— Стоять! — бросилась под копыта бессовестная поселянка с вилами наперевес.
— Не могу отказать человеку с вилами, — вздохнув, осадила я Котлету. — Что нa этот раз?
— Голову мне полечи!
— Увы, здесь я бессильна! — развела я руками, надеясь не затоптать приставучую, как пиявка, женщину. — Но я, всем ведьмаркам ведьмарка, торжественно передаю свой дар тебе. Отныне ты можешь сама себя исцелять.
— Батюшки-светы! А как?
— Ну-у… лопухом и подорожником.
— Вот чудо, вот чудо! — отбросив вилы, она схватилась за голову и поспешила во двор.
— Не стыдно? — засмеялся Данияр, отъехав на приличное расстояние и оставляя глупую бабу позади.
— Это же на пользу дела. Главное, верить в своё высокое предназначение, и всё получится!
Солнце уже пряталось за горизонт, отбрасывая последние багряные лучи, когда мы добрались до развилки. Той самой, где топтались несколько дней назад, пропуская медлительного пастушка с его стадом. Это поселище лежало немного в стороне от тракта, и разбитая копытами бурёнок дорожка петляла, то поднимаясь, то падая с холма.
На покосившейся вехе две предыдущих надписи были выжжены, третья гласила «Курибамбук». Название мне не понравилось, но ночевать в поле или лесочке мне не нравилось ещё больше. Я в раздумье глянула на Данияра и тронула поводья. Котлета лениво поплелась к поселищу.
Несмотря на то, что до ночи было ещё далеко, жизнь в нём совсем затихла, будто вымерли все. На улице не было ни одной живой души, никто не гремел вёдрами у колодцев, не возился у дома в саду. Ставни в домах были наглухо закрыты, ворота заперты. Только лаяли собаки, да бродили, прижимаясь к заборам, кошки, приступая к своей ночной жизни.
Данияр постучал в чьи-то покосившиеся ворота. Ответа не последовало. Я постучала в ворота через дорогу. Тишина.
— Может, здесь всех мор выкосил? — спрыгнула я с лошади. — Не поселище, а призрак какой-то.
— Давай еще попробуем, не возвращаться же.
Мы брели по пустынной улочке, ведя за собой лошадей и пытаясь достучаться хоть в какой-нибудь домишко.
— Смотри! — указал Данияр на окошко старого дома. — Свет!
Через трещины в рассохшихся ставнях просвечивали мягкие отблески пламени. Данияр запрыгнул в маленький палисадник и смело забарабанил в окно.
— Нет никого! — раздался скрипучий старушечий голос.
— А кто говорит?
— Домовик, — после недолгой паузы послышался ответ.
Я приблизилась к окну:
— Любезный пан Домовик, окажи услугу, не оставь бедную девушку мёрзнуть ночью на улице. Я заплачу?.
В окошке показалось тонкое сморщенное лицо. Как следует, рассмотрев нас, бабуля зашаркала к двери.
— Кто такие будете? — высунула она длинный нос.
— Мы из Златоселища едем в Вышеград, пустите переночевать.
— И чего ж вас, детки, сюда занесло? — незлобно бурчала она, открывая скрипучие ворота и пропуская нас внутрь. — Лошадок в сарай ведите, там и сено есть, — бабуля повертела головой и заперла ворота на все засовы.
В хате оказался еще и дедуля, настороженно рассматривающий нас из-за ширмы.
— Это путники, ночлег ищут, — пояснила ему старушка.
— Ась? — высунул он ухо, поворачиваясь к нам.
— Не бойся, говорю! Вылазяй, старый!
— У вас так отчаянно чужаков боятся? — удивилась я, складывая вещи на лавку.
— Не-а, дочка, своих…
— Это почему?
— Садися, расскажу, — она налила в глиняные миски кислого молока и отломила краюхи тёмного хлеба.
Я достала из сумки свёрток со вчерашним сливовым пирогом и присела за грубо сколоченный стол.
— Так что же у вас стряслось? — не отставала я. — От кого прячетесь?
— А счаса-ка расскажу. Поселищем нашим, Курилесьем, кагдысь покойный пан Плюшка владел…
— Так мы другое название видели, «Курибамбук» вроде.
— Ета счаса-ка. А раней Курилесьем звалося. Так вот. Генрик Плюшка добрым был гаспадаром. Он нас не чап ал, мы — яго. А сын евоный, Наримант, в ту пору в Вышеграде учился, да потомака и службу нёс. А када стал сюды наведываться, дык поселище сразу Куролесьем окрестили. Куролесил тут, почём зря. А када пан старый памёр, так энтот злыдень молодой поселище в «Курибамбук», незнамо какой, переименовал, и улицы таксама. И живём мы таперича на Халвичной улице, а внуки наши — на Пахлавичной. Али не дурак?
— Нигде не встречала таких названий…
— Так нихто их не стречал. Это младший Плюшка по краинам заморским наплавался, вот и дурью мается. Наведывается он сюды редко, пару раз за лето, хвала небесам. Да как заявится с дружками — гвалт поднимают на всё поселище — орут, пьют, гуляют, гусей стреляют, скотину на жаркое отбирают, рожь конями топчут, да девок портят.
— Ясно. Сейчас ваш злыдень здесь, поэтому все и попрятались.
— Так и есть. Холера его бери.
— И много у него дружков? — поинтересовался Данияр.
— Так кто их знает, не считал никто.
— Но вас-то явно больше. Проучите его.
— Данияр, кому что, а у тебя только одни методы, — перебила я его. — А жаловаться не пробовали?
