Имя Мёрчисона попало на карты Африки без его ведома. Просто нашелся более корректный исследователь Африки, чем Спик, который о нем вспомнил.
Им оказался Сэмюэл Уайт Бейкер, вместе со своей супругой отправившийся вверх по Нилу навстречу Спику и Гранту. Они встретились на Ниле в местечке Гондокоро, и каждый из путешественников отдал товарищу самое дорогое, что имел: Бейкеры Спику и Гранту — свои лодки и припасы, а Спик и Грант Бейкерам — карту Соммерсет-Нила.
Пройти к Соммерсет-Нилу самой логичной и удобной дорогой — по воде — Бейкерам не удалось: путь им закрыли работорговцы.
Бейкерам пришлось идти сушей, и однажды с горного перевала они увидели огромное озеро, которое местные жители называли Саранчовым — Мвутан-Нзиге. Бейкер назвал его именем принца Альберта, двоюродного брата королевы Виктории, — тут Бейкер особой оригинальности не проявил.
Из озера вытекал Нил — в этом путешественники скоро убедились, — но, судя по карте Спика и Гранта, Нил и впадал в него — Соммерсет-Нил.
Бейкер совершил плавание по открытому им озеру и подтвердил правильность своей догадки. От устья Соммерсет-Нила он поднялся вверх по реке до водопадов, которые показались ему «крупнейшим объектом по всему течению реки», «величайшими на Ниле».
В Кении нам говорили, что у водопадов Томсона есть местное название Нъяхуруру, что переводится примерно как «шумящая вода». Было и есть ли местное название у этих нильских водопадов, мне выяснить не удалось.
Бейкер им присвоил имя Родерика Импи Мерчисона.
Нил бурлит в двух метрах от меня. Здесь, у Мерчисон-фолса, он такой, каким я его еще не видел, если не считать искусственного водопада у гидростанции.
Еще издали, с холмов, Нил поразил прямо-таки стальной бронированной мощью монолитного потока.
В котле Мёрчисон-фолса сталь плавится, доводится до белого кипения и еще продолжает кипеть, когда выплескивается из котла, постепенно темнея лишь вдали.
Это почти парадокс, но бурлящий водопад вызывает не переменчивые, а, наоборот, вечные, что ли, ассоциации. Вечно сваливается в пропасть вода, выталкивая оттуда воздух; и вечный холодный пар стоит над водопадом, над черными скользкими скалами и зеленой саванной; и вечный радужный мост — в лунные ночи тоже — стоит над Нилом, опираясь на его берега; и вечные ручьи текут в реку: это нильские капли, сливаясь, спешат обратно. А под ногами, вокруг водопада, горят вечные светляки: кусочки слюды, вмонтированные в горные породы, которые именуются слюдистыми сланцами.
Если внимательно вслушаться в шум водопада, то нетрудно уловить, что он неоднороден, что обнаруживается поверхностный блестящий шум падающей воды и темный глубинный рокот то ли камней, катящихся по каменному ложу, то ли еще чего-то непонятного, скрытого от глаз пеней, брызгами и радугой.
Интересно: если пристально смотреть нападающую воду, то кажется, что берега сужаются и оттого еще быстрее стремится в пучину вода.
Пришел угандиец-полицейский, несущий службу у водопада, и предупредил, чтобы никто не сходил с тропы: где-то в скалах ночью залег бегемот, а он неважно относится к туристам — нападает на них.
О бегемоте, однако же, сразу забывается. Почему-то больше запоминаются мелочи: маленькие темные муравьи, пахнущие лесными клопами, и деловитые черные муравьи покрупнее, мелкие желтые бабочки и лимонный махаон в клеточку, унесенный в Нил вытолкнутым из ущелья ветром…
По берегам Нила — высокая, выше человеческого роста, жесткая слоновая трава и густые кусты папоротников у самой воды. Над водопадом — черные, словно сгоревшие, мертвые деревья с рваными клочьями моха на ветвях; как-то они выросли, но что-то их сгубило.
В струях водопада — крохотный, скалистый, весь зеленый островок: то ли Нил засевает его, то ли перелетают семена через реку.
А ехали мы к Мёрчисон-фолсу по открытой луговой саванне с акациями и колбасными деревьями; длинные, похожие на люфу плоды свисали с их веток. Саванна пахла цветущим лугом, хотя я не заметил ни одного цветущего растения, и пахла скошенной травой, хотя здесь ее никто не косил; иногда вместе с ветром долетал до нас запах слоновьего помета. Торчали термитники — коричневые там, где почва была красно-коричневой, и серовато-желтые в тех местах, где соответственно изменялся цвет почвы.
Через дорогу со стебля на стебель слоновой травы, которая здесь чаще всего из рода панизетум, перелетали забавные птички: оранжево-красные, с черными крыльями, красно-черными головками и такими длинными раздвоенными хвостами, что птички с трудом тащили их по воздуху. С неимоверным усилием пролетев несколько метров, птички шлепались на стебель слоновой травы и устало раскачивались на нем, а рядом тотчас появлялись серые птички и сразу же начинали что-то щебетать.
Птички эти называются ткачики-вдовушки, или райские вдовушки, и, конечно, в самый радостный период жизни в лучшие свои одежды одевались самцы, они же брали на себя все вытекающие отсюда тяготы, а серые самочки беззаботно порхали по стебелькам и бранились между собой.
