— Не знаю, может, кто и сидел. Я с отцом дрова рубил, Озара, сестра моя, корову во дворе доила.
— Так ведь девушки в первую очередь прячутся, чтоб Плюшка коварный их к себе не увёз.
— Ой, насмешила! Никого он не увозит.
— А хозяйка наша жаловалась.
— Приличные девчата, как Озара наша, вечером дома сидят, ткут да вышивают. А очередь из беспутных сама к нему выстраивается. Каждая хочет в поместье хозяйкой стать. Да никого Плюшка в жёны не берёт. Вот и выдумывают: «Не виноватая я, он сам пришёл»… абы языками молоть.
— А посевы топчет? Гусей стреляет?
— Всяко бывает. В прошлым годе с дружками какие-то крутёлки огненные запускал, да сено людям пожёг, дурачина.
— Слушай, Ростик, раз уж ты всё равно в город едешь, может, сам письмо завезёшь? И объяснишь всё на словах?
— Это можно.
Я вытащила из-за пазухи свёрнутый лист пергамента и протянула ему:
— Не знаю, где король ваш находится, но где ратуша — покажу.
— Лады, завезу. Только не верю, что поможет. Король ему пригрозит пальчиком, да всё это без толку. У меня другая идея есть, получше. Когда он Куролесье покинет, я возьму, да и поместье старое подожгу. Негде будет ему дебоширить, перестанет приезжать.
— За это могут и под суд…
— Так я ж никому не скажу. А тебя вижу в первый и последний раз. Можно потом всё на молнию списать, кару небесную.
— Не знаю, Ростик. Опасное это дело. Не рискуй.
— Риск — моё второе имя! — парень взъерошил соломенного цвета чуб.
Небольшую остановку мы сделали в тенёчке у ручья. От мёда, предложенного Ростиком, я отказалась, а вот от закопченного окорока — не смогла.
При обсуждении места ночлега, выяснилось, что у парня живёт тётка в тех самых Прохиндейках, где нам довелось ночевать у старичка-пьянчужки. Пришлось поверить на слово, что его тётка не совсем и не то чтобы прохиндейка, и, скрепя сердце, согласиться переночевать в этом поселище снова.
Марила приняла нас радушно, даже не стала интересоваться у племянника, кем мы ему приходимся. Пока Данияр распрягал лошадей, а Ростик с дядькой грузили на телегу горшки с мёдом со здешней пасеки, я наблюдала, как Марила полными крепкими руками обминает тесто и ставит на деревянной лопатке хлеб в печь.
— У вас тоже большая пасека? — решила я завязать беседу.
— Муж занимается. Я пчёл страшусь, да и мёд не люблю. А свечи делать мне по душе, воск так славно пахнет, и печали забываются, когда он мнётся в руках. Бывает, налеплю птичек, да медвежат, да белок всяких.
— Ух ты! А можно посмотреть?
— Ой, что ты, я их потом растапливаю, а то Друян смеётся. А свечи мы тоже в Вышеграде продаём да мистагогам поставляем. Потому что сальные свечи хоть и дёшевы, но совсем плохие. А наши, толстенные, восковые, горят ровно, пламя дают яркое, белое — как раз для служений подходят. Ну, что, времени у нас немного, скоро хлеб доставать. Пошли-ка быстренько в баню.
— Я чуть позже пойду, с Данияром, — мне совсем не улыбалось идти в баню с незнакомой тёткой.
— Может у вас, городских, и принято, чтоб мужики с бабами вместе парились, a у нас про такой срам и думать забудь!
В бане Марила снова побранила меня за то, что разделась.
— А как же мыться? В одежде?
— В особой рубахе.
— Вы что, одеваете эту рубаху, даже когда одна?
— Ну конечно! А что, любоваться собою, что ли?
— А почему бы и нет? Нужно любить себя.
— Глупости говоришь.
К единому мнению мы так и не пришли. Но я поняла, что в такую тётку я не превращусь никогда, сколько бы лет мне не было. Наше прекрасное тело — это храм нашей души, и мы просто обязаны заботиться о себе, баловать себя, ухаживать за ним, чтобы оно долго служило нам, оставаясь молодым, привлекательным и здоровым. Что это? Очередные сумбурные воспоминания из Лунной Обители? Может быть и так.
Пока в бане были мужчины (кстати, нужно поинтересоваться, одевают ли они эти странные рубахи), Марила накрывала на стол. Мне она дала два комплекта постельного белья и указала, где моя комната, а где — Данияра, объясняя это тем, что в одной комнате можно спать, только когда собираешься заводить детей.
— А у вас сколько детей? — нескромно поинтересовалась я.
— У нас нету.
— Оно и понятно.
Марила недовольно покосилась на меня, и я выскользнула из кухни.
Наши спальни находились на втором этаже, напротив друг друга. Комнатушки оказались совсем маленькими, с нависающими над головой тяжёлыми балками и узкими кроватями. Ну да ладно, переживём. Завтра уже будем ночевать в «Лилии», а вскоре и дома…
Однако я долго ворочалась с боку на бок, глядя в узкое окошко под потолком на растущую, заметно покруглевшую луну. Мне не спалось. Не спалось одной. Я уже привыкла к тёплому плечу Данияра. Была-не была, пойду к нему, Марилы моя жизнь не касается, пусть распоряжается своей. Набросив на плечи одеяло, я пошлёпала по холодному полу к двери. Но только я успела её открыть, как нос к носу столкнулась с Данияром.
