Пару раз заглядывал конопатый худощавый матрос со взъерошенными соломенными волосами, но, как только видел в каюте Данияра, тут же выходил прочь. Наконец, ему довелось застать меня одну, сидящую за столом в неизменном парике и камзоле и разглядывающую оставленную Данияром карту.
— Я не помешал? — глупо заулыбался он.
— Нет-нет. Входите, присаживайтесь. Что у вас? — я привычно посмотрела на него поверх очков.
— Да я так, побалакать о том о сём. Ты, видать, в первый раз в море?
— Ну, допустим.
— А вообще путешествовал?
— Честно признаться, очень мало.
— Значит, и в Галтии не бывал?
— Не бывал. И что?
— О-о-о, ты многое пропустил, приятель. Вот когда сойдём на берег, я тебя в знатный кабачок заведу. Напитки там не ахти — гонят из чего не попадя: свекла, морковка, репа — всё идёт в ход. Дрянь редкостная. Но я знаю, где хорошего рому почти задаром прикупить. Зато какие там цыпочки — закачаешься! Все, как одна — блондинистые и во-о-от с такими дынями! — он показал на себе размер «дынь», и мне стало жалко бедных девушек.
— Вы, как я погляжу, много где побывали.
— Да уж. Вишь — серьга в ухе. Экватор, значит, пересёк и теперь могу безнаказанно класть ноги на стол в портовых кабаках. На какие суда только не нанимался. Даже на военном корвете успел походить. Ну а так, в основном, на торговых, кхе-кхе, вроде этого. Да ещё разок угораздило на разбойничьем. Мы тогда с давластанского побережья кость слоновую вывозили. О-о, какие там девки! Бронзовые, и почти без одёжи. Только шустрые, заразы — не догнать! А в Валибии и бегать не надо: на каждом углу пo три борделя, и все — дешёвые. За один золотой можно хоть дюжину девок прикупить. И такие, знаешь, мелкие, в чёрных волосах цветов понатыкано, а кожа, как снег, белая.
— Ваш рассказ, безусловно, очень познавателен. Но, боюсь, обсудить нам нечего. Я не знаток таких тонкостей.
— Да ты не дрейфь, салага, мы и тебе на берегу подругу найдём… Так я вот к чему веду, уважаемый лекарь… Уж не знаю, где угораздило, да боюсь, не подцепил ли я какой срамной хвори. А то чешуся что-то. Особливо местами.
Не успела я ничего ответить, как матрос поднялся и размотал кожаный шнурок, поддерживающий широкие штаны на тощей талии.
Мои очки свалились на стол, а брови поползли вверх, я сразу же представила себе забавную картину внезапного возвращения Данияра. Интересно, что он скажет, застав меня за таким занятием?
— Ой, погодите, уважаемый! Не утруждайте себя. Уже темнеет, и я не смогу вас осмотреть при тусклом свете этого окошка. Но в любом случае, от этой беды есть у меня одно верное средство, — я потянулась за лежащими в открытом сундуке клещами, прихватив еще и кривозубую пилу.
Конопатый подскочил, как ужаленный, и, на ходу натягивая штаны, выпорхнул за дверь.
Вечером я поведала об этом посещении Данияру. Но, вопреки моим ожиданиям — выхватить шпагу и нестись расквитаться с обидчиком, вызывая его на поединок и защищая мою честь — он просто расхохотался. Это казалось ему таким забавным, что oн долго не мог унять свой дурацкий смех. Я же, поджав губы, многозначительно молчала.
— Ты бы не издевалась над беднягой, а дала бы какое-нибудь «волшебное» средство — зуб морского дракона, например. Матросы, знаешь ли, очень суеверны, а сила самовнушения способна творить чудеса. А то перестанет теперь по борделям ходить, а это, может, у человека — единственное в жизни счастье.
— Вы, мужчины, такие странные. Тоже мне — счастье.
— Лад, ну у каждого оно своё. Вот у меня — ты, — он обнял меня за плечи, прижимая к себе.
— Именно поэтому ты от меня никак не отстанешь?
— Ну конечно. Ты украла моё сердце, теперь мне ничего не остаётся, как следовать за тобой.
— Ой, мужчина, вы такие приятные вещи говорите — нетрудно догадаться, чего вам отчаянно хочется!
— Узнаю свою перчинку, — снова рассмеялся Данияр.
— Спасибо, что не перечницу…
Я уж понадеялась, что «пациенты» от меня поотстанут, услышав рассказ незадачливого матроса о моём непрофессионализме. Да не тут — то было. За ужином капитан в перерыве между обсуждениями морских червей, необходимостью обшивки судна листовой медью и проконопачивания смолистой пенькой, как бы мимоходом завёл беседу о своём ревматизме и «проклятой сырости». Я поняла намёк и пригласила его зайти вечерком.
Данияр зажёг лампу и оставил нас одних. Лечение я проводила, как умела, решив обойтись без Тэодоровых мазей. Грузный капитан в одних подштанниках улёгся на койку лицом вниз, а я стала водить над ним ладонями, прохаживаясь «светом» по каждой косточке и их соединениям. Иногда, чувствуя сильную преграду на пути света, мне приходилось задерживаться на этом больном месте и разминать его ладонями. При этом я говорила, всё, что чувствовала, всё, что только приходило невесть откуда в мою голову. Так, мимоходом, поведала о необходимости растирания больных мест настойкой из бузины, каштанов и берёзовых почек. А при болях в суставах посоветовала прикладывать компресс из луковой кашицы. Ещё настоятельно порекомендовала отказаться от употребления мяса и крепких напитков, чтобы очистить уставший организм; употреблять больше яблок, смородины, сельдерея и черники. А если он хочет победить свой недуг, то на некоторое время необходимо отказаться от выходов в море и погреть кости на солнце где-нибудь в южных широтах.
