Пейзажи при этом кажутся нежнее, лиричнее, задумчивее, чем есть они на самом деле, но это прекрасно, и это незабываемо.
А как вписывается в голубой фон реальная жизнь страны — сказать об этом в немногих строчках я не способен.
Прощанье в аэропорту было еще более трогательным, и миссис Энн не отнимала платка от заплаканных глаз.
Когда мы сели в самолет, могучие клешни красно-голубого краба раскрылись, и мы поднялись в воздух.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Перелет Чилека — Лусака.
Ливингстон и снова Томсон.
Столица Замбии. Встреча с друзьями.
Замбези и водопад Виктория. Карибская ГЭС.
День на Карибском водохранилище.
«Медный пояс» и поездка в Китве.
Еще раз — Египет. Впереди Москва
Прямой путь от Блантайра до Лусаки лежит на запад— почти точно по компасу. Мы летели сложнее: сначала на север в сторону Форт-Джонстона, но там не приземлялись и сразу взяли курс на Лилонгве — будущую столицу Малави (теперь она уже столица).
Внизу — возделанная земля, ровные, по линейке проложенные дороги. Деревни сперва выглядели хаотично — небрежно разбросаны прямоугольные хижины, возле них — круглые, тоже поставленные как бог на душу положит… Но чем ближе мы подлетали к Лилонгве, тем организованнее выглядели деревни: вытянулись в строгие шеренги хижины, зазеленели густокронные, похожие на среднеазиатские карагачи деревья вдоль дорог…
Аэропорт в Лилонгве — пока крохотный: небольшая диспетчерская и ангароподобное здание под соломенным верхом возле нее.
За Лилонгве мы покинули пределы Малави. Курс — на Форт-Джемсон.
Аэропорт Форт-Джемсона декоративен, сделан под африканскую хижину: соломенная крыша, округлые очертания, ярко цветущие деревья вокруг — розовая лофира, буйно-алая акация, канны… Разодетые в красное, синее, фиолетовое индианки вместе с нами покидают самолет, сочно вписываясь своими одеждами в красочное полотно аэропорта. Они прилетели, а мы в Форт-Джемсоне проходим неизбежные пограничные и таможенные формальности, ибо уже находимся в Замбии, и даже завтракаем.
Было в Форт-Джемсоне знойно, душно. Солнце пекло неимоверно, а тень не спасала: жара там стояла такая же, но без блеска, без слепящей глаза желтизны.
Не знаю, можно ли объяснить жарой, или есть на то иные причины, но едва мы поднялись в воздух, как я почувствовал себя мальчишкой — восторженным, впервые увидевшим необыкновенное мальчишкой. Плохо ли, хорошо ли — ум мой тренирован строгой логикой. Но я взглянул на карту и вдруг почувствовал, что объясняюсь с кем-то потусторонним в стихах:
Идем над долиной Луангвы, —
услышал я в своем мозгу. —
Лилонгве давно позади,
И странные горы Мучинга
Синеют уже впереди.
Гляжу я на карту — не верю!
На землю гляжу — вот она:
Страна Бангвеоло и Мверу,
Из книжек и сказок страна!
Балладные звуки названий
Тамтамом гудят в голове:
Болота Тупембе, Кафуэ,
Намвала, Кариба, Китве…
У меня сперва было такое ощущение, какое испытывает юный человек, качающийся на качелях, когда он летит вниз с большой высоты: перехватывает дыхание и нечто пронзительное проходит через всю душу.
А теперь мне предстоит признаться в прозаическом: мало известное у нас озеро Бангвеоло (или Бангвеулу) — оно находилось за синей стеной Мучинга — вернуло меня в Лондон.
Стараясь не отвлекать внимание читателей от основной темы книги, я не писал здесь о Лондоне, как и раньше не писал о Париже, но, пролетая над долиной Луангвы — скупой и безжизненной, словно обойденной человеком, мысленно вернулся в Англию.
Три события произошли там в моей жизни, и я позволю себе перечислить их по порядку.
Первое — встреча с Учелло, которая произошла в Национальной галерее, а если точнее — с его знаменитой картиной «Битва при Сан-Романо», написанной в середине пятнадцатого столетия. Я долго сидел перед ней на потертом плюшевом диване и размышлял над словом «искусство». Оно в нашем языке и от «искусно», и от «искусственно». Искусная искусственность, так сказать, и удивительно, как еще пятьсот лет назад сумел столь точно понять и воплотить в своем творчестве этот принцип итальянский художник Паоло ди Доно, прозванный Учелло — Птица!
Птица до сих пор летит над миром, вызывая споры манерой писать нарочито условные фигуры, с нарочитой небрежностью располагая их на полотне почти без всякой осязаемой перспективы. Потом многие пытались зачеркнуть своеобразный опыт Учелло, пытались выбросить из искусства искусственность и искусно фотографировать действительность… И пошли великие непримиримые споры… А Птица все в полете…
Вторая, не менее волнующая встреча — встреча с кораблем «Дискавери» — черным, с навощенной желто-коричневой палубой кораблем, стоящим у набережной Темзы на вечном приколе. На нем знаменитый английский исследователь Антарктиды Роберт Фалькон Скотт совершил свое первое путешествие к берегам загадочного материка…
Но есть в Лондоне еще одно удивительное место, которое именуется Вестминстерским аббатством. Чем оно знаменито — известно почти всему миру: кроме того, что там обычно проходит коронация, там еще хоронят людей, которых англичане считают великими.
