Я кое-как слезла с кровати, упав на колени, и выволокла сундук.
— То, что лекарь прописал! — достав зелёную пилюлю из склянки с надписью «От морской болезни», я, не раздумывая, сунула её в рот. — О-о-о, мятненькая! Сейчас мне точно похорошеет.
Но мне почему — то не похорошело, а только поплохело. Я даже не успела захлопнуть медицинский ящик, как меня снова вывернуло. Хорошо, что тазик оказался рядом. Я сделала несколько глотков холодной пресной воды прямо из кувшина и снова улеглась.
— Так, всё, завязывай. Хватит зельями баловаться. А то замок повешу, — Данияр закрыл сундук и затолкал его подальше.
Внезапно отворилась дверь и матрос в жилетке на голое тело и алой косынкой на шее крикнул:
— Жрать подано!
Я едва успела накрыть голову плоской подушкой.
Данияр поднялся с места:
— Я передам капитану наши извинения. Я не в духе, ты — не в здравии. Или хочешь чего-нибудь?
— Бе-е-е, — меня даже передёрнуло.
Вернулся он скоро, сел за стол и обложился разными измерительными приборами, инструментами, картами и бумагами.
— Капитан желает твоего быстрейшего выздоровления и благодарит за лечение кока, — бросил он в мою сторону.
— Всегда пожалуйста.
— Ну, а сама ты как, бедолага? Вижу, щёки уже порозовели, и улыбаешься.
— Всё в норме. Тазик можешь убирать. Он портит натюрморт.
— Сейчас сделаю кой-какие отметки, метнусь к капитану, и выйдем на палубу — свежим воздухом подышать. Только не забудь парик и очки.
Пока он отсутствовал, я привела себя в порядок, переплела и уложила растрепавшиеся волосы, нахлобучила извлечённый из-под подушки парик и обула неудобные мужские башмаки, которые так и норовили свалиться с моих ног.
В дверь снова постучали. На этот раз заглянул кок с большим блюдом.
— А-а, вы на перевязку? Проходите, присаживайтесь, — я постаралась улыбнуться.
— Не-а, всё зажило, как на бешеной собаке. Я узнал, что господин лекарь страдает морской болезнью. Вот, решил вас порадовать, отблагодарить, так сказать. Та-а-дам! Ромовый пирог с черносливом в медовой глазури! — кок пафосно сдёрнул накрывающую блюдо полотняную салфетку.
От этого приторного вида и запаха тазик пригодился ещё раз.
Кулинар обиженно поджал губы, поставил блюдо с пирогом на стол и удалился.
Я вздохнула, привела себя в порядок и направилась в камбуз.
Кок, заметив моё появление, отвернулся и принялся усиленно взбивать что-то в своей миске.
— Многоуважаемый кулинар, — начала я свою речь, — прошу простить меня за столь позорящий мою честь случай. Да-да, именно случай, ибо виной всему — моя хворь. Я в полном восторге от ваших кулинарных способностей, считаю вас самым несравненным и достойнейшим поваром, и думаю, что ваше место не на утлом судёнышке, где простые матросы не смогут оценить ваши старания, а при дворе его величества.
Моя лесть, как и ожидалось, возымела положительное действие. Кок расплылся в улыбке и подбоченился:
— Тысяча чертей! Вы так тонко подметили мои таланты! Я и сам подумываю подзаработать деньжат и открыть хороший трактир в Белобреге, для знатных господ. Только как их тут заработаешь?
— Это делается намного проще. Вам нужно найти состоятельного компаньона. Управлять заведением будете вы, и постепенно отработаете вложенные средства.
— Да вы просто гений, господин лекарь! Якорь мне в ж… жабры! Вы точно туда пошли учиться?
— Я очень разносторонний человек — всецело развитая личность, так сказать.
— Так я это сразу и заметил. По такому случаю — тост! — он потянулся за пузатой бутылкой. — Ах, бес побери, вы же не пьёте! В первый раз вижу непьющего лекаря, да ещё к тому же и студента. Вам, милейший, двойную норму пить полагается!
— А может, у вас имеется сбитень, пунш, ну, или на худой конец, домашняя наливка?
— Хо-хо, лопни моя селезёнка! Это — пойло для баб и малахольных слабаков! Морские волки, чтоб вы знали, глухтят крепкие напитки!
— Значит, крепкого чаю.
— Есть у меня такой напиток, — он стал рыться в шкафчике. — Вот, у аптекаря купил.
Кок протянул мне медную коробочку, надпись на которой гласила: «Чайные листья высушенные. Заваривать кипятком. Не жевать! Не курить! Сей напиток избавляет от тоски и меланхолии, улучшает кровь, укрепляет сердце, очищает сосуды, способствует выведению камней из печени и почек, ежели оные еще функционируют».
— Отлично. У меня всё функциклирует. И меланхолию не лишне будет прогнать. Кипятите воду, а я сейчас вернусь.
Я сбегала в каюту, взяла пирог и вернулась обратно.
Пирог оказался просто чудесным и вовсе не приторным. Почувствовав, что мой чай попахивает отнюдь не чаем, я не преминула сообщить об этом коку, на что тот признался, что «линул чуток рому для вкуса, для пользы дела — кишки обеззаразить». Спорить было бесполезно. Чокнулись глиняными кружками, я — с чаем, он — с бурым, сладко пахнущим напитком.
Просидели мы долго, Гедеон рассказывал о морских путешествиях, особенностях национальных кухонь и загадочных специях, ценившихся на вес золота. Мне особо нечем было похвастаться, да и слово вставить было невозможно: «Ну, а у вас как жизнь, господин лекарь? Ах, нет-нет, не рассказывайте, я из любезности спросил!»