Капитан покинул каюту довольным, но от меня не ускользнуло такое его смущение и некое замешательство.
Следующий денёк также выдался ясным и солнечным. Данияр много времени проводил в рубке, занимаясь всяческими расчётами, вычислениями и отметками в судовом журнале, поэтому большую часть времени я была предоставлена самой себе. И, уж конечно, я не могла слушаться его, проводя досуг в тесной и тёмной каюте.
Сначала я попалась на глаза долговязому чернобородому боцману, который не оставил меня в покое, пока не провёл для меня экскурсию по судну. От сопровождающегося разъяснениями осмотра бугшприта, брашпиля и разных там талей, бимсов и пиллерсов меня начало клонить в сон. Но я, как воспитанный человек, эту пытку выдержала, ни разу не зевнув, и даже пару раз улыбнулась. При очередном «увлекательном» объяснении, почему старую шлюпку нужно менять на парусную быстроходную гичку с острым носом и транцевой кормой, я вынуждена была откровенно сбежать, завернув за угол.
Гуляя по палубе, я ближе познакомилась с командой. Вежливо отказавшись от предложенного мне кисета с нюхательным табаком, я присела на пустой бочонок и стала слушать распевающего во всю глотку лысого матроса с серьгой в ухе, аккомпанирующего самому себе на раздолбанной гитарке, перевязанной когда-то лиловой, а ныне вылинявшей и обтрепавшейся лентой.
— Хорошо тому живётся,
У кого одна нога –
Тому пенсия даётся,
И не надо сапога!
Далее следовал длинный проигрыш. При этом на лице матроса отображалось столько разнообразных чувств и эмоций, словно он выступал на академическом концерте при дворе его величества.
— Я на палубе сижу,
А на море не гляжу.
Всё мечтаю о любви,
Да где, бес, её возьми?
Остальные матросы совершенно не обращали на исполнителя внимания, занимаясь игрой в кости.
— Рому хлопну я грамм сто,
Хлопну еще двести,
А потом пойду плясать
С морским бесом вместе!
— В Галтии напитков много:
Есть вино и самогон,
Но не нужно нам другого,
Всех родней наш старый ром!
То ли капитан запретил играть на деньги, то ли таковых просто не имелось, но что-то заставляло матросов играть на пинки, затрещины и подзатыльники. И скорее всего, в этом они и находили всю прелесть игры. Самым несносным и жестоким мне показался рослый матрос с обломанными грязными ногтями и пышными бакенбардами, из-за густой растительности на руках и голом торсе напоминавший огромного зверя. Он, перед тем, как лягнуть приятеля, непременно обувал босые ноги в тяжеленные ботинки, с интересом наблюдая, кто же от пинка пролетит дальше.
— Эй, Бык, полегче, хребет сейчас высыплется, — тощий сутулый матрос потирал ушибленное место, а Бык ржал, как конь.
Мне подумалось, что от таких «игрищ» болящих в моём лазарете обязательно прибавится. К тому же, я находила это развлечение более, чем странным, о чём не постеснялась сказать вслух.
Бык одарил меня тяжёлым взглядом исподлобья.
— А ты присоединяйся, салага, — услышала я в ответ от одноглазого матроса со шрамом через всё лицо. — Или кишка тонка?
— Честно признаться, да. А то боюсь, костей не соберу.
— Что ж ты задохлик такой?
— Эй, Петраш, чего к человеку прицепился? — вступился за меня бросивший играть матрос. — Лекарю необязательно атлетом быть.
— Я не с тобой бакланю, так что прикрой люк, чтоб не сквозило, и тренькай дальше.
— Мои песни не для твоих ушей, кальмар ты вяленый!
Одноглазый подорвался с места и подскочил к музыканту, одновременно выхватывая из кармана раскладной нож. Но певец не растерялся, хорошенько и с размаху огрев обидчика гитарой. Остальные матросы подорвались и стали разнимать вцепившихся друг другу в горло. Началась потасовка. Ну, и я, чтобы не отставать от коллектива, подняла с пола швабру и заняла оборонительную позицию.
— Отставить! — услышала я над собой громогласный голос боцмана. — Чего орёте, глотки лужёные? На юте слышно, чтоб вас разорвало!
Он спустился с лестницы и схватил сникнувших матросов за шиворот, как нашкодивших котят.
— Кто начал?
Все молчали.
— Кто начал, я спрашиваю? Сгною в карцере, к бесам!
Я опустила швабру и сделала шаг вперёд:
— Похоже, я…
Он только хмыкнул и ещё раз грозно осмотрел бывших противников:
— Так, ты и ты…
— А я? — нe замедлила я поинтересоваться.
— И ты. Все наказаны. Следуйте за мной на гауптвахту.
Я обежала взглядом корабль, в надежде увидеть Данияра. Но его, увы, нигде не было. То-то он «обрадуется». Вздохнув, мне пришлось тащиться следом за этими головорезами.