Гораздо лучше с лесами — многие африканские страны испытывают острый недостаток в древесине, а в Малави великолепно прижились сосны. Их можно сплавлять по рекам, но нужны и железные дороги. Железные дороги строятся — с севера на юг ветку тянут западные немцы, с юга на север — англичане.
На массивном коричневом столе министра финансов — полосатый национальный флаг Малави с восходящим солнцем.
— Быть может, вы не знаете, — говорит министр, — но в этом году страна праздновала пятидесятилетие восстания против англичан. И пятидесятилетие гибели нашего национального героя Чилембве… Мы никогда не прекращали бороться за независимость!
Министр подарил нам несколько экземпляров журнала «Малави» с небольшой статьей о Чилембве, и, поскольку о нем у нас мало что известно, я расскажу о Чилембве в двух словах.
Через год после создания английского протектората Ньясаленд, осенью 1892 года, в миссии некоего Джозефа Бута появился и начал работать двадцатилетний молодой человек по имени Джон Чилембве. Его отец, Каундама, происходил из племени яо, а мать, Ньянгу, из племени манганья.
Миссия — она находилась в местечке Митсиди — только-только возникла, и Чилембве оказался первым, кого удалось окрестить Джозефу Буту.
Вероятно, это (плюс природные способности) сыграло определенную роль в его дальнейшей судьбе. Во всяком случае, в 1897 году Чилембве отправился из Ньясаленда в Соединенные Штаты Америки и поступил там, в Виргинии, в богословскую семинарию. В Африку он вернулся в 1901 году, приехал в свой родной городок Чирадзулу и развил там бурную миссионерскую деятельность. Ему удалось раздобыть деньги на сооружение мощного каменного храма, и вообще как миссионер он преуспевал. Но он занимался не только обращением язычников в христиан (или мусульман в христиан), но еще и политикой.
Он проповедовал с соборной кафедры идею независимого африканского государства, он протестовал против посылки ньясалендцев в другие страны для борьбы с африканцами… Он категорически требовал, чтобы солдаты-африканцы не участвовали в первой мировой войне…
Конечно, ему этого не прощали. Но Чилембве пошел дальше проповедей; в самом начале 1915 года он призвал своих прихожан к восстанию. Волнение охватило район Блантайра — Зомбы, но другие племена не поддержали своих соотечественников.
Издаваемый правительством с помощью англичан журнал «Малави» утверждает, что восстание было бескровным: просто ньясалендцы пошумели два месяца. А погибло всего три европейца и двадцать африканцев.
Я далеко не уверен в точности этих цифр, но другими не располагаю.
Восстание подавили. Чилембве, видимо, пытался скрыться и был застрелен на границе с Мозамбиком.
Его правая рука, медик-миссионер Куфа, старшина шотландской церкви в Блантайре, был пойман и казнен по всем правилам.
Церковь в Чирадзуле англичане после неоднократных попыток взорвали, чтобы ничто не напоминало о мятеже.
У нынешних правящих кругов Малави наилучшие отношения и с португальским, и с южноафриканским режимами.
Каждый член партии носит в петлице брошь с портретом главы государства — небольшую, выполненную в серых тонах.
Простившись с гостеприимным министром, мы купили на улице последний номер местной газеты «Таймс», выходящей на английском языке. В верхней части первой страницы проводы главы государства в аэропорту Чилека — небольшая кучка женщин и человек в черном: в черном костюме, черной шляпе, с черной тростью, в черных очках.
Ниже, на той же странице, большой портрет совсем другого человека и статья. Статья называется: «Силомбела доставлен в Зомбу».
Прошло какое-то время, прежде чем я сообразил, что в газете помещен портрет того человека, которого совсем недавно я видел в зале суда на скамье подсудимых.
Статья сообщала, что Силомбела, автомеханик из Южной Африки, переселившийся в Малави, обвиняется в убийствах и подготовке вооруженного восстания против ныне существующего режима. Ранее Силомбела в чине лейтенанта был начальником охраны министра образования Чипембере, который, разойдясь по внешнеполитическим и внутренним вопросам с главой государства, успел эмигрировать.
Силомбелу же поймали в районе Форт-Джонстона, у берегов Ньясы. Он был вооружен автоматом, но в статье не сказано, оказывал ли он сопротивление. По словам газеты, Силомбелу могли пристрелить на месте. Но его окружили служебные собаки, и солдаты госбезопасности боялись ранить их. Газета надеется, однако, что суд будет справедлив и Силомбелу публично повесят.
…Мы еще долго колесили по Зомбе — по голубому городу, заросшему джакорандой. Мы осмотрели правительственные здания, поездили по окрестностям.
Побывали у дворца английского верховного комиссара. Силомбелу охраняли английские солдаты, английского комиссара — малавийские стройные ребята в бежевых мундирах, в широкополых шляпах с черными плюмажами. Двое с винтовками — по краям ворот. Один с пистолетом — посередине, старший среди них, наверное.
А потом был стремительный бросок от города Зомба к озеру Ньяса, которое здесь называют Малави, бросок почти в двести пятьдесят километров вдоль долины реки Шире.
Сначала мы огибали с востока плато Зомба — кстати, при взгляде со стороны оно напоминает сахарную голову прадедовских времен, и, почему зачислено в плато, не знаю, — огибали горный массив, который крутыми стенами-обрывами поднимался слева от нас. Зомба возвышалась над вспаханными перед дождем полями, над глинобитными деревушками с прямоугольными коричневыми домиками под соломенными крышами, над медно-бронзовыми парковыми лесами и над свежими черно-пепельными гарями.
Дорога то красная, то серая. Движение небольшое, и это, по-моему, неплохо: шоссе слишком узкое, разъезжаясь, машины сходят с асфальтированной части на грунтовую; пыль скрывает даже близко идущую впереди машину…
А в окрестных деревнях идет обычная жизнь: сидят, беседуя, в тени деревьев мужчины, работают женщины.
Бегают по дорогам и полям крупные серо-зеленые, словно одетые в шинельное сукно, бабуины. Бродят черно-коричневые гладкошерстные овцы, и лениво поглядывают на машины шакалообразные собаки. Поют петухи.
В районе озера Маломбе, образованного рекой Шире, появились масличные веерные пальмы и баобабы, но баобабы были маломощны и постепенно отошли на второй план: привычную для глаза саванну сменили пальмовые плантации, среди которых лишь местами заметно выделялись другие деревья.
Заселена местность чрезвычайно густо.
Как совершенно неожиданное видение, вдруг промелькнула деревушка с кирпичными домами под соломенными крышами — такие есть у нас на рязанщине.
Проскочили Форт-Джонстон, неподалеку от которого был пойман собаками и патрульными Силомбела.
Я вспоминал уже о «Снегах Килиманджаро» и не подозревал, что обстоятельства заставят меня в третий раз вернуться к этому рассказу.
Умирает писатель Гарри, умирает по нелепой случайности — от царапины, обратившейся гангреной. Он думает о том, чего не успел написать, и думает о Килиманджаро. «Масаи называют его западный пик «Нгайэ-Нгайя», что значит «Дом бога», — так гласят строки из эпиграфа. — Почти у самой вершины западного пика лежит иссохший мерзлый труп леопарда. Что понадобилось леопарду на такой высоте, никто объяснить не может».
В тексте рассказа леопард не упоминается, но Гарри, умирая, думает о вершинах, которых ему не удалось достичь, и вспоминает перебинтованный лиловый пик Килиманджаро… И еще он вспоминает места, которые ему мешали жить, — Палм-Бич, например.
По стечению обстоятельств, все-таки удивительному, сразу же после четырнадцати часов пополудни наши машины остановились на берегу озера Ньяса, или Малави, в Палм-Биче.
Вероятно, Гарри вспоминал другой Палм-Бич — флоридский.
И все-таки…
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Палм-Бич и озеро Нъяса.
Несколько пейзажных подробностей.
Первые исследователи Нъясы. Обратная дорога.
Снова Томсон. Возвращение в Лимбе и вечер в отеле.
Чайные плантации. Блантайр и детали
малавийского бытия. Бросок на Нкула-фолс.
Отлет в Замбию
Утром я встал в пять, когда солнце только всходило. Озеро было матовым, гладким, а потом, когда из-за сизых, почти неразличимых гор поднялось круглое, жестко очерченное багровое солнце и почернели силуэты веерных пальм, — тогда озеро, словно в смущении, порозовело и легкая рябь прошла по его поверхности.
Вода в Ньясе не очень прозрачна, я плавал и видел заросли молодого тростника, похожего на тонкие, гибкие водоросли, и видел заросли водорослей, похожих на плаун. А ощущение было такое, будто плаваешь в аквариуме: всамделишные тропические рыбки — серебристые, с черными полосками или точками, с цветными плавниками носились вокруг.
А утром сегодня водоросли вырастали из матово-серой непроглядной мглы, и казалось, что вырастают они из бездонной бездны, хотя илистое дно было совсем близко.
…Сейчас я сижу на самом берегу Ньясы. Оно по-прежнему тихое, и по дну его бегает солнечный свей: лучи повторяют очертания песчаной ряби… У кромки воды песок крупный, из красноватых неокатанных зерен гранита, а чуть глубже — он уже светлее и мельче. Ползают по дну моллюски, похожие на прудовиков, но размером побольше… В нескольких метрах от берега, приветствуя утро, высунулись из воды маковки водорослей и тростника.
В Ньясе, зайдя в воду, стоят веерные пальмы, а на самом берегу растут кокосовые пальмы с желтыми нижними листьями и еще незрелыми орехами. Зеленеет баобаб — в саванне они еще без листьев, — и белеют на нем два цветка.
На пальмах, на почти безлистных акациях — гнезда ткачиков, и задиристые щебетливые хозяева их тут же: они лимонно-оранжевые, с черными головками… Летают горлинки — такие же почти, как у нас в Средней Азии, и так же воркуют… Совсем рядом садятся на воду бакланы… Бегают по песку черно-белые трясогузки и доверчиво подходят к самым ногам; иногда они забегают в воду, что-то склевывают, пока не накатилась волна, а потом забавно трясут головкой.