И теперь лечу в малавийскую Швейцарию… Я повторяю, что коллекционирую только те «Швейцарии», в которых был (пропустил еще кавказскую), а о скольких я еще слышал!
Однажды я привез из Каира в Москву огромного, пойманного в Красном море краба красно-голубой расцветки. Я приобрел его на рыбном базаре, и, поскольку краб оказался весьма агрессивным, я бегом волок его в гостиницу, надеясь хоть там как-то утихомирить… Никогда в жизни я не пользовался таким успехом на публичном поприще, как в тот момент, когда вбежал с воинственным крабом в отель. Все без исключения служители оного в полном восторге от моей затеи прыгали вокруг и кричали: «О-го-го!» И еще что-то кричали, но я не запомнил.
Краба я завернул в уже ненужные мне рубашки, засунул в чемодан и пошел принимать душ.
Через сутки, уже в Москве, открыв чемодан, я увидел… наставленные на меня с весьма воинственными намерениями клешни красно-голубого краба…
По семейной традиции, уже довольно прочной, мы привозим после летнего отпуска в Москву не кошелки с фруктами, а волейбольные камеры, накаченные морской водой — почти всю зиму у нас с сыном обычно живут маленькие крабы, раки-отшельники и актинии.
Весь запас морской воды был тотчас перелит в таз, в котором воинственный краб и прожил довольно долгое время, всякий раз вскакивая на задние лапы, когда к нему приближались.
Я понимаю, что ассоциации мои несколько произвольны, но, выбравшись из самолета на аэродроме Чилека, я почувствовал себя не столько, правда, в жестких, сколько в горячих объятиях гигантского красно-голубого краба. Он лежал в огромной чаше, образованной матово-синими холмами плато Шире, и от туловища-здания его с блестящими глазами-окнами отходили, охватывая поле, красно-голубые газоны…
Прочерчивая по зеленому полю узкую черную полосу, к зданию аэропорта шествовали пассажиры, и мы пристроились в конце цепочки. Впрочем, очень скоро конец цепочки сгустился и потяжелел: к нам присоединились официальные представители министерства информации и туризма Малави и фотокорреспонденты.
Перегрузку, однако, испытывал в тот момент, пожалуй, только Владимир Павлович Панкратьев, руководитель нашей группы: он и деловые вопросы обсуждал, и интервью давал, и фотокорреспондентов увещевал не быть уж очень настойчивыми… Не знаю, можно ли привыкнуть к таким почти космическим перегрузкам; у меня не получается, и поэтому нет для меня ничего приятнее приглашения занять место в машине.
Прямо перед зданием аэропорта, но уже с другой его, внешней так сказать, части — цветущая лофира, встрече с которой я всегда радуюсь, и удивительно яркие пылающие акации — их еще называют фламбуаяны, что, собственно, и означает «пылающие» или «пламенеющие», — и голубые деревья — джакоранда.
И стоят маленькие такси — это для нас. Шоферы — в легких, светлых костюмах и фуражках с черным лакированным козырьком: полагается униформа.
Как обычно, в руках африканских шоферов машины срываются с места словно пришпоренные, и вот уже смешанная с кирпичным порошком сухая и изможденная земля сменила ухоженные цветники и газоны, и мелькают деревни с круглыми хижинами под коническими крышами и цилиндрическими, из циновок, светлыми зернохранилищами… Манго, небольшие, еще безлистные баобабы… И ярко одетые люди на дорогах… Как говорится, дай бог, чтобы у людей этих в зернохранилищах было побольше зерна: в Восточной Африке нынче засуха, неурожай; в самолете я долго смотрел на обложку иностранного журнала: сухая, без былинки, растрескавшаяся земля, еле держащаяся на неестественно растопыренных ногах корова и женщина с грудным ребенком, сидящая на земле у черной глубокой трещины…
Это про Кению. В Малавии сезон дождей еще грядет, и, может быть, он не обманет надежд земледельцев.
Во всяком случае, при ярком еще солнце (уже вечереет), глядя на красно-зеленые поля и долины, на дымчато-синие дальние возвышенности, — во всяком случае сейчас верится во все хорошее, и теперь радостно оттого, что вновь встретился с подлинно тропической Африкой, и вижу ее кирпичную землю и статных ее людей, и чувствую неповторимый африканский запах земли, деревень, очагов…
Как-то так все время считалось, что летим мы в Блантайр, крупнейший город Малави, но, когда, уже при сухопутном передвижении, на развилке шоссе обнаружились указатели (один — на Блантайр, другой — на Лимбе), — вот тогда мы свернули на Лимбе.
Никакого подвоха в этом, конечно, не было: лет за десять до нашего прилета в Малави два города-соседа Блантайр и Лимбе решили объединить в один город.
Решили — объединили. Теперь этот крупнейший торговый и промышленный центр страны называют то просто Блантайр, то именуют Блантайр-Лимбе… Поскольку города эти не слились еще в буквальном смысле слова — некая незаполненная зона между ними существует, — я лично предпочитаю двойное название, тем более что и шофер утверждал, что везет нас именно в Лимбе.
