— Вот и молодец. С тобой уже можно на большую дорогу выходить.
— Это зачем?
— Грабить богатых, чтобы поить бедных. Пойдём в дом, я уже на ходу засыпаю.
Дедуля так обрадовался, что даже разрешил нам спать за ширмой, на кровати с пуховой периной, и принялся накрывать на стол, бегая со свечкой из кладовки в погреб и обратно.
Утром, когда мы уже собирались уезжать, вернулась его законная супруга, бойкая востроносая старушка.
— Ах ты, юродивый! — заметила она на столе пустую бутыль. — Я ж Диляне сказала, чтоб ни-ни! Откель взял, паразит?
— Откель-откель, люди добрые угостили, — судя по блаженной улыбке, дедуля находился в прекрасном настроении. — И не ори на меня, стара дурая… Вишь, я стёклый, как трезвышко… и-ик, ой.
— Ах, вы, мерзопакостники! — она гневно сверкнула глазами в нашу сторону. — Собутыльники проклятые, ещё и молодуху приволокли! Ну, я вам покажу! — потянулась она за метлой.
— Не нужно нам ничего показывать, в другой раз поглядим, — я закончила составлять многоэтажный бутерброд из хлеба, сыра и зелени и вышла на улицу.
Данияру, похоже, так же было сиренево, кто там чего думает. Переночевали — и в путь. Не самый худший вариант.
ГЛАВА 18
Весела я, весела — меня любят два села!
(из народной галтийской песни)
Этот денёк выдался на диво тёплым и солнечным. Я даже одела свою давнюю широкополую шляпу, чтобы не обгореть. Телег, всадников и даже обозов встречалось великое множество, поселища тоже частенько мелькали на нашем пути.
На очередном привале Данияр подрался с Котлетой. Точнее, она его тяпнула, подкравшись, как всегда, исподтишка, а он не выдержал и, разозлившись, дал ей сдачи. Мне пришлось их разнимать, мирить, успокаивать и жалеть всех вместе и каждого в отдельности.
До заката было еще далеко, но мы уже совсем выбились из сил и решили остановиться в небольшом поселище, окружённом берёзовой рощицей. Спешившись у бревенчатого колодца с аистом, решено было напоить лошадей. Здесь же, рядышком, расположился небольшой домик с соломенной крышей, к которому я сразу и направилась.
— Тётенька, тебе чего? — из-за забора выглядывала растрёпанная девчушка лет шести в расшитой васильками рубахе.
— А мама дома?
— Мамка в поле. Позвать?
— Нет, не нужно. Я в другом месте поищу.
— А что ты потеряла? Давай и я поищу. Ой, какая у тебя лошадка красивая! Можно погладить? — она вышла из-за калитки, круглые тёмные глазёнки светились от восторга.
— Можно, — я подняла её на руки, чтобы та смогла погладить Инея.
— Тойка! А ну быстро двор, подметать иди, ослушница! — раздался со двора женский голос, и вскоре у забора показалась дородная пожилая женщина:
— День добрый. Вы к кому? Ежели к Владеку, так он вчерась в Озерки уехал. А на завтра уже занят — у Самойловихи косить будет.
— Нет, мы просто ночлег искали.
— Путники, значит? А денег сколько дадите?
— Не знаю, сколько попросите. А хотите — полечить могу, я — ведунья.
Пока женщина раздумывала, я не спускала глаз с девочки, пытающейся дотянуться до кусачей Котлеты.
— Бабушка, погляди, какая лошадка! Хочу такую!
— Ладно. Входите, разберёмся, — после недолгих раздумий женщина распахнула калитку. — Ведунья — это хорошо.
Ой, зря я это сказала, ой, зря! Целый вечер мне пришлось обследовать всю семью. Из больных в доме оказалась только молодая мать Тойки — её часто мучили боли в правом боку. А вот бессовестная бабушка пользовалась мною по полной:
— И сердце, сердце проверь! В порядке? Быть того не может! А кишки? Как это, всё хорошо, если только вчерась прихватывало?
— Бабушка, так ты вчерась сливами объелась.
— Тойка, не мешай! Не спорь с бабушкой! И колено у меня взимку болело, глянь-ка и его!
Затем выстроилась очередь из родственничков, которые не желали покидать дом до самой ночи, жалуясь, кто во что горазд.
Наконец, выпроводив последнюю тётеньку — племянницу сводной сестры двоюродного дядьки по материнской линии, мы улеглись на расстеленные в кухне одеяла и вырубились.
На заре Данияр разбудил меня:
— Давай убираться отсюда. А то тебе самой помощь потребуется, если свояки из других поселищ заявятся.
Я согласилась, как и с тем, что лучше уж заплатить, чем вот так замучиться.
Ещё не пели петухи, когда мы вывели лошадей со двора. Не успела я поставить в стремя ногу, как пожаловала ещё одна гостья — молодая девушка в цветастом сарафане.
— Уезжаем, — отрезал Данияр, прежде, чем она успела открыть рот.
— Пани ведьмарка, поможите! — девушка вцепилась в мою ногу. — У меня сестра рожает!
— При всём желании, помочь я ничем не смогу. Вам повитуха нужна.
— Так она там. Вы не сестре, мужику ейному поможите, скверно ему совсем.
Я колебалась.
— Ну, пожалу-у-уйста, тут недалёко, всё одно — пo пути ведь. А?
— Ладно, — вздохнула я. — Показывай дорогу.
