— Ну, и что дальше? Чем обязана такой шумихе?
Он не спеша приблизился ко мне, глаза сузились, переходя из голубого цвета в стальной.
— А скажи-ка, дорогуша, где тот документик, бумажка, которую дала тебе твоя приятельница Белава?
— Ты сам знаешь, в Старброде выяснилось, что она мертва. Никаких бумаг у меня при себе не было, иначе я давно отдала бы их тебе, чтобы ты, наконец, оставил меня в покое!
— Хочешь сказать, что до сих пор ничего не помнишь?
— Нет. В смысле — да.
Он рассмеялся:
— Вот так штука. Сама себя наказала, дурёха! Ладно, на днях отправимся в Воларию, мистагоги быстро вернут тебя в чувство.
— С чего ты взял, что я куда-то отправлюсь с тобой? Верни мне Данияра и мы расстанемся.
— Ах, Данияра? Совсем забыл. Тут небольшая неувязочка вышла. Мальчик твой слишком несговорчивым оказался. Всё утверждал, что он один приехал и ни о какой Ладомире и слыхом не слыхивал. А палач — человек серьёзный, своё дело знает, старался-старался, да и перестарался. Нет больше твоего Данияра. На этом свете.
Я подскочила и, как дикая кошка, прыгнула на него, стремясь выцарапать негодяю глаза. Но он схватил мои запястья и легко оттолкнул.
— Я убью тебя, — я была полна решимости выполнить свою угрозу, поглядывая на неаккуратно брошенный на столе пистоль.
— Ого, ты такая миленькая, когда злишься…
Я сделала прыжок в сторону стола, но Ставр оказался проворнее, схватив меня за волосы, а потом и за шею, практически отрывая от пола, до боли впиваясь в мои губы и запуская освободившуюся руку в лиф платья. В ответ я рефлекторно впилась в его лицо острыми ногтями.
— Ах ты, маленькая дрянь! — отшатнулся он и наотмашь залепил мне такую пощёчину, что, упав на пол, я еще проехалась по нему на пару-тройку шагов.
Из-за сильной боли подняться на ноги было нелегко, голова кружилась и гудела, как корабельный колокол.
Ставр приближался ко мне мягкой походкой хищника, медленно расстёгивая ремень.
— Не хотелось оставлять следы на твоей белой коже, но ты не оставляешь мне выбора…
Как же я ненавидела его в эту минуту! Глубоко дыша и не сводя с него глаз, я всем сердцем жаждала смерти этой собаки, мысленно проклиная его, на чём свет стоит.
Вдруг капитан дёрнулся и начал судорожно хватать воздух, как выброшенная на берег рыба. Затем схватился за грудь, голубые глаза расширились, и тело рухнуло на ковёр.
Поднявшись на ноги, я посмотрела в безжизненные, стеклянные глаза и рванула к двери.
Стража! Бес побери! Остаётся окно… Приоткрытое окно — вот моё единственное спасение! Я с трудом влезла нa высокий подоконник, сильнее толкнула створки и выпрыгнула на улицу, оказавшись в объятиях ночной прохлады.
Бежала я очень долго, не разбирая дороги. Совсем выбившись из сил, села на землю, сползая вниз по стене старого амбара.
«Палач перестарался… Нет больше твоего Данияра… Больше нет… Нет Данияра…», — звучали у меня в ушах слова Ставра. Я вся дрожала, зубы отбивали дробь, и тряслись сжимающие виски руки. «Нет, нет, нет! Этого не может быть! Так не должно! Это неправильно! Не может, не может, не может этого быть!»
Слёзы крупными каплями падали на тонкое платье, оставляя разводы.
«Куда идти, что делать? Как мне жить теперь?»
Не знаю, сколько времени я так просидела, обхватив руками колени. На улице было темно. Кое-где зажигались фонари, вдалеке приветливо мигал яркий глаз маяка. Маяк! Придётся идти к Эйве, всё равно больше некуда…
Я поднялась и зашлёпала по каменистой дороге в сторону маяка, который, как путеводная звёздочка, указывал мне дорогу. Голова раскалывалась, болели отёкшие от слёз глаза, но ноги сами несли меня. Эта дорога в экипаже с Олехно казалась короткой, но идти пешком было тяжело и отнюдь не близко.
Добравшись до маленького домика, я забарабанила в дверь. Несколько раз дёрнула ручку. Нет ответа. А вдруг Эйву тоже арестовали? Идти больше мне некуда, стража, должно быть, уже подняла город на уши, и любой постоялый двор или корчма не смогут больше служить мне убежищем. Поэтому я просто села у порога, опустившись на каменные ступени крыльца, и прислонилась спиной к запертой двери.
ГЛАВА 23
Лунный свет сплетает все сны в одну паутину.
(галтийская народная мудрость)
В серых предрассветных сумерках Эйва возвращалась домой, я еще издали заметила её горящие глаза.
— Лада?! — она присела и взяла меня за плечи, но я молчала. — Пойдём в дом, — помогая мне подняться, она отворила дверь и завела меня внутрь.
— Что-то случилось? Пришла бы ко мне на маяк, ночью я всегда там, — она сняла с меня накидку и стала укладывать в постель. — Отдохни, потом всё расскажешь, а то совсем как неживая. Мать-Богиня! Что у тебя с лицом? Скула вся синяя! Так, ложись, я сейчас принесу травяной настойки, чтобы ты успокоилась, и примочку сделаю, к завтрашнему дню синяк полностью сойдёт.
Она буквально силой влила в меня горькую, пахнущую пустырником и валерианой настойку.