Что же касается Блантайра, то я сейчас отмечу лишь две детали: город был основан миссионерами в 1876 году и назван так по имени другого Блантайра, небольшого городка в Шотландии, возле которого родился один из самых крупных исследователей Африки Давид Ливингстон (о нем нам еще не раз придется вспомнить).
Шофер доставил нас к подъезду «Шире Хайкленд-отеля» — его название происходит от плоскогорья Шире, — где нас встретил высокий, сутуловатый, сдержанный в движениях седеющий англичанин: аренда-гор или главный администратор отеля. С профессиональной любезностью он пригласил нас в прохладный холл, посреди которого возлежал столь же огромный и грозный на вид, сколь и мирный по характеру, пес, — и в несколько минут мы получили ключи от номеров, что было весьма кстати: тело и душа жаждали воды.
Вечером нас навестили представители местных чиновничьих кругов, и мы все вместе удобно расположились в номере с верандой, выходящей на запад… Ни один разговор с представителями молодого государства не минует тему независимости, — а Малави, оставшись в составе Британского содружества наций, получила ее лишь за год до нашего приезда, в июле 1964 года, — и разговор шел о партии Конгресс Малави, основной в стране, о перемещении малавийцев-африканцев на руководящие посты, о нашей стране, о которой никто из присутствующих почти не имел представления… Мы угощали наших новых знакомых русской водкой из расписных деревянных рюмок хохломского производства, и было просто и спокойно, несмотря на любопытные — подчас пытливые — взгляды…
Я не уловил из разговора ведомственной принадлежности навестивших нас чиновников — да и кто мог проверить их саморекомендацию, — но они принимали нас, первых русских, в своей стране, и уже это было здорово.
А за верандой, за садом и потяжелевшими холмами полыхал закат, и небесная эта феерия была так прекрасна и удивительна в гармоничном своем многообразии цветов и переливов, что я не мог отвести глаз от нее, жалел, в который раз, что не родился художником, и мучился, что неудобно достать блокнот и хоть наспех, хоть что-то записать для себя…
Я запомнил только, как менялся цвет джакоранды. При ярком солнечном свете огромные кисти ее цветов были голубыми с чуть заметной примесью лилового оттенка. Но чем ниже опускалось солнце и чем гуще и ярче становились краски на западе, тем больше лилового вбирали в себя лепестки цветов, вся крона дерева, пока не стала она сиреневой и не слилась с сумерками.
И тогда же я подумал или, скорее, ощутил, что джакоранда — самое название — ассоциируется в памяти моей не только с красивейшим, погасшим сейчас в темноте деревом, но и еще с чем-то прекрасным, с чем-то вечным, что я наверняка помню, но не могу вызвать в памяти…
Со стольными городами в Малави положение, я бы сказал, несколько странное. Официально столицей считается город Зомба, город с населением что-то около двадцати тысяч. Там находится резиденция правительства, резиденция верховного комиссара (английского) и одно посольство (английское). Руководство же правящей партии Конгресс Малави, все прочие посольства размещены в Блантайре, да и по количеству жителей Блантайр-Лимбе раз в семь превосходит Зомбу.
Казалось бы, Зомбе, как столице, теперь только и развиваться. Но малавийцы намерены перенести свою столицу в Лилонгве, в маленький город в центральной части страны. Они считают, что акция эта послужит стимулом для развития тех районов и, кроме того, на равнине вокруг Лилонгве можно построить аэропорт, принимающий самые крупные современные лайнеры, чего нельзя сделать на плато Шире.
На следующий день по прибытии в Малави мы уже отправились в Зомбу, но, как выяснилось, не в столицу, а на плато Зомба, в отель «Ку Чава Инн», где прохладно и можно хорошо отдохнуть, как нам объяснили.
Утром окончательно выяснилось, что в поездке по стране нас будут сопровождать мистер Калиати, в распоряжение которого предоставлен черный «джип», и миссис Энн, англичанка, специалистка по туристическим делам.
Мистер Калиати одинаково внимательно относился к каждому из нас и одинаково всем улыбался.
Миссис Энн, будучи женщиной, разделила для себя нашу группу на две неравные части — по росту, определенно отдав предпочтение туристам гренадерского склада: инженеру из Еревана Жираиру Левоновичу Дарбиняну и журналисту из «Известий» Дмитрию Федоровичу Мамлееву…
Мало- или среднерослая часть нашей группы оказалась, таким образом, в несколько более независимом положений, а в такой ситуации при желании можно обнаружить немало положительных моментов.
Возле отеля «Ку Чава Инн» растут высоченные замшелые можжевельники — «карандашные кедры», как в Кении. Перед белыми одноэтажными зданиями дорожки и сточные канавки выложены кирпичом — кирпич зарос плотным зеленым мохом.
Скоро шесть вечера, темнеет… Небо выцвело, и вся — правда, растворившаяся в матовом воздухе — синь его скопилась в долинах. Вблизи зелень еще сохранила окраску и хорошо видна каждая ветка, но на дне, и дальше на противоположном склоне, даже очертания скал просматриваются как сквозь залитое дождем стекло.