— У дураков мысли сходятся, — улыбнулся он и проскользнул в мою комнату.
Ростик разбудил нас, как мне показалось, среди ночи. До рассвета было еще далеко, но ушлый пасечник объяснил, что нужно выезжать сейчас, дабы поспеть на торжище.
Я сонно кивалась в седле, ожидая рассвета. Временами Котлета высказывала свою симпатию Ростиковому Агату, задирая и кусая его, тогда мне приходилось разгонять сон и бранить её.
С наступлением утра со всех поселищ потянулись в город вереницы телег и всадников. Но легче от этого не становилось, местами возникали пробки и столпотворения, особенно на мостах. После полудня, проезжая большое поселище с ветряной мельницей на холме, я захотела отдохнуть в располагающейся у самой дороги корчме, маленькие круглые столики которой располагались прямо на улице, в тени парусинового навеса. Хозяйка, опрятная и милая женщина, довольно быстро принесла заказанного нами цыплёнка. Потягивая из глиняной кружки холодный сок, я наблюдала, как трое мужчин разворачивают мельницу к ветру и натягивают на неё огромные, похожие на паруса, полотнища, бесстрашно карабкаясь по лопастям.
— Ветер меняется, — услышала я голос хозяйки, убирающей соседний столик, — это к грозе. Лучше вам у меня переждать.
Ветер действительно был свежим и порывистым, на юге небо стремительно темнело. Но до нас гроза не дошла, вылившись где-то над Вышеградом.
Приближаясь к городу, я поняла, что была права. На дороге стояли лужи с ободком из жёлтой, как пыльца, пены; обломанные ветром сучья хаотично валялись на тракте, преграждая путь, и с крон промокших насквозь деревьев капли падали прямо за шиворот. Пахло мхом, влажной землёй и лесной сыростью. Небо ещё было тёмно-сизым, но дышалось удивительно легко. Я на ходу достала измятый и потрёпанный плащ, закутываясь в него плотнее и прячась от стекающих со свежевымытых листочков холодных капель.
На улицах Вышеграда народа, как всегда, было много. Все куда-то спешили, суетились, перепрыгивая через лужи. Свежий ветер сдувал тучи в сторону, сквозь просветы в них проглядывало отдохнувшее умытое солнце, отражаясь яркими бликами на мокрых черепичных крышах.
— Лошадей сразу отведём? — поинтересовалась я, поравнявшись с Данияром. — Лень, конечно, но Терезия снова будет ворчать. Да и не захочется потом из комнаты вылезать.
— Отведём к Олехно, сам их брату отдаст.
— Один момент, — вмешался Ростик, — а ратушу мне кто обещался показать? Я, кроме рынка, ничегошеньки тут не знаю!
— Ой, мы же оставили её позади! Я покажу, если ты меня потом до «Лилии» подбросишь. А Данияр лошадей отведёт. Отведёшь ведь?
— Ладно. Только не задерживайся.
— Я еще быстрее тебя вернусь, — я спрыгнула с Котлеты и стала взбираться на телегу к Ростику.
До ратуши мы добрались быстро. Однако в приёмной нам объяснили, что такими делами здесь не занимаются, и отправили в судебную палату. Приехав туда, мы получили ответ, что жалобы принимаются на рассмотрение только с утра и только касающиеся непосредственно города. По совету одного из караульных мы отправились в городской совет, но и там никого не застали. Секретарь предложил оставить письмо здесь же, но Ростик решил заночевать в городе и завезти письмо с утра, чтоб уж наверняка. А на рынок он всё равно опоздал — дело близилось к вечеру.
Телега гремела по брусчатке, приближаясь к площади, когда я услышала знакомый голос:
— В коляске-то поудобнее будет, — Олехно широко улыбался, пристраиваясь рядом с нами.
— День добрый! А Данияр к тебе лошадей повёл.
— Знаю, мы с ним немного разминулись. Мать сообщила.
— А сейчас куда?
— В «Лилию».
— Зачем?
— Не скажу, — Олехно поправил белый цветок в петлице.
— Нет, правда?
— Ну, в гости, — он замялся, — к Лии, рисовальщице. Премилая девушка. Её, кстати, в академию искусств приняли, я возил.
— Так может, и меня прихватишь? А то Ростик совсем города не знает, а еще постоялый двор нужно найти.
Я пересела в коляску Олехно, который ещё долго объяснял недоходчивому Ростику, как добраться до простецкого постоялого двора «Три Таракана».
ГЛАВА 22
Горе входит в ту дверь, которую ему открывают.
(воларская народная мудрость)
Подъезжая к «Лилии», я еще издали заметила настороженно выглядывающую из ворот Лианну. Увидев меня, она бросилась навстречу, стуча каблучками по мокрой мостовой:
— Не ходи туда! — кричала она на ходу.
— В смысле?
— Там… военные какие-то за вами приезжали, — она переводила дыхание. — В крытой карете с зашторенными окнами. Четверо, в синих мундирах. Данияра увезли, а тебя ждали-ждали, не дождались. А вдруг засаду поблизости устроили?
Я спрыгнула с коляски и бросилась в «Лилию»
— Не ходи, не надо! — жалобно причитала бегущая следом Лия.
Ворвавшись в дом, я столкнулась с Терезией, едва не сбив её с ног.
— Что случилось? — схватила я испуганную хозяйку за плечи.
Она надменно поджала губы: