В 1897 году Мванга попытался поднять восстание, но потерпел неудачу и бежал. Англичане тотчас посадили на трон его малолетнего сына Дауди Чва. Я не знаю, где умер Мванга — на родине или на чужбине, но прах его ныне покоится в усыпальнице бугандий-ских королей между могилами его деда и его сына, о чем нам любезно сообщил гид.
Дауди Чва королевством своим уже фактически не правил — правили англичане. Расширив протекторат за счет соседних с Бугандой королевств и территорий, они занялись внутренними делами: усмиряли волнения местных племен, успокаивали разбушевавшиеся суданские войска (с их помощью они навязали Уганде свою власть, а потом заменили суданские части кенийскими, танганьикскими, ньясалендскими частями…).
В 1904 году произошло в Уганде внешне незаметное событие: в страну завезли и высадили хлопок. Хлопок привился, и хлопок получился отличный, особенно в восточных провинциях.
После первой мировой войны цены на хлопок упали, и тогда победное шествие по Уганде начала совсем другая культура — кофе.
А следом за хлопком и кофе потянулась к Уганде железная дорога от побережья. К 1928 году она достигла Джинджи и замерла перед Нилом. Еще через три года выстроили мост, которым мы любовались поздно вечером, и тогда железная дорога подошла к Кампале…
Но ко всем этим экономическим процессам даже третий кабака, захороненный в усыпальнице, отношения не имел — их двигали иные силы[3].
Вечером был прощальный ужин с индийцами — представителями принимавшей нас туристской фирмы. Пили виски с содовой, джин с тоникой, ели шашлык по-кавказски и какие-то жгучие азиатские блюда. Моросил мягкий, чуть усыпляющий дождь, и еле слышно пахло цветами.
Утром мы еще успели пробежаться по базару — в Восточной Африке они менее щедры на краски, чем в Западной, — а потом последний раз прозвучала короткая команда:
— Гнацинг!
Началась дорога домой, и теперь уже в обратном порядке замелькали перед нами темно-коричневые хижины, банановые плантации, башнеобразные термитники почти красного цвета, ярко одетые африканки, овощи на перевернутых ведрах…
И наконец дорога скатилась с холмов Кампалы к озеру Виктория.
Дэвид остановил микробас там, где серый язык озера подкатывался — подкатывался и сползал обратно — к самой дороге. Последний день в Уганде получился по-экваториальному знойным, и с озера тянуло неосвежающим ветром. Волны выкидывали на берег ветки и стебли травы, а над волнами колыхались воздушные кисти папируса и колыхались перистые листья пальм…
Очень не хотелось уходить от Виктории, но Дэвид сказал:
— В ботаническом саду Энтеббе мы проведем около часа, а он стоит на самом берегу озера… Там удобнее фотографировать…
Считанные минуты оставались нам до разлуки, но еще действовала программа, и Дэвид по-прежнему пунктуально выполнял ее.
И вот мы в ботаническом саду Энтеббе, где более полувека назад счастливые супруги Брюс установили весьма рискованным способом, что угандийская муха киву ничем в принципе не отличается от прочих мух цеце… По саду проложены аккуратные красные дорожки, и тем, кто того сам не пожелает, совсем не обязательно продираться сквозь колючие кусты.
В воздухе мельтешит неисчислимое количество мошкары, и на солнце, на ветру кажется, что сыплет мелкий блестящий снег. К сожалению, «кусачий» снег, ибо мошкара решительнейшим образом забирается за ворот, под брючины, грызет руки и лицо… Конечно, это не то, что мошка и комары в тундре, но все-таки не очень приятно.
Я сперва вот так и подумал: «Где сильнее кусается летучая мелкота, в тундре или в тропиках?» — и тогда лишь вспомнил о климатических связях тропиков с нашим севером.
Я побежал к воде, и я увидел затопленные шеренги пальм. Пальмы не любят забираться в воду, и, значит, высоко поднялся нынче уровень озера Виктория. В свою очередь это означало, что в морях Северного Ледовитого океана должно быть сравнительно мало льдов.
Владимир Юльевич Визе, на авторитет которого я в данном случае полностью полагаюсь, в своей статье «Арктика и Африка» писал по сему поводу следующее: «Твердо установлено, что с возрастанием количества и скорости перемещения воздушных масс вдоль поверхности земного шара (то есть вдоль меридианов. — И. З.) уменьшается ледовитость арктических морей, а с уменьшением интенсивности перемещения воздушных масс ледовитость увеличивается. В экваториальной зоне усиление общей циркуляции атмосферы вызывает увеличение количества выпадающих осадков, что и отражается на уровне озер».
Зная объяснение Визе, я почти точно так и вспоминал его слова, но помимо воли видел не только погруженные в воду комли перистолистных пальм, но и незримые опоры воздушного моста, опущенные в озеро Виктория здесь, в Уганде, и в Баренцево море на моей родине… По этому мосту нам предстояло совершить перелет из Африки в Европу, совершить полет над Нилом, Средиземным морем, над Русской равниной — до Москвы…
Мы обедали в отеле «Озеро Виктория». Окна затянуты густыми сетками — от мошкары.
