А турецкий султан, подаривший египетскому паше остров Крит за греческую экспедицию, следит за своим вассалом очень внимательно и уже понимает, к чему дело идет…
Непридуманная символика есть в том, что мечеть-памятник Мухаммеда-Али я увидел впервые сквозь узловатую чугунную решетку — не лучшим образом закончил свою блистательно-кровавую карьеру правитель Египта… Я размышлял об этом в мечети у его гробницы, которая тоже находится за решеткой — частой и крепкой. В темной мрачной нише — две гранитные плиты, постаментик, обтянутый красным бархатом, и каменный столб с символической чалмой — обычная принадлежность мужских могил у мусульман…
Нет, турецкий султан хоть и перебил уже ненужных ему янычар, но Мухаммеда-Али не одолел: вассал в двух войнах разгромил своего повелителя-султана, отобрал у него Палестину, Сирию, Малую Азию… Но тут султана пожалели англичане и выслали против Мухаммеда-Али карательную экспедицию.
И Мухаммед-Али потерял почти все, что приобрел: армию, флот, независимость, надежды на будущее… В таком, разоруженном состоянии он никому уже не был опасен, и Египет ему оставили… Но Мухаммед-Али потрясения не перенес и доживал свой век полуидиотом.
После смерти правителя наследники его увлеклись торговлей — продавали Египет и оптом, и в розницу; а французы и англичане пустились в долгую научную дискуссию — выясняли, кому из них нужней Египет. В конце концов англичане переспорили французов и надолго укрепились в стране.
Каир — не тропики, но зимняя заря и здесь коротка. Когда мы собрались уезжать, пирамиды были уже трудно различимы с цитадели, но все-таки серые конусы их еще выделялись на сером фоне пустыни.
— Хочешь, я отвечу тебе любезностью на любезность? — спросил вдруг Батанов. — Расплачусь за «город контрастов» той же монетой?
— Расплачивайся, — сказал я.
— Отнесись к Каиру как к воротам в Африку. И в историческом плане, и в географическом. Если ты когда-нибудь отправишься в Восточную Африку, то едва ли минуешь Каир… Хочешь или не хочешь, но Африка начинается здесь, на берегах Нила.
Я ничего вразумительного не ответил Батанову, да я и не мог тогда предвидеть, что «ворота» эти еще не раз распахнутся передо мною, а Нил — еще недавно неведомый Нил — станет чуть ли не самой знакомой мне рекою земного шара.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Воспоминание о Ниле. Москва — Хартум.
Вид на Нил сверху. Неожиданные раздумья.
Хартум. Непредвиденные обстоятельства.
Изменение маршрута. Хартум — Аден — Найроби
Итак, я впервые увидел Нил у Александрии. Вернее, я увидел сначала нильскую воду — мутную, коричневатую нильскую воду, на которой колыхались розовые мазки зари. Если судить строго географически, то мы еще находились в Средиземном море, но его сине-голубая, с голубыми всплесками вода отступила от берегов под напором реки — одной из величайших в мире.
А потом я увидел Нил на тысячекилометровом его протяжении, от устья до первых катарактов, от Александрии до Асуана и еще дальше, до Абу-Симбела в Нубии. Потом я увидел Нил в разную пору — ив межень, и в паводок.
Раньше я читал о Ниле, и в пределах Египта он представлялся мне весьма однообразной рекой, если, конечно, условно отделить от реки ее устье — классическую дельту.
Что Нил в Египте однообразен, верно лишь отчасти. Он мощными потоками обтекает застроенные острова у Каира выше дельты; он монолитен, почти строг у Луксора; он светел, он блестит песчаными отмелями у Ком-Омбо; он бурлит на порогах у Асуана; он тороплив и несдержан среди черных скал и желтых песков Нубии — вернее, он был таким в Нубии до создания Асуанского водохранилища.
Весною и летом Нил тих и вкрадчив и вода его имеет зеленовато-бежевый оттенок. К сентябрю Египта достигает первая приливная волна, идущая из экваториальной Африки, и вода в Ниле становится красноватой от смытых с Абиссинского нагорья минеральных частиц. А в октябре и ноябре Нил свиреп и черен, вода его густа от ила, или силта, как его там называют.
Но и про все про это — я имею в виду сезонные изменения — уже следует говорить в прошедшем времени.
Асуанское водохранилище поглотило приливную волну, и ниже плотины Нил теперь всегда будет покорным и светлым, и отнюдь не экваториальные дожди будут поднимать или опускать его уровень.
Я был на Асуанской плотине в те часы, когда первый кортеж машин посуху проехал через Нил с правого берега на левый, и сам до этого проделал тот же путь пешком. События происходили вечером, когда солнце упало за песчаные гряды Ливийской пустыни и порозовели мрачные холмы пустыни Аравийской… Не знаю почему, но я посмотрел на предзакатное небо и увидел над плотиной белых цапель, летевших вниз по течению, — они показались мне тогда вестниками приливной волны, идущей из глубины Африки.
…Поиски истоков Нила — одна из ярких страниц в истории географических открытий. Как всякий человек, бывший некогда молодым, я читал кое-что об этом у Жюля Верна и, как всякий человек, волею судеб причастный к географии, кое-что знал об этом уже в более строгом, научном плане.
Не стану утверждать, что мной с детства владела мечта побывать у истоков Нила. Я специально просмотрел мальчишеские дневники, писанные в трудные и голодные военные годы: жил я тогда в Сибири, в деревушке Молотовке, но мысленно на пустой желудок странствовал по всему земному шару. Заносило меня и на полюса, и на Амазонку, и в скрэбы Австралии, но к истокам Нила почему-то не занесло.
Я решил побывать у истоков Нила 16 мая 1964 года, когда находился в Асуане и стоял посреди плотины, перегородившей Нил.
Стало быть — никакой романтики, овеянной столь милой для пишущих «дымкой времени». Взрослый, уже успевший поездить по свету человек поставил перед собою четкую задачу: увидеть весь Нил от устья до истока. И рассказать о Ниле. И рассказать о своем путешествии к истокам его, к озеру Виктория.
Что продиктовало мне мою внутреннюю задачу?
Я могу объяснить это так.
География, наука, которой я в меру своих сил служу, некогда усматривала свою чуть ли не единственную задачу как раз в том, чтобы открывать истоки рек — Нила, Амазонки, Нигера, например, — чтобы прослеживать их изменчивое течение… Проще говоря, она усматривала свою задачу в том, чтобы открывать кому-то (или никому!) что-то неизвестное.
Современные географы-теоретики, единомышленником которых я себя считаю, видят задачу физической географии середины нашего века в ином свете, а именно в возможности: а) управлять природными процессами и б) предсказывать результаты, к которым приведет — и приводит — вмешательство человека в жизнь природы.
Создание Асуанской плотины на Ниле — это и есть один из ярчайших примеров вмешательства человека в дела природные, вмешательства со многими вытекающими отсюда последствиями, и кому, как не географу, заинтересоваться при таких дополнительных обстоятельствах Нилом?
Но в неких тайниках своей души я могу найти еще одно, уже сугубо личное, объяснение своему порыву на юг, к Великим Африканским озерам.
Все свои юношеские и даже студенческие годы я мечтал стать полярным исследователем. И не только мечтал, но и достаточно деятельно — даже ускоряя события — готовился к исполнению своей миссии… Сейчас, когда я об этом пишу, мне уже удалось побывать во всамделишных тропиках; поддавшись объяснимой в общем-то человеческой слабости, я стоял на экваторе так, что одна моя нога находилась в северном полушарии, а вторая — в южном… И я побывал далеко за экватором, на Замбези, например, у водопада Виктория, открытого Ливингстоном…
А в Арктике я не был, хотя от Москвы до нее гораздо ближе. Мне удалось добраться лишь до бухты Тикси, а это всего около 71 градуса северной широты, что, по нынешним представлениям, не Арктика…
Но я вспоминаю об Арктике сейчас вот в какой связи: наш современник, выдающийся исследователь и ученый В. Ю. Визе, человек судьбы по сути своей трагической (он многие годы вынашивал идею экспедиции на Северный полюс, был назначен начальником станции «Северный полюс-1», но заболел воспалением легких перед вылетом, и задуманное им осуществили другие) — этот ученый оставил нам среди прочих своих работ странную статью. Она называется «Арктика и Африка».
Что, казалось бы, общего?
Общего действительно мало, но В. Ю. Визе подметил вот какую неожиданную зависимость: если в морях Северного Ледовитого океана мало льдов, значит высоко стоит уровень Великих Африканских озер в тропиках, озера Виктория в частности. На ледовитые годы приходится, наоборот, низкий уровень озер…
Я не стану объяснять сейчас эту взаимосвязь — она не так уж сложна, как может показаться, хотя обнаружить ее было нелегко, — я просто хочу сказать, что еще в те годы, когда мои симпатии принадлежали Арктике, в душу мою запало озеро Виктория, весьма тонко реагирующее на ледовитость северных морей, по которым я собирался странствовать.
Но из озера Виктория, или Укереве, начинается Белый Нил, один из основных истоков собственно Нила, поиски которого складывались особенно интересно и трудно.
Не знаю, как для кого — такие симпатии или антипатии очень субъективны, — я всегда находил в слове «Хартум» свою особую прелесть. Хартум. И еще Судан. И самое важное: место слияния Белого и Голубого Нила в Судане у Хартума.
Прелесть Асуана — древней Сиены — в том, что он у первых нильских порогов, или катарактов. А Хартум — он и за первыми, и за вторыми, и за пятыми… Он в глубине Африки.
Не думаю, что до постройки железной дороги от Каира до Асуана путь к Сиене был легок для европейцев. Но до Хартума, что естественно, он всегда был неизмеримо труднее, и Хартум воспринимался путешественниками как далекая-далекая Африка. «Хартум», кстати, означает в переводе с арабского «хобот». А происхождение этого своеобразного названия объясняется так: основной район города (есть еще Омдурман, Северный Хартум на разных берегах Нила) расположен на вытянутом мысу между Белым и Голубым Нилом, который изысканная арабская фантазия сравнила с хоботом слона.