— Нам часто приходится читать или слышать, что в Малави, дескать, нет своих заводов и шахт… Да, нет. И мы этим гордимся. Меньше забот. И легче будет поднять сельское хозяйство, а Малави — сельскохозяйственная страна, и этим путем она придет к своему благополучию… Мы выращиваем хлопок, рис, маис, арахис, чай, табак, внедряем кофе, разводим скот, и с нас этого вполне достаточно!.. Пройдет несколько лет, и Малави станет процветающей страной!.. Не забывайте, что еще у нас есть лес и мы заготавливаем древесины в два раза больше, чем Замбия и Южная Родезия, вместе взятые. Сейчас лесами занято двадцать процентов территории, но мы будем расширять лесопосадки!
Прервать темпераментную речь чиновника было почти невозможно, и все-таки в момент короткой паузы кто-то из наших успел задать вопрос:
— Скажите, а как вы сейчас оцениваете положение в сельском хозяйстве?
— Пока урожаи низкие, — без прежнего пафоса соглашается чиновник, — но мы исправим положение.
Каким образом?.. О, это совсем несложно. Раньше все малавийцы, получившие хоть какое-нибудь образование, становились чиновниками. Теперь мы направляем их в деревню, и они поднимут ее культурный уровень. Деревня станет иной. Конечно, нужны и министры, и врачи. Но главное — деревня.
— Впрочем, это не основное, — говорит чиновник. — Вы слышали о наших пионерах?.. Они спасут деревню. Я приведу вам простой пример. В среднем каждый крестьянин получает с акра земли три-четыре мешка маиса. А наши пионеры, обученные передовым методам, собирают пятнадцать — двадцать мешков!.. Когда пионеры вернутся с показательных участков в свои деревни, они расскажут крестьянам все, чему их научили, и крестьяне тоже начнут собирать по двадцать мешков с акра!..
И в самом деле, до чего, оказывается, все просто….
— Средний крестьянский надел в Малави, — продолжает чиновник, — десять акров. Если с каждого акра получать по двадцать мешков маиса, в стране наступит полное благополучие и тогда малавийцы перестанут уходить в чужие страны на заработки!.. Конечно, мы намерены поднять урожаи не только маиса. Пока что мы ввозим сахар из Мозамбика и Южной Родезии, но уже в следующем году надеемся обойтись своим. Мы вывозим хлопок в Родезию, но будем налаживать свою текстильную промышленность… ООН обещала нам холодильную установку для рыбной промышленности, а вскоре у нас будет и своя бумага, благо много леса, и мы начнем ее экспортировать…
Чиновник перевел дыхание и внимательно осмотрел нас.
— Мы создаем начальные и средние школы и школы для медсестер, которые раньше получали образование за границей, — как бы по инерции добавляет он. — Как видите, у Малави блистательное будущее. В самое ближайшее время партия Конгресс Малави приведет страну к новой счастливой жизни!
Чиновник явно выдохся. Мы благодарим его за беседу и прощаемся.
Не говоря уже о современных, европейского типа, городах и авиалиниях, англичане создали в Малави, как и во многих других странах Африки, отличные шоссейные дороги. Их протяженность около восьми тысяч километров; правда, в дождливый сезон почти половина из них затопляется — в частности, невозможно проехать к Палм-Бичу, — но тут уж ничего не поделаешь: вода есть вода, а в Малави она еще выпадает с небес с тропическим темпераментом.
Мы катим на чайные плантации Чоло.
Чоло — это небольшой горный массив — горный условно, потому что высота его невелика, — а чай — это первая иноземная культура, которую англичане внедрили в Ньясаленде и которая сразу же приобрела промышленное значение; уже в 1893 году первая партия ньясалендского чая была отправлена в Англию, и традиция с тех пор не нарушается.
По обе стороны дороги — плантации; глянцево-зеленые валики чайных кустов, а над ними — зонтичные акации, здесь, как и в Уганде, в полном смысле слова оправдывающие свое название назначением: первоначально их высадили на плантациях для тени, для того, чтобы зонтиками они были буквально. После того как чайные кусты окрепли, надобность в зонтиках отпала, но акации продолжают расти.
Сбор чайного листа уже начался, и на плантациях вовсю идет работа — мужчины с большими плетеными корзинами энергично обдирают кусты.
Плантации Чоло, на которые нас привезла миссис Энн, принадлежат южнородезийскому капиталу. Нас очень любезно встретил управляющий — молодой мужчина в черных очках, в рубашке-безрукавке и шортах, и по его звонку явился инженер-англичанин, специалист по фабричной переработке чая.
Он показал нам все цехи фабрики, начиная от того, где чайный лист просто провяливается, и кончая цехом упаковки, а потом мы поступили в распоряжение двух англичан, надзирателей чайных плантаций. Это были молодые, крепкие, очень доброжелательные к нам ребята, которые сразу же сказали, что готовы удовлетворить любое наше любопытство.
— Если вы не возражаете, — сказали они, — то мы сначала провезем вас по традиционному маршруту, по которому возим всех посетителей, и попутно ответим на ваши вопросы…
Мы не возражали, и машины унесли нас от корпусов фабрики на склоны Чоло.
