Мы вернулись в отель заблаговременно, и тогда выяснилось, что простой и ясный маршрут наш — вдоль Белого Нила на юг, к истокам — весьма существенно изменяется. Не на всех итальянских авиалиниях, обслуживающих африканские трассы, забастовал рабочий персонал: дальняя окружная линия — через Аден и Могадишо на Найроби — продолжала функционировать, и на утренний самолет нам забронированы билеты.
Вечером мы еще бродили по городу — ожившему, ставшему вдруг многолюдным и шумным. Не столько бойко, сколько азартно шла теперь торговля и овощами, и зерном, и мясом. Теперь темпераментно обсуждались мировые — или уличные, не знаю — проблемы сбившимися в плотные кучки мужчинами. Женщин мы почти не встречали.
Те улицы, по которым мы бродили — в «европейский», как принято говорить, центр мы так и не попали, — освещались преимущественно дымными факелами торговцев и светом очагов, на которых готовили пищу у маленьких домиков. Пахло пылью, подгоревшим на мангалах зерном и чуть сладковато — гнилью.
Через центр, по его мощеным улицам, застроенным каменными домами в несколько этажей, мы проехали на следующий день утром по пути на аэродром.
Итак, мы снова в воздухе, но летим вовсе не на юг, а на восток-юго-восток и, что самое забавное, летим в Азию, на Аравийский полуостров.
Внизу — переходящая в степь саванна, но я сижу неудобно, далеко от окна, и следить за изменением пейзажей мне трудно. В утешение мне остается лишь возможность без всяких внешних помех поразмыслить о том, что мы увидели в Судане, но главным образом о том, чего мы не увидели, да и не могли увидеть.
Судан — достаточно большая страна, она занимает площадь в два с половиной миллиона квадратных километров, и долго нужно колесить по дорогам, чтобы представить себе зрительно хотя бы его ландшафты. Но страна — это прежде всего люди, незнакомые мне северосуданские племена, западные кочевники баккара и кабабиш, беджа, живущие на северо-востоке, нилоты юга страны… Земледельцы и кочевники, мусульмане и анимисты… Люди, говорящие на арабском и нубийском, на кушитском и нилотском языках… Около тринадцати миллионов их, суданцев в широком смысле слова, и лишь около полусотни тысяч выходцев из Европы — англичан, греков, итальянцев…
И очень досадно (сумею ли когда-нибудь восполнить этот пробел?), что не удалось мне хоть краем глаза взглянуть на развалины Мероэ, крупнейшего центра древнесуданской цивилизации. До них совсем недалеко от Хартума — всего километров сто пятьдесят вниз по Нилу или по железной дороге, которая проходит прямо по территории бывшей столицы мероитов. Там еще сохранились остатки дворцов и храмов, сохранились царские пирамиды, сложенные из небольших блоков. Там сохранились груды шлака, выброшенного из плавильных печей — мероиты славились еще в глубокой древности как железных дел мастера… Археологи нашли среди развалин курчавого барана — изображение египетского бога Амона, культ которого в Египте особенно процветал в период Нового царства. И археологи откопали львиные ворота с изображением львиноголового человека, очень похожего на египетскую богиню Сохмет, но только в Мероэ это мужчина…
Расцвет нубийского царства пришелся на последнее тысячелетие до нашей эры, когда нубийские фараоны, обосновавшиеся поначалу в городе Напат, ненадолго захватили Египет. Но наибольшего подъема культура и ремесла достигли после того, как столицу перенесли подальше в глубь Африки, из Напата в Мероэ, и тогда именно мероиты, пользовавшиеся ранее египетскими иероглифами, изобрели первое в Африке алфавитное письмо, содержавшее двадцать три знака.
Мероитское государство пало под нажимом южных соседей в IV веке нашей эры, и долгое-долгое время лишь несколько строк в сочинениях античных авторов напоминали о его былом существовании.
И по сей день мы очень мало знаем о мероитах, о быте их и культуре. И по сей день раскопана лишь небольшая часть развалин Мероэ.
Наверное, если бы не моя влюбленность в древнеегипетскую культуру, я не сожалел бы так, что не побывал в Мероэ, что не смог сравнить Мероэ с тем, что видел в Египте… А ведь мероиты, несомненно, способствовали проникновению египетской культуры и дальше на юг, в тропическую Африку, к которой таким странным образом — через Азию — мы все-таки приближались.
Внизу на развороте ненадолго показался ярко-зеленый, в белой пене Индийский океан, вернее — Аденский залив океана, и сразу же стали надвигаться на самолет пыльно-бурые зазубренные хребты.
Аден. Аэродром — чуть в стороне. Собственно город и порт с причалами и пирсами лишь мелькнули и скрылись за грядою гор. Горы похожи на Крымские, на Кара-Даг у Коктебеля.
Сильнейший, перехватывающий дыхание горячий ветер. В мутном небе парят коршуны, и ветром сносит их к горизонту. Пыльная мгла затягивает дали, и после нескольких неосторожных глотков воздуха пыль уже скрипит на зубах.
По краю аэродрома растут небольшие акации и суккулент с крупными листьями и мягкими продолговатыми плодами зеленого цвета. Я помню, что египтяне называют его по-своему — хандер, а ботаники по-латыни — калатропис.