В итоге получили оба: кок от капитана за то, что замешкался с обедом, я — от Данияра за то, что он весь корабль оббегал и моряков на уши поднял, беспокоясь о том, не свалилась ли я за борт.
ГЛАВА 9
Не лезь в лодку, коли плавать не умеешь.
(воларская народная поговорка)
Мы стояли на палубе. Одной рукой я придерживала свою шляпу, закрывающую меня от мелкого дождика, временами накрапывающего с тяжёлого, налитого свинцом неба, другой — держалась за деревянные перила. Данияр молча смотрел на меня, а я — на пенящееся бунтующее море, по которому ходили большие волны. Они ревели и грохотали, как огромные чудовища, становясь всё выше и сильнее. Их белые гребни разбивались о борт корабля, и солёные брызги долетали до моих ног. Мне безумно нравилось это — чувствовать себя пусть песчинкой, но такой важной и необходимой в этом бескрайнем мире. Корабль медленно вздымался, задирая кверху нос, а затем со стоном опускался, скользя по волне вниз, и казалось, что он вот-вот провалится в бездну. Я сильнее вцепилась в леера, ожидая головокружения. Данияр придвинулся ближе, положив свою руку поверх моей, что заставило меня настороженно оглянуться. Убедившись, что за нами никто не наблюдает, я раскрыла свою ладонь и придвинулась еще ближе.
Ветер тем временем крепчал. Я чувствовала себя, словно на гигантской качели: сначала тебе нравится, и ты получаешь удовольствие от свиста ветра в ушах и раскачивания небосвода, но постепенно эти ощущения приедаются, и хочется спрыгнуть и уверенно пройтись по твёрдой земле. Но, увы, в данной ситуации невозможно было оставить эту опостылевшую огромную карусель.
Вскоре на мостике появился капитан. Судя по тому, как усиленно он пыхтит своей трубкой, можно было догадаться, что он не в духе. Я осторожно высвободила руку и вернула её на холодный влажный поручень.
— Эй, бездельники! — рявкнул капитан в сторону сидящих на ящиках и играющих в кости матросов. — Чтоб вам глаза повылезли! Не видите — буря приближается?! А ну-ка по местам, чтоб вас сожрали морские бесы! Спустить паруса, а то я сам понатягиваю вас меж мачтами, ежели паруса превратятся в лохмотья! Пошевеливайтесь, сухопутные крысы! Закрепить всё по штормовому!
Матросы живо повскакивали со своих мест и заметались по палубе, выполняя приказ капитана. Но тот всё не унимался:
— Штурман! Чтоб мне лопнуть! Отведи этого сморчка в каюту, пока он не свалился за борт! Да поторапливайся! Отменить левый галс! Нос на волну!
— Есть отменить левый галс и нос на волну!
— Куда делся этот проклятый боцман? Чтоб его крабы сожрали!
Данияр сопроводил меня в каюту, ведя «под белы рученьки», так как сохранить равновесие мне было крайне непросто.
— Лад, собери, если не трудно, всё барахло по рундукам, чтоб не каталось по полу. И ложись. Я скоро вернусь.
— Есть барахло по рундукам и ложиться! А мы не утонем?
— Нет, конечно. Это разве шторм? Так, краем зацепило.
Но буря бушевала около суток. Большую часть этого времени я провела на своей узкой и неудобной койке, а меньшую — в обнимку с тазиком. Как назло, у меня начался новый приступ морской болезни. Голова кружилась, временами на лбу выступал холодный пот, и снова мучили приступы тошноты. Шпангоуты так трещали, что казалось, они вот-вот сломаются, и корабль распадётся на куски. Огромные ящики и бочки со страшным треском колотились друг о друга, иногда до меня доходил звук корабельного колокола. Я слышала, как могучие валы, словно огромный молот, с грохотом обрушивались на корабль. В такие моменты я бессознательно хваталась за свой серебряный амулет и подумывала о том, как будут безутешны родители, если корабль пойдёт ко дну.
Данияр почти всегда отсутствовал, помогая команде противостоять стихии. Когда он возвращался на часок, снимая промокший до нитки длинный плащ и бросая его на пол, я вставала с постели, утверждая, что мне надоело валяться. Он улыбался, шутил надо мной, уверял, что всё хорошо, а потом просто падал на койку и закрывал глаза. Я проводила рукой по его лицу и густым тёмным волосам, стирая капли дождя и солёной морской воды.
Спустя сутки море успокоилось. Ветер прекратился, но корабль всё еще качало из стороны в сторону, он трещал, как и раньше. Данияр объяснил, что это — «мёртвая зыбь», которая постоянно следует за бурей и является не менее опасной, чем сам шторм. При сильной зыби могут запросто сломаться мачты и перевернуться судно. Зыбь постепенно прекращалась, море становилось ещё более спокойным, чем было до бури. Вскоре корабль уже легко скользил вперёд по зеркальной водной глади.
На следующий день, когда я полностью пришла в себя, ко мне потянулась вереница болящих. Я растирала спины, лечила ушибы и ссадины, больные головы и апатию. Один из матросов, Аркуш, постоянно ноющий и вечно недовольный всем и вся, заглядывал ко мне раз пять на дню, с просьбой выдать пилюли от зубной боли. На пятый раз я вытащила из медицинского сундука клещи и пригрозила, что в следующий раз вырву ему больной зуб к бесам. Больше я беднягу не видела.