Чоло, как и Зомба, издали похож на сахарную голову, которая особенно хороша на фоне полусухих зонтичных акаций, проросших на кирпичном ковре малавийской земли. Еще лучше Чоло вблизи, когда крутишься по его красным дорогам, вплетенным в солнечно-зеленый лес, в мягко сверкающие плантации, в густые, чуть посеребренные тени деревьев — по дорогам, проскальзывающим мимо прудов с черной водой и незнакомыми цветами.
Здесь, на плантации чая, растут акации, но растут и совсем незнакомые деревья.
— Мы называем их «серебряный дуб», — говорит наш гид-англичанин, — а точного названия я не знаю.
— Да это же гривиллия! — темпераментно восклицает Михайлова. — Как я сразу не сообразила! Типичное дерево Южной Африки.
У гривиллии сильно расчлененные, мягкие и длинные листья с серебристой изнанкой; когда ветер взлохмачивает, запрокидывая в одну сторону ветви гривиллий, они становятся похожими на обычные наши среднерусские ветлы или ракиты.
На плантациях Чоло работают в основном малавийцы — наши гиды говорят, что их девяносто процентов, — но есть еще выходцы из «португальской Африки» и Танзании.
Рабочие — постоянные и живут семьями. Сбор листа — обязанность мужчин, но на прополке работают и женщины.
Когда кончается сезон сбора листа, мужчины занимаются благоустройством дорог и прочими подсобными делами, но фирма никого не отчисляет.
Рабочий день продолжается с шести утра до четырнадцати тридцати дня — позже чайный лист утрачивает свои благородные свойства, обесценивается. Каждый сборщик обязан набрать не менее сорока пяти фунтов листа, и за это он получает два шиллинга и шесть пенсов. За пять фунтов сверх нормы платится еще одно пенни. Получается, что сборщики чая зарабатывают около четырех фунтов стерлингов в месяц.
Мы спросили, сколько южнородезийская фирма платит в месяц надзирателям, этим молодым симпатичным ребятам.
— Двести фунтов в месяц, — ответил наш гид.
Фирма предоставляет рабочим жилье — бесплатное, как нам сказали гиды, — и еще есть бесплатное медицинское обслуживание, и есть начальные школы.
Жилье — это ангароподобные, под темно-синими крышами и с розовыми стенами бетонные дома.
— Наверное, в них тяжелее жить, чем в обычных хижинах, — говорю я. — Жарко…
— Конечно, — сразу же соглашается наш гид. — Но зато они гораздо прочнее. А количество рабочих на плантациях лимитируется жильем.
Потом запомнились две такие детали: гиды показали нам чудесный уголок тропического леса с небольшим водоемом; лес, как и полагается, был густо переплетен лианами, уходили к небосводу незнакомые мне тропические деревья, среди которых я различал лишь драцены и пальмы… В небольшом озерке цвели белые каллы, а в озерко плюхались лягушки, распугивая рыб, похожих на форель.
— Таким был лес на Чоло, пока мы не начали разводить чай, — сказал наш гид.
А на дорогах Чоло, когда нам встречались рабочие, они, завидя англичанина-надзирателя, сбрасывали с головы на землю шапку и застывали по стойке «смирно».
Наши гиды, естественно, не обращали на них никакого внимания.
…Мы вернулись на фабрику, и каждый из нас попробовал заваренный чай разных сортов — от низшего до высшего. Но даже лучшие сорта малавийского чая — так нам объяснили гиды — котируются на мировом рынке как средние по качеству: гиды объясняли это природными условиями. В виде сувениров нам подарили каждому по пачке малавийского чая, и мы, попрощавшись, пошли к своим машинам.
— Все, — облегченно вздохнула миссис Энн. — Программа исчерпана!
Передняя машина, в которой находилась и миссис Энн, рванулась с места под гору, и мы помчались следом. Но вскоре мы сообразили, что катим не на север к Блантайру-Лимбе, а почти прямо на восток…
Не знаю, что подвигнуло на это миссис Энн — может быть, она вполне искренне привязалась к нам, — но вместе с нами она как бы совершила прощальный круг по городам и весям Малави. Мы миновали городок Люченца, въехали в районный центр Мланже и остановились у подножия горного массива того же названия.
Мланже открылся нам колоссальным уступом, вздымающимся над равниной, и вдруг напомнил мне знаменитый обрыв Бандиагары в республике Мали, когда смотришь на него снизу, с равнины… К сожалению, неизменная здесь в преддождливый сезон дымка мешала фотографировать.
Миссис Энн ошибалась, полагая, что мы совершаем прощальный тур вокруг Блантайра.
Вернувшись в отель, мы узнали, что нам еще предстоит визит в муниципалитет Блантайра-Лимбе.
— Вы еще успеете побродить по Блантайру и купить сувениры, — сказал нам мистер Смит. — Я провожу вас.
Мы действительно побродили по Блантайру — большому городу с большими домами, банками и магазинами, торговыми фирмами и государственными учреждениями, — городу, населенному в торговой части преимущественно выходцами из Индии… И купили кое-какие изделия местного производства — в Малави они малоинтересны.
А потом нас подвезли к муниципалитету, перед которым стоял (на земле) герб Блантайра: коричневорыжий леопард на фоне желтого восходящего солнца и английская корона над ним.