У меня будто закончились слёзы. Все выкатились, до одной. Теперь я просто лежала с пустой звенящей головой и стеклянными глазами смотрела в серый потолок.
Весь следующий день я чувствовала себя совсем скверно, будто в тёмной и тесной яме; то спала, то просто лежала, молча и не двигаясь. Эйва уговаривала меня поесть, но тщетно.
Ночью она уходила на маяк, утром возвращалась, занимаясь домашними делами и мурлыча себе под нос песенки.
«Это я во всём виновата. Потащила его в этот проклятый Вышеград. Ну почему мне дома не сиделось? А теперь? Хоть бы узнать, где его могила…» На глаза опять навернулись слёзы, и я захлюпала носом.
Эйва вошла в комнату и присела рядом, вопросительно заглядывая мне в глаза.
— Эйва, я убила человека. Не знаю, как это вышло, но он заслужил гораздо худшую смерть, за то, что отнял у меня любимого.
— Ты не должна использовать свой дар во имя смерти или причинения зла, каковы бы ни были твои намерения, и каков бы ни был человек. Не тебе судить, кто достоин жизни, а кто — нет. Я знаю, каково это — потерять самого близкого человека.
— Твой муж тоже умер? Неужели ты не смогла ему помочь?
— Не смогла. Его подкосила тяжёлая болезнь, последний месяц он даже не вставал с постели. Это случилось три года назад. А был ведь совсем не старым — всего шестьдесят три.
— У вас такая разница в возрасте?
— Я старше его на год.
У меня округлились глаза:
— Хочешь сказать, что тебе под семьдесят? Но… как? Тебе и сорока пяти не дашь!
— Спасибо, — Эйва кокетливо поправила выбившийся каштановый локон и улыбнулась. — Если и ты будешь принимать эликсир лунного серебра каждый месяц, то будешь жить долго, сохраняя свою красоту и молодость. Не смотри на меня так. Да, он не только подпитывает нашу силу. Не зря же нас кличут в народе ведьмарками.
— Нет. Если бы был жив Данияр, я бы никогда не стала пить лунное серебро. Лучше состариться рядышком: вместе нянчить внуков, кормить голубей на скамейке и танцевать в скверике старинный вальс.
— Это тебе сейчас так кажется, пока ты молода и красива. А когда начнёшь увядать? Каждая женщина мечтает сохранить молодое подтянутое тело, свежую кожу и здоровые волосы как можно дольше. Поверь, многие готовы отдать за это всё, даже душу подземным бесам.
Я молчала. В её словах, несомненно, была доля истины. Но каждому своё. Сейчас я отдала бы душу, чтобы вернуть Данияра.
— Я знаю, что тебя успокоит. Хочешь, я поворожу тебе, брошу карты?
— Нет, Эйва. Этого мне хочется меньше всего.
— Тогда поднимайся, пойдёшь со мной на маяк.
— А это обязательно?
— Обязательнее не бывает. И ещё я тебя сейчас заплету, а то совсем на чучело похожа. Хватит убиваться, жизнь продолжается, и тебе есть ради чего жить и благодарить небо.
Я только хмыкнула в ответ.
По узкой каменистой тропке шли долго, взбираясь вверх и петляя между голыми утёсами. С моря полз густой сизый туман, окутывая липким влажным покрывалом прибрежные камни.
— Высоко же подниматься! — оказавшись внутри маяка, я запрокинула голову и глянула вверх на узкую винтовую лестницу.
— А мы и не пойдём по лестнице. Есть такая интересная штуковина, «механизм» называется. Муж мой сам придумал. Он был смотрителем, как и его отец. А после его смерти я здесь и осталась. Детей у нас не было, а возвращаться некуда — моих родных уже давно нет в живых.
Эйва рассказывала это между делом, с лёгкостью, привычным жестом вращая какую-то ручку. Я же с опаской наблюдала за крутящимися шестерёнками, благодаря которым наша, похожая на клетку, кабинка скользила вверх по металлическим тросам.
— Будем костёр разводить? — почему-то занервничала я.
— Какой костёр, Лада? Сейчас покажу огромную масляную лампу, какой ты ещё не видывала. Будем китовый жир поджигать.
Механизм действия лампы меня совершенно не заинтересовал, я даже не стала слушать Эйву, а сразу вышла на узкий балкончик, окружающий всю башенку маяка. Положив руки на старые, покрытые ржавчиной поручни, я смотрела вдаль, на тёмную зыбь моря. Слева тревожно мерцали в тумане огни города.
«Он ушёл, а я осталась. Зачем?», — думала я, глядя вниз на торчащие из воды острые камни, омываемые брызгами грязной морской пены, — «Интересно, это очень больно, упасть на скалы? Ему тоже было больно… А вдруг не умру, а только покалечусь? Эйве только хлопот прибавится…»
— Лада!
— А?
— Я забыла Плешика покормить, пса моего. Можно тебя попросить? Всё равно тебе скучно…
— Да, конечно, раз уж толку тут от меня ноль, — я заглянула внутрь.
— Вот ключ, держи. Может, заодно и Кабыздоху сена задашь?
— Хорошо. Это конь?
— Хуже. Мул.
— Кто?
— Помесь лошади и осла. Сама увидишь. Его так предыдущий хозяин назвал, так что я не причём. Впрягаю его в бричку и раз в неделю в город за покупками езжу. Эй! Ты зачем по лестнице пошла, на механизме гораздо быстрее!
— Нет, я уж лучше пешком, не доверяю я этой штуковине.