Юлиана АндрееваЛунные кружева, серебряные нити
ГЛАВА 1
Не сетуй на съехавшую крышу — любуйся звёздами.
(воларская народная мудрость)
Я с трудом открыла глаза… Голова гудит и раскалывается, отдавая колокольным звоном в ушах, перед глазами мельтешат грязно-белые мотыльки, и всё тело ноет так, словно целых костей в нём не осталось.
Пошевелив затёкшими конечностями и убедившись в обратном, мне кое-как удалось приподняться и даже сесть, хоть и не с первой попытки. Сжимая норовящую развалиться на части голову и обводя туманным взором окрестности, я попыталась собрать воедино рассыпанные мысли и понять, наконец, где я, кто я, и как меня угораздило оказаться между пыльной дорогой и старой заросшей канавой. С горем пополам дотянулась до лежащей неподалёку тканой сумки, но и это не пролило свет на ситуацию, поскольку, кроме порядком измятой накидки, ничего путного в ней не оказалось.
Поднявшись на ноги да отряхнув пыль с длинного, винного цвета платья, я поправила шитый золотом пояс, набросила на плечо пустую сумку и отправилась в путь. Куда? Да неважно куда — все дороги ведут к людям.
Брела я довольно долго, но никаких селений на пути не встречалось. А беспощадное светило тем временем карабкалось всё выше, нещадно поливая меня раскалёнными лучами.
Услышав позади поскрипывание колёс, я с надеждой обернулась и осталась стоять на месте, поджидая телегу.
Бородатый и коренастый мужичок в рубахе, расшитой по вороту оберегами в виде полумесяцев, натянул вожжи, и лошадь стала.
— Куда путь держишь, госпожа?
Ого, так я, оказывается — госпожа! Видимо, не такая уж и помятая, как себе представляла.
— А вы куда?
— Дык, это… На мельницу я.
— На мельницу, так на мельницу, — я запрыгнула на один из мешков, устраиваясь поудобнее.
— Но-о, пошла! — мужичок тронул вожжи, и тощая лошадь послушно зашагала по ухабистой дороге.
— Погодка сегодня, что надо, — завёл он беседу. — А хмары ту неделю ходили-ходили, думали и зерна-то не приберём. Ан, ничё, распогодилось. А ты откель будешь? Чего в наших краях-то?
— А разве вы меня не узнаёте? — я на всякий случай сняла капюшон и придвинулась ближе.
Он присмотрелся и покрутил головой:
— Звиняй, дочка, не признаю.
— А селение у вас большое, всех жителей знаете?
— Знамо дело, всех! И в своём поселище, и в остатних, на левом берегу.
— На левом берегу чего? Реки?
Мужик кивнул и покосился на меня.
— Здесь так мало селений?
— Так болота ж одни дальше. На болотах, ясень пень, хатину не построишь.
— И никто из местных не пропадал, не терялся?
— Не-а. А хотя, постой, было дело. В позапрошлым годе Вешик, Васютин сын, в город на торжище отправился, да так и не воротился. Может, разбойники порешили, а может, и сам в разбойники подался. Вешик энтот, знаешь, какой? Сладу с ним не было — всё тянул, что плохо лежит.
Мужик вытащил из-под пустого мешка бурдюк и собрался приложиться, но, заметив мой алчный взгляд, протянул мне:
— Пить будешь?
— Это что? Вода?
— Знамо дело, вода. До вечера далеко — неча расслабляться.
Мужичок только крякнул и поправил ус, когда я вернула ему пустой бурдюк. Он и представить себе не мог, что знатная госпожа пьёт, как лошадь.
Некоторое время дорога вилась вдоль реки, в тени старых тополей и ракит. Я по-хозяйски прилегла на мешки и не заметила, как начала засыпать.
— Эй, дочка, поднимайся, приехали уж, — сквозь сон услышала я голос.
У мельницы скопилось великое множество телег. Кто-то разгружал мешки с зерном, кто-то грузил уже с мукой, некоторые просто болтали, сидя в тени и поджидая своей очереди. Я спрыгнула с телеги и пошла к речке, издали осматривая крутящееся водяное колесо.
Глядясь в студёную чистую воду, умыла лицо и переплела растрёпанные волосы. Отражение казалось мне знакомым — когда-то я уже видела эту прозрачную белую кожу и тёмную косу, заплетенную вокруг головы. Значит, память возвращается. Стоит проехать дальше, а ещё лучше, в город — увижу родные места — сразу вспомню. А не вспомню — кто-нибудь меня обязательно узнает и поздоровается.
Я поспешила вернуться на широкий двор. «Мой» мужичок сидел на том же месте, но не один. Рядом примостился здоровенный румяный парень в цветастой рубахе. Заметив моё приближение, здоровяк поспешил прервать беседу, спрыгнув на землю, и поправил широкий пояс.
— Отчего так долго? Очередь не движется? — не обращая внимания на прихорашивающегося парня, поинтересовалась я.
— Да мельнику спину скрутило какого-то беса, сам-то и не поднимал ничё. Вона, на траве отлёживается.
Я увидела лежащего на траве дородного мужчину с окладистой бородой и нескольких зевак, толпящихся рядом и дающих «полезные» советы:
— Ты иди, на перину лягай!
— Жёнка пущай крапивой середину отхлещет!
— Какой крапивой? Не поможет! Тута один выход — кровь пускать надо!
— А я говорю, кости вправить!
