— Да погодь ты! Ишь, нервенная! Я ж ему ту же байку рассказал, что и стражникам. Нашла, чего обижаться. Радовалась бы, что пригожая — все мне завидуют.
— Ладно, давай скорее закончим с твоими гусями и расстанемся.
На самой окраине захудалого городка был вырыт небольшой пруд, в его грязной мутной воде с удовольствием плескались утки, гуси да пара чумазых ребятишек. Дальше, за околицей, виднелись чёрные латки полей и огородов. Гастомысл отпустил вожжи и расслабился, лошадка сама знала дорогу домой.
— А звать-то тебя как, красавица?
— Угадай.
— Может, Капоша?
Я поморщилась.
— Палуся?
Я покачала головой.
— Ну, не знаю. Бажена, Верея, Ранеда, Елина…
— Да, первое.
— Бажена?
— Ага… Сойдёт, пожалуй…
Дом, где жил Гастомысл с матерью, был самым большим на улице, но не менее заброшенным. Такой же кривой покосившийся забор, грязное крыльцо, да скрипучие разболтавшиеся ставни — он создавал впечатление заброшенности и неопрятности.
Пожилая, но ещё крепкая и рослая женщина в грязной косынке, льняном платье и растоптанных башмаках, старательно перебирала в корзинах какие-то овощи, сидя на невысокой табуретке.
— Мать, я тут привёл кой-кого… — шагнул на широкий двор Гастомысл, не отпуская моего плеча.
Она подняла глаза, принюхалась, наморщив нос, и буркнула:
— В хату не пущу, на сеновал идите.
— Мать, это ворожея. Гусей посмотреть.
Она поднялась, вытерла полные руки о грязный передник и кивком головы позвала за собой на задний двор, где свободно бегали куры, гуси и свиньи, зато мне совсем не хотелось шагать там свободно, и потому я так и осталась стоять на месте. Женщина поймала одну из облезлых гусынь и поднесла к самому моему носу:
— Вот. Перья лезут. А потом дохнут.
Я брезгливо протянула руку и дотронулась до гусыни. Ну откуда я знаю, почему они дохнут? Она ждала, не отводя от меня тёмных, как вишни, глаз.
— А только у вас болеют? — начала я.
— Только у меня.
— А кормите чем?
— Чем-чем, что сами найдут.
Я находилась в полной растерянности, не зная, что сказать, но женщина настойчиво ждала ответа, глядя на меня в упор.
— А скажите, вы с соседями как? Ладите?
— Да слева — такая пава, что со мной и говорить не хочет, а справа — змея подколодная, гадина, одним словом.
— Так вот оно что… Вам обязательно со всеми поладить нужно, вот никто завидовать не будет и обсуждать за спиной…
— И что, гуси сразу оклемаются?
— Возможно…
— Тьфу ты! Винища налакаются, а потом ворожеями прикидываются, — она отпустила гуся и направилась во двор.
Я поплелась следом, заталкивая пропахшую вином накидку в сумку. Ну и ладно, главное, что я в городе.
Выйдя за калитку и даже не посмотрев в сторону Гастомысла, я зашагала по грязной улице к центру, где ранее видела постоялый двор. Ничего, деньги у меня есть, пообедаю, точнее, уже поужинаю, вымоюсь и плащ хорошенько выполощу — сразу обернусь красавицей писаной — никто не посмеет меня пинать, продавать да облезлыми гусями в лицо тыкать.
Ближе к рыночной площади народа прибавилось. Матроны волочили свои котомки и увесистые корзины, ребятишки сновали под ногами с пирожками и леденцами на палочках, а большинство народа попросту праздно шаталось, засунув руки в свои и чужие карманы да поглядывая по сторонам. Я уже практически покинула эту толчею, но меня остановила музыка. Свернув с дороги, я стала протискиваться сквозь толпу.
У ярко раскрашенного шатра народ веселили музыканты. Пожилой плотный мужчина играл на волынке, раздувая красные щёки. Конопатый парнишка весело и задорно тренькал на лютне, другой — заливался соловьём на свирели, а третий нещадно лупил в обтянутый старой кожей, видавший виды барабан. Всеобщее внимание было приковано к пышноволосой, пляшущей с бубном девушке. Плясала она неплохо, но главным её достоинством являлось полупрозрачное платье, с умопомрачительным декольте и открытой спиной. Плясунья так высоко подбрасывала ноги, что некоторые мужчины хватались за сердце. Затем она стала играть с двумя собачками, заставляя их прыгать через обруч и кружиться на задних лапах. Тут мужчины как-то потеряли интерес и стали разбредаться по ближайшим лоткам с пивом. Я оказалась в первом ряду. Однако представление скоро закончилось, и девушка пошла по кругу с бубном, собирая в него мелочь. Порывшись в сумке, я бросила монетку и побрела дальше, вглядываясь в лицо каждого встречного в надежде вспомнить кого-нибудь или самой быть узнанной. Но тщетно. Никто не интересовался мною.
Приблизившись к оживлённому перекрёстку, я услышала детский плач. Прямо на дороге сидела хныкающая девчушка лет шести с мелкими чёрными кудряшками и собирала в корзинку раскатившиеся в разные стороны яблоки. Обведя толпу зевак взглядом и не найдя других желающих, я присела и принялась помогать ей, как вдруг послышался жуткий грохот. Подняв глаза и завидев несущуюся прямо на нас на телегу, я застыла на месте, так и не донеся румяное яблоко до корзинки.
