Сбоку, в тени высокой ели, белела женская статуя в тунике, наполовину скрытая колючими ветвями. Что-то в ее позе и в том, как лежали мраморные складки ее одеяния, показалось Амелии невероятно знакомым. Ну конечно! И как только она могла не узнать Кенсингтонский сад, в котором провела столько часов, играя с другими детьми или чинно прогуливаясь, когда стала постарше? Неужели это…
— Это вовсе не мои происки, — раздался рядом с ней звонкий голос. Элинор сидела на скамейке рядом с ней, слегка опираясь на белый кружевной зонтик с отделкой из бахромы. Ее точеную фигурку облегал прогулочный костюм в тонкую темно-зеленую полоску, а волосы были убраны под маленькую шляпку такого же цвета, отороченную черным кружевом по тулье. Тонкие льняные перчатки сидели на ее тонких руках, будто вторая кожа. Элинор была одета по последнему слову моды, и в современной одежде выглядела непривычно. Не оттого ли она больше не пугала?
— Я вовсе не это имела в виду, — запротестовала Амелия.
Элинор склонила слегка голову к плечу, и на ее лице заиграла улыбка.
— О да, наверняка! Впрочем, я позвала тебя сюда не для того, чтобы разговаривать о коварных заговорах.
На несколько мгновений наступила тишина, которую нарушал лишь шелест листвы и голоса играющих детей. Элинор блаженно откинулась на скамейке и подставила лицо солнцу.
— Мне нравится… всегда нравилось приходить сюда. Повсюду кипит жизнь, но в то же время можно побыть наедине с собой, если того захочется. Ведь ты тоже часто бывала здесь, не так ли? — это прозвучало скорее утверждением, нежели вопросом, и Амелия только кивнула в ответ.
— Жаль, что с тех пор, как я выросла, больше не могла гулять здесь. Я слышала, что леди и джентльмены часто совершают верховые прогулки в этом саду. Но матушка никогда не любила таких развлечений — по ее мнению, пешие прогулки утомительны для дам, и мы только иногда выезжали в экипаже. — Она вздохнула и, поколебавшись, отправила в рот карамельку из кулечка, протянутого ей Элинор. — А чаще всего просто оставались дома. Матушка считала, что рукоделие больше приличествует молодой леди…
Элинор фыркнула.
— А что же ты сама? Разве тебе не хотелось проехаться верхом в такой ясный день? Поболтать и вдоволь посмеяться с подругами, обмениваться взглядами с джентльменами?
Амелия опустила глаза.
— Да, но я плохо езжу верхом, к тому же мои родители…
— Боже правый, Амелия, я отлично поняла точку зрения твоих родителей. Но ведь тебе самой хотелось отправиться на конную прогулку? Никак не могу взять в толк, как ты умудрилась не сойти с ума, все время сидя в четырех стенах вместо того, чтобы заняться чем-нибудь более подходящим для молодой девушки! — на лице Элинор отразилось искреннее недоумение, и она тоже бросила в рот карамельку.
— Но как же я могла поступить иначе? Не представляю себе, что сказала бы мама, если бы я…
— А почему она должна была сказать что-то особенное? — пожала плечами ее собеседница. — Что предосудительного может быть в том, если молодая леди с подругами немного покатаются верхом среди другой благородной публики? Разумеется, под строгим надзором какой-нибудь пожилой дуэньи, чтобы успокоить твою матушку. Ты бы только выиграла от этого: на твоих щеках заиграл бы румянец, глаза бы заблестели, и ты, по крайней мере, не была бы такой бледной. Кроме того, разве тебе не нужно думать о замужестве?
Амелия зарделась, но все же кивнула.
— Не сутультесь, мисс, — послышался строгий голос гувернантки вблизи от них. — И не идите так быстро, comme la roturiХre[2]. Держите осанку.
— А где еще ты можешь приглянуться молодому джентльмену и показать себя во всей красе? — Элинор продолжала поглощать карамельки. — Уж точно не сидя дома и не прячась за шторкой в экипаже! Нет, с конными прогулками может сравниться разве что бал, — она мечтательно улыбнулась.
Светловолосая девочка, сжимая в руках куклу и степенно шагая в сопровождении гувернантки, приближалась к скамейке, на которой они сидели.
— Но я полагаю, отец уже подумал о том, чтобы найти для меня подходящую партию, — возразила Амелия. — Я точно знаю, что родители…
— И слушать ничего не желаю! — перебила ее Элинор и решительно встала. — Давай лучше прогуляемся вокруг пруда, я хочу пройтись и рассмотреть кувшинки. Quelle belle mademoiselle[3]! — она вдруг мило улыбнулась приближающейся паре и протянула юной мисс кулек, в котором еще оставалось достаточно леденцов. — Возьми, они лимонные!
Девочка нерешительно взглянула на гувернантку, но та от неожиданности не вымолвила ни слова.
— Бери же! — Элинор нетерпеливо сунула кулек прямо в руки девочке и повернулась к Амелии.
— Идем! Сколько можно сидеть на одном месте?
Амелия поднялась и взяла со скамейки свой зонтик — почти такой же, как у Элинор, — как вдруг услышала за спиной резкий голос гувернантки.