В доме было нескучно. Из соседней комнаты доносились стоны и крики роженицы. А передо мной метался в истерике коренастый чернявый парень, заламывая руки и хватаясь за голову:
— Ой, мамки мои! Ой, в глазах темно! Что ж это делается-то?!
Я даже не представляла, чем можно помочь в такой ситуации, кроме как отхлестать его по щёкам, чтобы прекратил истерику и, в конце концов, успокоился.
Дверь в комнату приоткрылась, и на пороге показалась бабка с горящим, полным решимости взглядом и руками по локоть в крови:
— Тёплую воду и простыни! Живо!
Парень грохнулся на пол. Мы с сестрой роженицы потащили его к лавке, попутно приводя его в чувства.
Крики и стоны за дверью не прекращались.
— Ну, чего стоишь? Шевелись! — обратилась повитуха к застывшему на месте Данияру. — И нож на огне прокали, — и снова скрылась за дверью.
— Всё в кухне, — добавила девушка, усиленно хлопая по щёкам свояка.
Данияр метнулся в кухню и обратно, постучал в дверь, робко протягивая всё вышеперечисленное через порог. Но безжалостная повитуха втянула его за собой, захлопывая дверь.
Только я успела привести в чувства молодого папашу, нещадно поливая его холодной водой прямо из ведра, как за стенкой послышался детский плач. Через несколько минут бабуля вынесла закутанное в простынку, орущее дитя:
— Поздравляю! Сынок! Вона, какой богатырь!
Следом с квадратными глазами вышел Данияр, с багряными разводами на рукавах. Я, боясь, чтобы он тоже не грохнулся, побыстрее вывела его на улицу, дала воды и начала рыться в седельной сумке в поисках одежды.
— Ты в порядке? — спросила я, протягивая ему чистую рубашку.
— Мать моя, как тяжело быть женщиной! Я бы такое не пережил!
Весь день он ехал молча, не подшучивая надо мной и даже не ругаясь с Котлетой, видимо, всё еще находясь под сильным впечатлением.
Минуя одно из поселищ со смешным названием «Курибамбук», нам долго пришлось ждать, пока молодой пастушок совладает со стадом коров, перегоняя его через дорогу.
Мой Иней, не на шутку испугавшись, заартачился и замотал головой из стороны в сторону. Пришлось развернуть его и немного вернуться, дабы не позволить ему увидеть всей полноты картины бодающихся и дерущихся между собой бурёнок.
— Скоро солнце сядет, — подъехал ко мне Данияр. — Здесь остановимся или дальше проедем?
— Давай проедем, не хочется за коровами тащиться и пыль глотать.
Теперь поселища попадались всё реже и реже, а леса становились всё гуще и темнее. Так и не встретив до ночи людского жилья, нам пришлось заночевать в лесу, чуть свернув с дороги.
Всю ночь я практически не спала, как, впрочем, и Данияр. Несмотря на расстеленные одеяла, гору ветвей под ними и горящий рядом костёр, было зябко и сыро. Откуда-то из глубины чащи временами доносилось уханье хищной птицы и далёкие отголоски волчьего воя. Поэтому лошадей мы не стали рассёдлывать, чтобы вскочить и скрыться в случае чего. Пришлось привязать их к осине, чтоб не удрали ночью со страху. И вдобавок ко всем этим прелестям ужасно одолевали комары. Поэтому следующим утром вся наша знатная компания была злой, голодной, не выспавшейся и весьма раздражительной. Друг друга мы еще как-то терпели, из солидарности, а вот встреченному по пути всаднику, осмелившемуся с улыбкой поинтересоваться о новых модных тенденциях ношения сосновых иголок в волосах и гривах, не повезло. Как говорится, попал под горячую руку, вследствие чего узнал о себе много нового лично от меня, где сейчас окажутся эти иголки — от Данияра, и получил приз-сюрприз от Котлеты, решившей попробовать на вкус его ногу.
И, чтобы уж совсем добить нас морально, зарядил мелкий противный дождь. Не смотря на плащ и шляпу, я всё равно вымокла. Поэтому, въехав к полудню в первое же попавшееся поселище, было решено там и остановиться, ожидая ясной погоды столько, сколько потребуется. В конце концов, в шею нас никто не гонит, зачем торопиться?
На въезде в «Ковань» прикорнула старая корчма с висящей на тяжёлых цепях кованой вывеской. В это время дня она пустовала, и нам долго пришлось дожидаться хозяина. Лысоватый корчмарь, в коротком бархатном жилете и бантом на полной короткой шее, предоставил лошадям корм и стойло. Нам же — только корм. И то — вчерашний. Я не стала есть подозрительного вида рыбу, а налегла на яблочный пирог и горячий сбитень. Рядом, на стоящих у очага стульях с высокими резными спинками, сушилась наша одежда. Корчмарь, протирая грязной тряпкой столы, привычно жаловался на отсутствие посетителей и хорошей горелки, попутно отказывая нам в ночлеге и ссылаясь на то, что и самому места мало.
Когда вбежала жена корчмаря с растрёпанными седыми косами и запричитала, хватаясь за грудь, что сынок с телеги упал и расшибся, мы с Данияром переглянулись. Стоит ли признаваться, что могу помочь? Хочешь-не хочешь, а если могу — то надо… В корчму тем временем двое мужчин внесли орущего молодого парнишку лет семнадцати, измазанного грязью, и потащили его через обеденный зал в комнатушку. Я поднялась и пошла следом за обмахивающейся платком женщиной.