Лошади крушили лотки по обе стороны дороги, товары дождём разлетались по мостовой, телега бешено неслась на боку, чудом держась на двух колёсах. Окружающий нас народ бросился врассыпную. А девчушка так и осталась сидеть на дороге с разинутым ртом. Поднявшись, я шагнула навстречу несущимся лошадям, не отдавая себе отчёта в столь странных действиях. Посмотрев на них в упор, я мысленно приказала стать. Это был жёсткий приказ, вызванный моим гневом и недовольством. Лошади заржали и встали на дыбы в шаге от меня. Сразу почувствовав исходивший от них страх и нервную дрожь, я смягчилась, сменив гнев на милость:
— Тише, тише, — я держала вороного под уздцы и гладила его крепкую шею.
С минуту лошади дрожали, нервно фыркая и переступая с ноги на ногу, но потихоньку стали успокаиваться. Из переулка выскочил мужчина, судя по одежде — небедный купец, и тотчас бросился к нам
— Виноват! Виноват! Помилуйте, люди добрые! Понесли, собак испугавшись, и меня сбросили! А товар?! Где товар, окаянные?
Он подбежал к лошадям и, ругаясь на чём свет стоит, стал спешно разворачивать телегу.
Я же подхватила на руки испуганную девчушку, размазывающую грязной ладошкой слёзы:
— Тебя как звать?
— Немира.
— Потерялась?
— Не-а, тата велел яблоки домой нести, накажет теперь…
Сквозь толпу глазеющих на меня людей протискивался высокий черноволосый мужчина. Он сразу же взял с моих рук девочку и обнял её.
— Тата… я яблоки рассыпала, — хныкала она.
— Ничего, ничего… пойдём домой. Хочешь, леденец куплю? Самый большой?
— Хочу, — хитро заулыбалась Немира, вмиг забыв про все несчастья.
Мужчина обернулся ко мне:
— Даже и не знаю, как вас благодарить…
— Ну, что вы, любой сделал бы то же самое. Ну, наверное…
— Спасибо. Я в долгу перед вами. Если понадобится помощь — спросите в стражницкой Ратибора…
Уже без происшествий я добрела до постоялого двора. Хозяйка, пышнотелая дама со сногсшибательными, во всех смыслах, формами, вежливостью совершенно не отличалась. Во время швыряния на стол деревянных блюд, растрескавшихся кубков и потемневших от времени ложек (вилки и ножи в этом заведении не предусматривались), она успевала раздавать подзатыльники мальчишке-помощнику и прикрикивать на докучливых посетителей.
Я заканчивала свой ужин, расправляясь с творожной ватрушкой, которой впору заколачивать гвозди, и подумывала, как бы выпросить у хозяйки почти задаром достойную комнату, как ввалились двое стражников. Сначала я не придала значения вывешенному ими на грязную закопченную стену портрету, но, присмотревшись внимательнее, едва не выронила ложку. Даже на чёрно-белом изображении я легко узнала себя, волосы — и те были уложены так же, что и в речном отражении у мельницы. Потихоньку приподнявшись с колченогой скамьи, я нырнула в тень и бочком, бочком по стенке попятилась к выходу, успевая заметить, как хозяйка что-то объясняет страже, высматривая кого-то за столиками.
Чтоб мне провалиться! Я ещё и заплатить забыла — теперь мне точно светит тюрьма!
Пробежав почти квартал, я отдышалась и зашагала спокойно, стараясь не оглядываться и не привлекать излишнего внимания. На площади толчеи уже не было — народ разошёлся по домам, и лотки пустовали. Остановившись у городской ратуши, я не смогла пройти мимо красующегося здесь же знакомого изображения. Даже платье на нём было то же, что и на мне — узкие длинные рукава, высокий воротник-стойка, вниз тянется ряд костяных пуговок до самой талии, которую несколько раз опоясывает длинный с кистями пояс.
Надпись гласила: «Сыскивается. Награда за любые сведения».
Ну, и что прикажете делать? Убежать и спрятаться или пойти и сдаться, чтобы перед тем, как болтаться на виселице, узнать, кто я, и за что такая немилость? Что не говори, а мне по душе первый вариант.
Пришлось изрядно поплутать, чтобы найти улицу с рукотворным прудиком на окраине города. До знакомого дома я добралась уже на закате. В раздумьях постояла у калитки и, не заметив во дворе никакого движения, начала бросать в окошко мелкие камешки. Гастомысл не замедлил появиться на крыльце, напряжённо всматриваясь в темноту.
— Эй! Это я! — я старалась говорить шёпотом.
Сообразив, наконец, что к чему, он осторожно приблизился к калитке и отворил её:
— Бажена? Ты что тут делаешь?
— Мне ночевать негде.
Парень медлил и чесал в затылке.
— Матери скажи, что заплачу? — я начинала волноваться.
— Она не обрадуется, когда тебя увидит. Да и отец с брательником вот-вот вернутся, и явно не трезвые.
Я схватила его за рукав:
— Гастомыслушка, ты у меня — один-единственный знакомый на весь город, мне больше некуда идти, неужели у тебя хватит совести оставить девушку на улице?
Здоровяк сдался:
— Ладно… Только погодь маленько, пока мать корову подоит и в хату воротится. Тута подожди, скоро вернусь.
Я наматывала круги у калитки, сложив за спиной руки. Но Гастомысл не заставил себя долго ждать. Вскоре он приближался к забору, освещая себе путь оплывшей свечой в старой плошке. Не дойдя до калитки, он вскрикнул и выронил свечу.