Главная достопримечательность Национального парка Мёрчисон-фолс на сухопутье — слоны. Мы ждали встречи с ними на дороге, и все-таки гулкое, как удар тамтама, восклицание Дэвида «Тембо!» прозвучало неожиданно.
Слоны паслись впереди нас несколько в стороне от дороги среди мертвых, черных, как у водопада, деревьев.
Эти мертвые, черные деревья давно уже бросились нам в глаза, но только теперь, при виде слонов, я начал понимать, что именно они повинны в гибели редколесья.
Слонов было много, очень много. Чем дальше углублялись мы в парк, тем теснее становилось от слонов в саванне. Их темные силуэты виднелись на склонах пологих холмов, в понижениях между холмами, где совсем терялись среди слонов всякие буффало; слоны — то красно-коричневатые, то светло-желтые, как и термитники, в зависимости от цвета почвы, ибо склонны принимать пылевые души, — разноцветные слоны толклись у шоссе, то и дело переходили его, загораживая дорогу машинам, из которых торчали объективы фотоаппаратов.
В отличие от львов слоны не относились к машинам безразлично: самые умные из них, вожаки наверное, раздували уши, забавно шипели и махали в нашу сторону хоботами, словно предупреждая, что любопытство наше может нам дорого обойтись.
А разворачивалось все действо на печальном фоне — на фоне погибающей саванны с черными силуэтами деревьев, и это предопределяло судьбу слонов, даже самых умных из них: чуть позднее мы узнали, что длительная бескормица заставила администрацию парка принять нелегкое решение — уничтожить до трех тысяч слонов, и на отстрел их скоро начнут продавать лицензии. Конечно, предстояла не охота на слонов в изначальном смысле, а простое истребление их. Но что поделаешь?… Иначе — голодная смерть.
У переправы через Нил, на которую мы прибыли, приняв напоследок освежающий душ у Мёрчисон-фолса, выставлено объявление; оно поддерживается двумя столбиками и водружено почему-то над красно-белой бензиновой бочкой:
«Посетители пользуются паромом на свой страх и риск.
Паром работает с 8 утра до 6. 30 вечера.
При несчастных случаях машины администрации парка пользуются паромом вне очереди».
Объявление, особенно первая строка его, достаточно красноречиво, и у нас было время подумать об этом, пока паром медленно полз через Нил к нашему берегу— ползло странное сооружение на трех «китах»-поплавках, шлепающее плицами по воде и несущее на себе вполне современные машины и еще какие-то грузы.
С нашей стороны паром тоже поджидали машины и поджидали рыбаки с тюками подвяленной и подкопченной рыбы, завернутой в мешковину и сети. Рыбу выловили рыбаки из народности луо на озере Альберт, и называли они ее на своем языке ангара: что это значит — бог весть. Озеро Альберт рыбой богато, и особенно славятся нильский окунь и так называемая тигровая рыба; скорее всего ими и были набиты мешки. Вообще, хотя в Уганде и добывается около 70 тонн рыбы в год (я имею в виду промышленный вылов), но развитию рыболовства, как нам объяснили, мешает «разнорыбица» — нет больших однопородных косяков.
Здесь, ниже водопадов, Нил уже спокоен. Дремлют на песчаной отмели бегемоты, издали они кажутся темной полосой, проведенной по светлому песку, и мы сначала не обратили на них внимания. Но более зоркие рыбаки сказали нам на своем языке:
— Рауо, — и почтительно поцокали при этом.
Мы ничего не поняли и обратились за разъяснением к Дэвиду.
— Кибоко, — машинально перевел он на суахили и, смутившись, поправился: — Гиппо.
По противоположному берегу невдалеке от одноэтажных домиков маленького поселка бродил слон — прохаживался у самой воды от нечего делать.
Зато трясогузка, бегая по желтой кварцевой гальке у наших ног, не зная покоя, склевывала насекомых.
В тихой заводи плавала прибитая к берегу сальвиния — грозный сорняк тропических рек с рубчатыми нежно-зелеными листьями, собранными в розетку.
Паром наконец пристал к причалу, и тогда тихоголосые учтивые рыбаки с пиратским кличем «Карамбе!» подхватили свои тюки и первыми бросились на абордаж. И первыми овладели паромом еще до того, как его разгрузили.
Поскольку мы стояли в очереди машин, а не в очереди рыбаков и прочих индивидуалистов, нам на пароме тоже досталось место, хотя на поверку его обнаружилось не так уж много.
На пароме, как и у причала, висело объявление точно такого же содержания.
Уже после того как мы вновь ощутили под ногами земную твердь, прибыв в поселок Параа Лодж, у отеля того же названия мы узнали вот еще что: «Осторожно! Вокруг отеля бродят дикие слоны!»
У отеля бродили не только дикие слоны (ручных, кстати, в Африке нет). Неожиданно перед окнами ресторана, где мы намеревались ланчевать, мелькнула экзотическая фигура с ярким боевым щитом и боевым копьем, в ярких нарядах с перьями, с жутко раскрашенным лицом. Поскольку о возможности нападения «дикарей» плакаты у отеля не предупреждали, постояльцы отеля, побросав нестынущие в Африке блюда, выскочили наружу и с удивлением стали наблюдать за энергично скачущей фигурой вождя неведомого племени, бесстрашного, что не подлежало сомнению, война.