Например, там похоронен некто мистер Брайтон, которого англичане считают первым чемпионом мира по боксу: в 1733 году Брайтон отстоял свое звание в бою, который продолжался… 212 часов; правда, с перерывами на обед и сон.
Там же похоронен некто Роберт Пил, в середине прошлого века создавший британскую полицию; сокращенно его звали Боб, и отсюда — сохранившееся до сих пор жаргонное название английских полицейских: «бобби», «боббисты»…
Похоронен в аббатстве и Бен Джонсон, младший современник Шекспира, великолепный драматург, — гиды вспоминают о нем только потому, что по чьей-то прихоти он единственный во всем Вестминстере вкушает вечный сон… стоя.
И похоронены там такие люди, как Ньютон, Дарвин…
Среди подлинно великих находится там и могила Ливингстона; по черно-серому мрамору выбита золотыми буквами надпись:
Перенесенный верными руками
через сушу и море,
покоится здесь
Давид Ливингстон,
миссионер, путешественник
и друг человечества.
Я долго стоял над этой плитой — есть все-таки что-то оскорбительное в том, что могилы своих действительно великих людей англичане бросают под ноги прихожан и туристов, — стоял и думал о Ливингстоне.
Когда у нас в стране вышло наиболее полное издание его сочинений, я опубликовал о нем рецензию, в которой привел — с чужих слов — эпитафию.
Теперь — я вспоминаю о Лондоне— я видел ее своими глазами, и я позволил себе сентиментальный жест: присев среди толпы, положил ладонь на холодный истоптанный мрамор могильной плиты.
А сейчас, над долиной Луангвы — ее почему-то называют у нас теперь «Лвангва», — я мысленно видел совсем близкое отсюда, но скрытое горами Мучинга озеро Бангвеоло…
От него, от озера Бангвеоло, началось последнее посмертное путешествие Давида Ливингстона.
Больной, отказавшийся принять помощь от европейцев, ибо не считал цель своей жизни достигнутой, он принял смерть на его плоских тростниковых берегах. Принял своеобразно — его нашли стоящим на коленях у койки: то ли он хотел помолиться, то ли попытался— но не получилось — выпрямиться во весь свой рост в последнюю свою минуту.
Как всякий крупный человек, как выдающаяся личность, Ливингстон отнюдь не был лишен того, что мы, потомки, обычно именуем «противоречиями». Так, он долгое время полагал, что «целью географических открытий является обеспечение успеха миссионерской деятельности»… Позже он сам понял, что это не совсем так, и порвал с Лондонским миссионерским обществом.
Объективно он способствовал великому процессу заселения Земли, проникновению европейской цивилизации во внутренние районы Африканского континента и почитал это за благо. Субъективно же он обладал такими качествами, что после смерти его случилось невероятное. Африканцы, его спутники по путешествию, похоронили сердце Ливингстона в своей земле, а тело его набальзамировали и девять месяцев несли на руках через горы и саванны к морю, к порту Занзибар, где передали останки Ливингстона английским властям.
Из Занзибара гроб с телом Ливингстона попал в Азию, в Аден, и лишь оттуда — на родину путешественника, в Англию, в Вестминстерское аббатство.
Воистину удивительное путешествие!
Но, пролетая над долиной Луангвы, я думал не только о Ливингстоне — я думал еще о Джозефе Томсоне, сыне каменщика, который ранее путешествовал по Кении, — я уже писал о нем.
Последнее путешествие Томсона протяженностью в тысячу миль проходило по малоизвестным тогда землям между Замбези и озерами Ньяса и Бангвеоло — проходило по территории нынешних государств Малави и Замбии в последнем десятилетии прошлого века.
Непосредственные географические исследования не очень-то занимали в то время Томсона: он выполнял сложную торгово-дипломатическую миссию — заключал договоры с местными, ничего не понимающими в юриспруденции вождями, дающие особые привилегии над всей «Северо-Восточной Родезией» представителям «Бритиш Саут Эфрика компани», — и, надо признать, добился успеха.
Успеха для компании. Сам же он тяжело заболел и уже не смог вылечиться. Джозеф Томсон скончался в Лондоне в 1895 году в возрасте тридцати семи лет.
Ливингстон был сыном мелкого торговца чаем, едва сводившего концы с концами, Томсон, как я уже писал, — сыном каменщика… Наживались на колонизации лорды и финансовые тузы. Но ни лорды, ни финансовые тузы не осуществляли колонизацию своими руками — впереди шли сыновья земледельцев и каменщиков, и они же оседали на новых землях: лордам незачем было покидать родовые поместья. Сложный это процесс — колонизация, и трудно дать ему однозначную оценку.