Пока обедали, небо совсем прояснилось и озеро неожиданно поголубело. С веранды отеля я долго — несколько минут — смотрел на его подсиненную гладь, на сбегающие к воде стриженые газоны, на черные силуэты кипарисов, на деревья манго, цветущую восковую лофиру и акации, на желтые домики под красными черепичными крышами.
Через час мы были уже в воздухе, и самолет, разворачиваясь, сделал прощальный круг над озером. Я видел темные островки, белый пляж и белый накат, красную воду у крутого берега и улавливал оттенок зелени в синем озере там, где ничто не мутило воду.
Проплыло под самолетом почти совсем заросшее озеро Кьога — лишь по узкому черному фарватеру угадывался Нил, пробирающийся через озеро к водопадам Мёрчисона.
Леса почти не заметно, земля сплошь возделана. Хорошо видны светло-зеленые, заросшие и уже переставшие существовать реки и долины, где еще сочится черная вода.
Груды облаков, как бесформенные воздушные шары, взлетели от озер и болот и теперь шевелятся и обваливаются на нашем пути, как лавины.
Нил исчез и вновь явился нам — белым, бурным, — под названием Бахрэль-Джебель, Горная река, на спуске от центральноафриканских нагорий к суданским равнинам.
Белые облака отбрасывали на землю синие тени, и синие тени казались озерами.
Перед Джубой, первым суданским городом, где мы приземлились, Нил стал широким и даже сверху хорошо были видны плывущие по нему седды — зеленые, сорванные половодьем с берегов острова. Вдоль притоков — редколесья. И посажены деревья вдоль редких дорог.
Джуба, важный торгово-транспортный центр Южного Судана, открылась с воздуха круглыми соломенными хижинами на окраинах и домами под шифером в центре. У аэропорта работали обнаженные до пояса суданцы в таких же широких соломенных шляпах, какие носят в Гвинее и Мали люди из племени фульбе.
За Джубой начинается судоходство по Нилу, и сперва создается впечатление, будто Нил, расставаясь с саванной, входит здесь в зону степей и полупустынь… Так оно в основном, видимо, и есть, но из правила этого следует исключить необычайно широкую здесь долину Нила — Нил вклинивается в жуткие тропические болота, плечами раздвигающие сухую степь.
Там, вдоль Нила, на его берегах все пусто, почти безжизненно. Мутная, местами почти черная вода. Бледная зелень. Ржавые пятна.
Люди ушли от Нила, ушли от его медлительных здесь протоков: все деревни на водоразделах, но и там, наверное, житье несладкое.
Дальше в дневнике у меня записано так: «Нил сейчас с левой стороны, а болота стали еще обширнее, и не только вдоль самого Нила — заболочены обширнейшие пространства, как бы оторванные от долины. А справа — сухо, безлюдно. Просвечивает бурая почва.
Удивительная картина: сухие участки кончились и под нами — густо задернованное болото, затопленная равнина. Сверху это незаметно и обнаруживается только потому, что в воде серебрится, поспешая за самолетом, серебристое отражение солнца… И слева и справа от нас возникли кучевые, подобные рыхлым башням, облака.
Болота, по моим расчетам, тянулись километров двести — триста, а потом Нил пришел в себя, и на правом берегу появились деревушки, появился небольшой городок».
В Хартуме нас разместили в лучшей гостинице города, в «Гранд-отеле», который стоит на самом берегу Голубого Нила, и в этом есть своя прелесть: упругой лавиной катился Нил почти вровень с каменным парапетом, и любопытно было сидеть под фикусами на скамье и дивиться его первобытной нестареющей мощи.
Мы не рассчитывали побывать где-нибудь утром — вылет в Каир намечался в семь часов утра, — но потом его отложили до двенадцати тридцати.
Решение наше было единогласным — идти к слиянию Голубого и Белого Нила. Мы дошли туда, и у нас было время все внимательно осмотреть. Впоследствии я удивился, как скупо все описал:
«Мы у слияния Белого и Голубого Нила, там, стало быть, где начинается собственно Нил. Оранжево-красный внизу, с зелеными фермами мост через Белый Нил — он ведет из Хартума в Обдурман. Кирпичный, прикрытый цементными плитами парапет набережной на мысу при слиянии. За парапетом — коса из зеленоватых камней. Затопленные желтые мимозы. Волны. Пестро-черная полоса мусора у набережной. Плеск.
Рыбачьи лодки. Колья ставной сети, вытянутые по линии слияния двух рек, и там же плавают белые пеликаны.
Сушатся сети на траве.
На островке — минарет и плоские домики.
Кровать без матраса, и на ней спит суданец. Его товарищ вяжет или чинит сети. Оба в бледно-желтых га-лабеях.
Белый Нил действительно «белее», но Голубой — коричневый.
Небольшие финиковые пальмы. Колбасные деревья, плоды которых я взял для коллекции».
…Потом был Каир, а от Каира — пять часов сорок минут беспосадочного перелета до Москвы.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Снова над Африкой и некоторые размышления
в связи с этим. Дожди в Найроби.