— Мадемуазель Амели! — она говорила негромко, но ее слова прозвучали хлестко, как удар кнутом. Девушка резко обернулась. Это платье противного темно-коричневого оттенка… эти поношенные желтые перчатки… этот нарочитый французский акцент… Девочка, низко опустив голову, едва сдерживала слезы, а кулек уже оказался в руках мадемуазель Пати. Амелия широко раскрытыми глазами посмотрела на совсем юную себя, затем перевела взгляд на мерзкую гувернантку, похожую в ее прогулочной одежде на сороку, и на нее накатила волна непреодолимой, яростной ненависти. Как только эта бесцветная, грубая женщина могла так изводить ее! Нет, больше она не будет мучить ее, она не позволит!
Чувствуя, как злость бурлит в груди, не находя выхода, Амелия что было сил замахнулась зонтиком и ударила им мадемуазель Пати прямо в грудь. Острый наконечник вошел в ее плоть, словно нож в масло. На тонкое кружево брызнула кровь, расцвечивая кипенно-белую ткань красивыми красными цветами. Они цвели на белом поле, выпуская бутоны, которые набухали и раскрывались крупными алыми маками. Целое море маков, таких ярких и алых, как кровь.
Струйка алой крови брызнула на ночную рубашку, и Конни поспешила к кровати с носовым платком. Горничная выглядела едва ли лучше, чем лежащая в беспамятстве девушка: она не спала уже третьи сутки подряд, лишь пару раз задремала в кресле около постели больной, и сама с трудом держалась на ногах.
— У мисс снова кровь носом пошла! — запричитала она и взглянула на доктора с надеждой.
Тот черным грачом ходил по комнате, бурча что-то себе под нос. Пусть это был и не тот чинный врач из Лондона, который уже как-то приезжал с миссис Черрингтон, но он единственный мог сделать хоть что-то. Доктор приходил к ним теперь каждый день с тех пор, как мисс Черрингтон заболела, приносил свои лекарства и веру в чудесное исцеление.
— Со вчерашнего дня никаких изменений, — констатировал доктор, прощупывая пульс девушки. Ее ручка казалась просто игрушечной в его ладони, и висела, как плеть. Девушка заворочалась, когда Конни промокнула кровь платком, и зашлась кашлем, но так и не открыла глаз.
— Но она поправится, да?
Доктор многозначительно хмыкнул.
— Она очень слаба, но пока не умирает. Вы даете ей сироп от кашля и горячее питье?
— Мисс все время в беспамятстве, как же заставить ее! — Конни испуганно посмотрела на мужчину. — Мы с Мэри вдвоем пытаемся давать ей лекарство, но ее постоянно тошнит. Но когда все же удается его влить, кашель прекращается, и она засыпает сном младенца.
— Значит, старайтесь делать так, как я предписал! — доктор строго посмотрел на нее, и служанка закивала, как провинившаяся школьница.
Тумбочка возле кровати Амелии была заставлена флаконами, баночками и бутылочками самых разных размеров с непонятными Конни названиями: часть была написана по-иностранному, а некоторых слов она и на английском-то не знала. На полу стоял таз с прохладной водой и полотенцем, которое прикладывали ко лбу, чтобы сбить жар, и которое было совершенно бесполезным. Здесь же лежали и грелки — девушку бросало из жара в озноб, и слуги пытались сделать все, чтобы облегчить ее мучения.
— Мне надо поговорить с мистером Черрингтоном.
— Я сейчас вас провожу, — засуетилась она и уже у самой двери спросила тихо: — У нее воспаление легких, да? У меня тетка от него умерла…
Доктор внимательно посмотрел на нее и поправил очки на переносице:
— Ты говорила, что твоя госпожа бегала ночью под дождем? Ничего удивительного! Если вы не будете выполнять мои предписания, то ее может постичь судьба твоей тетки.
Снова эта комната, полная зеркал и слепящего белого света. Но все зеркала пусты. Пусты, и не видно даже краешка белого платья.
Амелия бежит, но ее ноги не двигаются. Обернуться она тоже не может. Да что же это! Она мечется, пока вдруг не понимает, что привязана — сидит на стуле, опутанная белыми бинтами, и не может даже пошевелиться. Ноги и руки девушки затекли, и она почти не чувствует их. Ей так нужна помощь! Скорее бы кто-нибудь пришел и освободил её. Самой ей ни за что не развязать этих пут, они слишком туго стянуты, а узлы слишком прочные.
Элинор, ее подруга! Она должна быть где-то здесь, должна помочь ей!
— Ни к чему паниковать, — раздался за ее спиной такой знакомый голос. — Неужели ты не можешь просто стряхнуть с себя какую-то нитку?
— Нитку? — непонимающе переспросила Амелия.
Тут же она почувствовала слабое движение воздуха, и вслед за этим осознала, что освободилась. Потирая затекшие запястья, она встала. На полу, обвившись вокруг ножек стула, и в самом деле лежала тонкая белая нитка. Амелия в недоумении обернулась и увидела Элинор. Та стояла в зеркале, скептически приподняв одну бровь, и вновь казалась призраком из далекого прошлого, портретом, написанным лунным светом по стеклу.
— Но как ты…
— Очень просто, — ответила та. — Как и все, что я делаю. А вот для тебя, похоже, многие вещи слишком сложны. Как жаль, что ты отвергаешь мою помощь.