— Тю! Кому? — удивилась бабка, округляя водянистые глаза.
— Да хоть самому королю! Пусть порядок наводит и своих подданных строит.
— У него и так делов хватает. Будет он ещё гусями заниматься.
— Как знаете, — пожала я плечами, — дело ваше.
Нам постелили старые одеяла на жёстком дощатом полу, но на сегодняшний день я была рада и этому. Всё-таки дальние дороги, костры и отсутствие удобств — это не для меня. Уверена, что Данияр тоже вымотался, только у него не имелось привычки жаловаться, и мне оставалось лишь брать с него пример.
Открыв утречком глаза, я увидела склонившуюся надо мной незнакомую женщину.
— Вот и нет, сегодня у меня выходной, никого лечить не буду! — сразу отрезала я.
— Чевой-то она? — обернулась женщина к нашей хозяйке. — Али приснилось чаво?
— Так вы не лечиться? — села я на полу, стягивая с Данияра одеяло.
Старушка подошла ближе:
— Ета писуха пришла, я её покликала.
— Что еще за писуха? — мигом поднялся Данияр.
— Так писаря нашего жёнка. Писарь ещё той зимой приказал долго жить, а перья, чернила да листочки всякие жёнке оставил.
— Лучше б, подлец, денег оставил, — вздохнула «писуха».
— Так я вот чего надумала, дочка, — продолжала старушка, — совету твоего решила послушаться, вставай, будам жалабу писать.
— Пусть она пишет, — кивнула я головой. — Не зря же она писуха.
— Так мужик ёй тока чернила оставил, а писать-то не оставил. Напиши, чего тебе стоит?
Я поднялась и села за стол, на котором уже лежало подготовленное перо и пергамент.
— Что писать-то?
— Пиши, — начала диктовать бабуля, — дражайший король!
«Его Высочеству Высокочтимому Галтийскому Королю», — настрочила я…
— К тебе обращаемся, ибо куда ещё, не ведаем….
«На Вас возлагаем все свои надежды, как на справедливого нашего заступника», — чирикала я за ней.
— Накажи паскудника этого, собачьего сына, Нариманта Плюшку, нет мочи терпеть оглоеда проклятого….
«Мы, Ваши поданные, жители поселища «Курилесье», доводим до Вашего сведения, что хозяин здешний, именуемый Наримантом Плюшкой, нарушает все Ваши законы и ведёт себя неподобающим для дворянина образом…»
— Уток и гусей истребляет, изверг, поля конями вытаптуит, — бабуля загибала пальцы, — дебоширит почём зря, девок портит, чтоб ему отсохло, и прочее и прочее…
«Только на Вас одна надежда, как на нашего Гаранта справедливости, да прославится в веках имя Ваше», — закончила я и присыпала письмо песочком.
— Теперь нужно подписи собрать, — добавил, стоя надо мной, Данияр и вручил письмо «писухе». — Все дома обойдите, пусть каждый подпишется.
Изумлённая женщина взяла лист из его рук и вышла за дверь.
— Ну, а мы собираться будем.
— Куда? А письмо? — спохватилась старушка.
— Так я уже написала.
— А завезти? Всё одно — в Вышеград путь держите.
— Подождите, мы так не договаривались!
— А кому везти, бабе старой? Тю! Меня и близко не подпустят! А ты — панна знатная, видная. Тебе и карты в руки.
— Ладно, — ответил вместо меня Данияр, — отдадим в приёмную или в ратушу, а там пускай сами разбираются.
Спорить я не стала.
Письмо вернулось не скоро. Пока Данияр седлал лошадей, я даже заскучала, сидя у окошка и положив на руку подбородок.
Наконец, писуха принесла письмо, обратная сторона которого была в «подписях»: именах, закорючках и крестиках.
Выехав за ворота, мы направились в сторону главного тракта. Но, не доехав до развилки, услышали позади стук копыт. Я обернулась. Нас нагонял парень на запряжённой вороным телеге, поднимая позади рыжими клубами пыль.
— Эй! — кричал он. — Погодите! И я с вами!
— Это что за пассажир, и на кой он нам сдался? — Данияр развернул Инея.
— Здрасьте, я тож в Вышеград, с вами-то повеселее будет! — нагнав нас, парень расплылся в довольной улыбке.
— Очень кстати, — Данияр тронул ногами бока Инея, и тот послушно затрусил вперёд.
Я сделала то же самое, но Котлета была другого мнения, подходя ближе к вороному, разглядывая и обнюхивая его. Я сильнее дёрнула поводья:
— Фу! Отставить! Шагом марш в город!
— Кажется, мой Агат ей по нраву, — констатировал парень.
— Безумно рада, — я всё же заставила строптивую кобылицу шевелить копытами в сторону тракта.
Парень не отставал, гремя своей телегой на всех кочках и выбоинах и болтая без умолку. Звали его Ростик, вёз он в Вышеград горшки с мёдом, рассказывая попутно об отцовской пасеке, о преимуществах липового мёда, да об особенностях соломенных ульев.
— А младший Плюшка мёд у вас не забирает? А то все на него жалуются, — не замедлила я поинтересоваться.
— Да приезжал тем летом, медовухи требовал. Так я ему такого зелья в неё подмешал, что он сутки из кустов не вылезал! С тех пор к нам на подворье — ни ногой.
— И мести не боишься?
Ростик хмыкнул и покачал головой.
— А почему ж тогда у вас вчера комендантский час был? Все по домам сидели и носу не показывали?