На фронтоне аэропорта — белая каравелла под двумя парусами. Развевается бело-зеленоватый, окаймленный поверху черной полосой флаг с белым полумесяцем и звездой, причем полумесяц изображен в вертикальном положении, а не лодочкой, как это принято в мусульманских странах. Здание аэропорта розоватое, в два этажа, с террасой и козырьками. Дежурят солдаты в черных фесках.
В холле мы освежились прохладительными напитками. В киоске продаются открытки с видами Адена, но не города, а страны. Горы. Проходы в горах. Тоннели в горах. Дороги в горах.
Я вышел в небольшой палисадник, разбитый перед зданием аэропорта. По-прежнему мела по асфальту невидимая пыльная поземка, сорила в глаза, шуршала по раскрытому блокноту.
Темно-стального цвета военные самолеты выруливали цепочкой на взлетную дорожку.
Я попытался причесаться, но гребенка застряла в забитой пылью голове.
На подлете к Могадишо, столице Сомали, — темный океан и дымные облака над ним. Западнее, на материке, — оранжевые дюны с редкой растительностью и бескрайняя зеленая степь. Город — на песчаных холмах, и кварталы хижин чередуются с кварталами стандартных, европейского типа домиков.
В Могадишо самолет совершенно опустел, осталась только наша группа из восьми человек и еще трое советских специалистов, летевших в Кению.
За Могадишо внизу под нами начала сгущаться ночь, скрадывая, стирая линии рек и контуры возвышенностей. На западе пылала оранжево-красная полоса, но свет ее доставался лишь нам, находившимся высоко в небе, и не касался земли. При взлете в облаках из дюзов били фиолетовые языки пламени, а сейчас, в чистом небе, они стали голубыми. Серые, ватные облака потемнели снизу и посветлели сверху, и небо расслоилось. Потом закат погас, и темнота почти мгновенно сравняла землю и небо. Слабо светились звезды.
В абсолютном мраке мы пересекли экватор, не заметив этого и ничего не почувствовав, и самолет пошел на снижение.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Прилет в Найроби. Африка, которую я еще не видел. Холод. Город. Львы. Некоторые мысли о декоративно-садоводческом искусстве строителей. Догель. Старт на Момбасу. Снега Килиманджаро. Финиш в Момбасе
Найроби, столица Кении, находится примерно на полтора градуса южнее экватора. Разумеется, все заранее уточнили местоположение Найроби и заранее приготовились к встрече с субэкваториальной столицей: все лишние вещи мы предусмотрительно убрали в чемоданы, чтобы не страдать от жары — липкой и душной ночной африканской жары.
Матовые отблески огней на бетонной дорожке аэродрома еще до выхода из самолета убедили нас, что идет дождь. Путешествия по Африке совершаются обычно в сухое время года — в мокрый сезон по дорогам не проехать, — и уже поэтому дождь в Африке европейцу в диковинку.
От самолета до здания аэропорта мы трусили мелкой рысцой под мелким осенним дождиком и, может быть, только по этой причине не сразу сообразили, что в Найроби не только идет осенний дождь, но и по-осеннему холодно. Меня, к примеру, дрожь пробрала лишь после того, как я увидел встречающих нас кенийцев: они были в свитерах, костюмах, шерстяных шарфах и теплых внушительных пальто!.. Ну а мы… мы же в Африку летели!.. Мужчины хоть вышли из самолета в костюмах, но дамы наши выглядели совершенно легкомысленно. По-моему, глядя на их воздушные платьица, стали дрожать и кенийцы.
Странное ощущение осталось у меня от первой ночи, проведенной в Кении. Машины умчали нас в темноту — в непроглядную, сырую темноту, и я запомнил лишь блестящий при свете фар асфальт на шоссе и сильные, как обычно после дождя, запахи — острые запахи зелени и мягкие, как бы приглушенные и расплывшиеся запахи мокрой земли.
Найроби мы фактически не увидели. Город спал. Слабо проступали на черном фоне неба черные силуэты близких деревьев и отодвинутых от шоссе домов, да вспыхивали на мгновение лужи, когда падал на них свет.
В отеле — он имел форму каре с уютным внутренним двориком — в распоряжение постояльцев предоставлялась одна ванная комната и одна душевая, но и в той и другой в этот поздний час шла, как на грех, только холодная вода… А ведь наши головы еще хранили полный запас аденской пыли!
Я останавливаюсь на этих отнюдь не важных подробностях лишь для того, чтобы признаться в невероятном: давненько я так не мерз, как в этот свой, пятый по счету, прилет в Африку!
А дождь снова усилился и теперь шуршал в листьях незнакомых деревьев точно так же, как шуршит он в листве опадающих берез и тополей, и чуть слышно барабанил по дорожкам садика, стекая с крыши в кирпичные канавки, и наконец успокаивался на мягком зеленом газоне… Мы улетели от наступающей осени, мы летели навстречу приближающейся весне южного полушария, но сейчас все было наоборот: нас словно вернули в подмосковную осень с ее низким, тяжелым небом и затяжными дождями и было оттого на душе хорошо и спокойно, было ощущение приближенности родной земли к кений