Растолкав зевак, я присела на траву:
— Где болит?
— Тута, — закряхтел мельник и дотронулся до бока.
Глаза закрылись сами собой. Странное чувство, словно белый ослепительный свет и тепло проходят через мою руку в его тело и отражаются обратно, заставило меня вздрогнуть.
— У тебя камни в почке. Боль сниму, но она вернётся. Больше пей воды, отваров из зверобоя, спорыша или шиповника. От вина, пива и прочего придётся отказаться, коли ещё здравствовать хочешь, от солёного — тоже. Глядишь, и полегчает.
— Ох, благодарствую, госпожа ведунья! Уже полегчало! — мельник поднялся на ноги и, пошарив пo карманам, высыпал мне на руку горсть монет, не забыв поклониться.
Народ стоял в тишине, провожая меня взглядом.
— До местечка довезёшь? — вернувшись к телеге, я протянула мужичку ладонь с монетами.
— Звиняй, дочка, не могу. Мне ждать ещё, а потом в поселище вернуть. Ты вон с Гастомыслом езжай. Возьмёшь госпожу?
— Отчего ж не взять? Возьму, — верзила снова соскочил с телеги и подбоченился. — А денег не нать, по пути так-то.
В город я ехала на мешках с мукой. Гастомысл, в отличие от предыдущего попутчика, оказался совсем неразговорчивым, и потому совершенно не мешал мне размышлять о том, что я с мельником сотворила. Закрыв глаза, я снова и снова возвращалась к мельнице: как я это сделала, почему, откуда знаю про все эти спорыши да шиповники, и откуда взялось чудное, видимое одной мне свечение?
Парень тем временем усердно прикладывался к фляге, и, судя по запаху, там плескалась точно не вода.
Вскоре мы подъезжали к широкому деревянному мосту, за которым уже можно было рассмотреть копошащихся у каменной стены стражников.
— Город-то как называется?
— Вышков. И зачем ты туда тянешься, али в тюрьму захотела?
— Зачем в тюрьму?
— Так по всей же краине чародейство запретили, капища ваши поганые пожгли.
— И давно?
— Давно. Сам Круль велел.
Теперь я точно знала, что мне необходимо попасть в город. Просто не светить этим своим чародейством. Кажется, и моя потеря памяти объясняется легко и просто — шибанул кто-то по голове ведьму поганую.
— Послушай, Гастомысл, а эти стражники, они документы какие-нибудь проверяют?
— Ну, у купцов каких, али вояк могут грамоты посмотреть.
— А они могут меня взять и не пустить?
— Да кто ж их, бесов, знает?
— Пожалуйста, помоги мне туда попасть, а?
— Услуга за услугу. Сойдёт?
— Ты скажи сначала.
— У матери моей гуси дохнут. Поглядишь, в чём дело?
Мост со стражниками тем временем неумолимо приближался. Я кивнула, хотя совсем не была уверена, что тот же фокус пройдёт и с птицей.
— И ещё одно: разрешишь себя поцеловать.
— Да ты в своём уме? Мы на одну услугу договаривались. Это — во-первых. А во-вторых — я ведь и порчу навести могу!
— Да ладно, не кричи. Это я так спросил, авось и прокатит, — расплылся он в глупой улыбке.
Пока стражники разбирались с хозяином предыдущей, гружёной доверху телеги, и спорили, какую пошлину надлежит уплатить, Гастомысл велел мне лечь, спрятавшись под накидку с головой, а затем щедро облил меня этим пойлом из фляги. От неожиданности я хорошенько лягнула его. А придя в себя, добавила ещё разок.
— Эй, что везёшь? — услышала я грубый незнакомый голос.
— Так я ж на заре выезжал, рассказывал — муку пекарю, — начал оправдываться Гастомысл.
— Ладно-ладно, помню. А это что? — я почувствовала пинок пониже спины и запротестовала мычанием.
— А-а, это? Девка моя. Пусть проспится.
— Так ты ж без девки выезжал.
— Ну, с утра она ещё мельникова была, а теперь — моя. Он мне её в кости проиграл.
Мне вновь захотелось лягнуть «женишка», нo он уже был начеку и успел-таки, подлец, увернуться.
— Ладно, езжай.
Едва телега тронулась, заскрипев по деревянному мосту, я услышала всё тот же голос, но нам уже не адресованный:
— Всю рвань и пьянь в город тянут, будто своих мало…
Городок оказался совсем маленьким. Каменные стены закрывали его лишь со стороны реки, по-видимому, для солидности. Больше каменных строений я не наблюдала нигде. Даже в самом центре, у рынка, ратуша, стражницкое подразделение и тюрьма были деревянными и незамысловатыми, улицы — узкими и грязными, покосившиеся дома — обнесёнными редким частоколом, из-под которого куры бросались прямо под колёса телеги. Знакомым, увы, здесь ничего не казалось.
Сначала, как и полагается, мы завернули к пекарю. Гастомысл выгрузил мешки, не забыв оставить парочку и себе. Затем пекарь отсыпал парню добрую горсть монет, указывая пальцем в мою сторону, Гастомысл покачал головой и направился к телеге.
— Он что, справки обо мне наводил? — занервничала я.
— Кто, пекарь? Да так, спрашивал, не продам ли, ¬— Гастомысл ловко запрыгнул на телегу и натянул вожжи.
— Кого? Меня? Останови свою рухлядь, дальше я сама! — я уже свесила с телеги ноги, но парень схватил меня за рукав: