Найроби — Дар-эс-Салам. Еще несколько слов о Юнкере.
Над Танзанией и Мозамбиком. Прилет в Малави.
Аэропорт Чилека и Лимбе. Зомба — Ньяса. О Гарри
Мне трудно определить, над каким именно участком материка я снова почти через год увидел рассвет над Африкой. Сначала он был нежно-сиреневым, потом стал палевым, и желтые пятна солнечного света, пробиваясь сквозь противоположные окна, легли на мой — «западный» — борт самолета. Под нами стелились тонкие просвечивающие облака, а еще ниже стелилась затуманенная саванна…
Вчера вечером мы стартовали в Лондоне, в полночь приземлились в Риме, а сейчас наша «Комета-4» приближалась к Уганде, к уже хорошо знакомому мне аэропорту в Энтеббе.
Я сидел не у окна, и это затрудняло мои наблюдения. Спать уже не хотелось. Полулежа в мягком кресле, я запоздало пытался понять, что, собственно, занесло меня в шестой раз в Африку. Не только меня — Мирэль Шагинян тоже. В прошлом году мы клятвенно решили с ней, что больше в Африку — ни ногой («завязали», — сказала Мирэль), а сейчас «Комета-4» несет нас к Энтеббе. Из состава прежней группы с нами вместе летит еще Людмила Алексеевна Михайлова, но ей, как говорится, сам бог велел — она африканист, и только африканист… А мы?
— Понимаешь, — сказала тогда, в прошлом году, Мирэль Шагинян. — А чем заменить Африку? Ведь она — во какой кусок жизни!
Размаха Мирэлиных рук не хватило для того, чтобы показать размеры «куска», но мне и так все было ясно.
Впрочем, для меня столь остро вопрос не стоял: в равной мере мои географические симпатии принадлежат и Азии, нашему северо-востоку, и Сибири. Они, эти симпатии, не только в прошлом: до полета в Африку я два месяца проработал в экспедиции на Иенжине, между Камчаткой и Чукоткой… Правда, тогда было уже решено, что я еще раз побываю в Африке.
Когда пришло это решение?.. Подозреваю, что в те минуты, когда наш самолет разворачивался над озером Виктория и я увидел его серую гладь, как бы уходящую вниз, за горизонт… В тот момент показалось мне озеро Виктория склоном Лунных гор и очень захотелось мне увидеть, что там, за ним, захотелось продолжить путешествие к озеру Ньяса, о котором тоже писал Визе, к реке Замбези, в которую вливаются воды озера Ньяса, третьего по величине в Африке… Самолет вскоре выровнялся, оптический обман исчез, но ощущение его, память о нем сохранились до сих пор. Не прямо под горку, сложными зигзагами, но все-таки теперь предстояло мне спуститься по склону Лунных гор до озера Ньяса, до реки Замбези…
Но сначала я опять увидел серое, как в прошлом году при первой встрече, озеро Виктория, потом опять вошел в самолет служитель аэропорта и опрыскал из брызгалки наши вещи и невольно нас самих… И еще раз я почувствовал зной Уганды — насыщенный влагой зной, — и полюбовался зелеными холмами и красными дорогами, и вновь я осторожно обходил шумные кучки монахинь в серо-голубых сутанах… Ей-богу, как повторение пройденного!
Но было и нечто новое: я уже не бежал к указателю расстояний (до Лондона 4036 миль, я списал раньше), мне ничего не стоило объяснить менее просвещенным спутникам, что аэропорт Энтеббе пропускает за год около ста тысяч пассажиров — не так уж мало, между прочим, — а главное, я вдруг совсем иначе увидел острова на озере Виктория: со светлыми стволами леса их показались мне похожими на Пенжинские рощи ивы чозении, сбрасывающей с себя лохмотья коры.
Короткий перелет до Найроби. Там небо затянуто облаками и совсем не жарко; правда, теплее, чем в прошлом году.
В аэропорту Эмбакаси мы провели на этот раз много времени. Сначала небо слегка прояснилось, потом облака сдвинулись потеснее, хлынул дождь, и аэродромное поле Эмбакаси стало таким же оловянным, как озеро Виктория… Дождь кончился и снова пошел. Мы бродили по холлу, в сотый раз осматривали одни и те же фотокартины… Чтобы уж совсем не заскучали мы, нас слегка подкормили и наконец выпустили в город.
На этот раз нам предстояло провести в Найроби одну ночь — группу нашу разместили в недавно открывшемся «Нью-Авеню-отеле» на центральной улице города. Конечно, в этом имелись свои преимущества, но, к великому удовольствию неофитов — кинорежиссера Юрия Сергеевича Победоносцева в первую очередь, — нас немедленно увезли в Национальный парк.
Кто-то сказал нам, что весна в Кении простояла сухой и солнечной, но теперь мы привезли с собою в Кению не солнце, а дождь, да, нудный моросящий дождь, который так и не оставлял нас в покое ни на минуту. На дорогах — лужи. В саванне — как сказать?! — тоже лужи. Из-под колес разлетаются красно-коричневые веера брызг. Трава в саванне светло-желтая, а кустарниковая акация едва начинает зеленеть, и деревца ее издали, потому что не развернулись еще листочки, похожи на невысокие лесотундровые лиственницы с черными круглыми шишками.
По парку ездили, не считая нашей, кажется, еще две машины — ничего похожего, то есть, на прошлый визит, и я не берусь объяснить, в чем тут дело. И совсем уж удивительно, что и зверья мы встретили в гораздо меньшем количестве. Попадались, как и прежде, антилопы Гранта, импала, газели, гну, зебры, бородавочники, бабуины, вдалеке от дороги важно прошествовал носорог, и наша гидесса, очаровательная итальянка, сказала, что нам очень повезло: носороги редко показываются посетителям Национального парка.
Мне почему-то стало немножко грустно — так грустно бывает, если разочаровываешься при долгожданной встрече с некогда дорогим человеком.
Но подозреваю, что все тут очень субъективно. Во всяком случае, Победоносцев, раскрасневшийся и возбужденный, метался с фотоаппаратом от одного окна к другому, весьма энергично тесня прочих участников поездки, и энергично выкрикивал названия антилоп.
— Как вы узнаете их? — спросил я. — Описания обычно так неопределенны…
— А я рисовал их, — ответил он, по ходу дела завладевая моим окошком. — Я еще в детстве перерисовывал их из Брема.
У неглубоких ямок-гнезд дежурили страусы. Вернее, они не дежурили, а терпеливо пережидали, когда их оставят в покое туристы. В ямках лежали крупные белые, с легким оттенком желтизны яйца, которым не следовало излишне остывать, и машины, насколько я заметил, старались не задерживаться у гнезд.
— Симба, — сказал шофер, — надо найти симбу.
Он развернул громоздкий автобус и погнал его по дорогам парка, и мы спросили нашу гидессу и его, шофера, о нашем прошлогоднем проводнике, о Вамбуа.
— Он получил землю и уволился?
— Он уволился и работает шофером в другом месте, но землю он не получил.
— Почему?
И гидесса, и шофер лишь пожали в ответ плечами.
— Он так мечтал о земле! — печально сказала Людмила Алексеевна, а я почему-то вспоминал колониста, встреченного нами в африканской тайге, — колониста с папиросной бумажкой в руке, удостоверяющей его право на владение землей…
По-моему, обнаружить симбу в Национальном парке — дело чести для каждого шофера. Встречались они с ними нос к носу — через стекло, конечно, бог весть сколько раз, и все равно просыпается в шофере древний охотник, и древний зов требует: найди льва!
Мы исколесили весь заповедник, но львов не нашли. Зато из львиных зарослей на дорогу вышли два молодых парня — босые, в потрепанных костюмах.
— Где здесь львы? — спросил их шофер.
— Должны быть тут, — ответили парни, оглядываясь вокруг. — Разве вы их не нашли?
Парни сели к нам в автобус и отправились вместе с нами искать львов. Впрочем, им тоже не повезло.
По пути мы выяснили, что парни эти — из деревни, расположенной на территории Национального парка, и со львами, как и с прочим зверьем, они на короткой ноге.
— Это сомалийцы, — сказала нам гидесса. — Их давно пытаются выселить из Национального парка, но они не соглашаются.
Парни в конце концов распрощались с нами и одиноко потопали к своей деревушке.
Ночью мы немного побродили по Найроби, по его центральным улицам. В черном небе, как и в прошлом году, ярко горели редкие огни реклам.
Утро. Летим из Найроби на Дар-эс-Салам. Везет нас, старательно перемалывая воздушные вихри, древняя, времен второй мировой войны, винтомоторная «Дакота»… Верхние, легкие для полета слои тропосферы ей недоступны, «Дакота», пыхтя и потея — скользят по стеклу светлые капли влаги, — пробивается сквозь плотные нижние слои воздуха, и для нас, пассажиров, в этом есть свои преимущества: больше видно.
Видно, например, что к востоку от Найроби в ландшафте преобладают пашни — прошлый раз это как-то ускользнуло от моего внимания. Отлично видна сеть красных дорог, оплетающих саванну, среди которых, как рыбины в сети, запутались скалистые гряды и некие медузоподобные тела — то красно-коричневые, то серо-желтые пятна земли. Эффектны холмы: вершины их обнажены, распаханы и потому красны на цвет, а склоны — зеленые, курчавые.
Килиманджаро открылся сине-фиолетовой вершиной с белесой, как бинт, полосой; вершина подымалась над грудами белых, с матовыми склонами облаков.
Еще детали: синее при ясном небе крыло самолета становится оловянно-желтым в облаках; если облака легкие — по крылу скользят прозрачные белые тени.
По-моему, мы уже над территорией Танзании. Внизу кирпично-фиолетовая земля, ромбы и квадраты пашен. Все масштабно, все, очевидно, принадлежит крупным фермерам. Много дорог, а селений почти не заметно.
Внизу — озера-миражи: иллюзия воды полнейшая. По голубизне миражи спорят с небом, и не всегда удается провести между ними границу.
Саванна постепенно зеленеет. Видимо, приближаемся к прибрежной полосе, которую уже омыли муссонные дожди. О том же свидетельствуют могучие столбчатые гряды облаков — идет муссон. «Дакота» обходит облака, как горные вершины, не осмеливаясь приближаться к их кручам, и даже на глаз пассажира это вполне обоснованная предосторожность.
Наконец, океан!.. «Дакота» разворачивается и круто уходит на юг. Муссонные облака почти точно очерчивают побережье, и наш маршрут следует и береговой линии, и грозному фронту облаков. Пляжная полоса похожа на желтовато-белое шоссе, проложенное вдоль кромки океана. Видимо, идет отлив: мористее пляжа — пестрые пятна обнажившейся литорали. Округлые коралловые острова похожи на болота с зеленовато-голубой окантовкой и коричневато-желтым полосатым центром.