Окунувшись в искрящееся серебром море с головой, я решила, что пора идти. Выйдя на берег, первым делом я взяла бутыль с водой и подняла её высоко над собой, протягивая медовой луне:
— Помоги мне, о, Великая Богиня! Когда кажется, что мир рушится, и земля уходит у меня из-под ног, помоги мне выстоять с высокоподнятой головой, помоги поверить в свои силы и начать жизнь заново!
Затем я выпила эту жидкость, кажущуюся мне теперь бархатной и тягучей. Немного постояв и прислушавшись к своим ощущениям, я поняла, что ничего особенного не произошло, если не считать приобретённого душевного равновесия и уверенности в собственных силах. Ну, что ж, чуда я и не ждала. Искренне поблагодарив ночное светило, я одела на шею свой амулет, сгребла в охапку одежду и так, нагишом, отправилась к дому. Эйва всё равно на маяке, а больше в ночное время никого здесь и не встретишь. Мне вдруг вспомнилась рассказанная Володримеем легенда о Лунной Деве, гуляющей в ночи у маяка, и я невольно улыбнулась: вот так и создаются легенды. Если сейчас я встречу какого-нибудь запозднившегося рыбака — история повторится. Однако дошла я без приключений. Только пёс немного поворчал за забором, не признав меня.
Бросив вещи на пол, я забралась под одеяло. Мягкий лунный свет падал из окошка на постель. Спать не хотелось вовсе, даже наоборот, я чувствовала невероятный прилив сил и жизненной энергии, даже летать хотелось. Да-да, именно — летать. Как жаль, что полёты на метле — это всего лишь досужие вымыслы; это как раз то, чего мне сейчас не хватает. Я снова улыбнулась, воображая себе картину, как взмываю в небо с черепичной крыши, сжимая ногами метлу, словно бока норовистой лошади, и как на тесных городских улицах распугиваю запозднившихся прохожих, лихо проносясь у них над головами.
И так, раздумывая о всякой ерунде и тихонько хихикая, я и не заметила, как уснула. Сновидения мои были отрывочными и несвязными, но невероятно яркими и отчётливыми.
Вот я, будучи совсем ребёнком, поднимаюсь по белым каменным ступеням, склоняясь вместе с такими же девочками над большим пузатым котлом, вижу в нём отражение полной луны и своего бледного личика. Надо мной возвышается женщина в белом, и я с трепетом внимаю каждому её слову, бросая в котёл горсть сладко пахнущих соцветий.
Теперь вижу себя девчонкой с тугими тёмными косами, сидящей на поросшем мхом валуне и с любопытством рассматривающую мохнатую гусеницу, лениво ползущую по моей ладошке. В траве стрекочут кузнечики, и воздух напоён сладким ароматом.
— Лада! — эхом доносится до меня женский голос. — Опять пропускаешь занятия?! Сегодня же пожалуюсь Луноликой!
Я пересаживаю гусеницу на листок мать-и-мачехи, забираю с камня свой вересковый букетик и бегом, подхватывая юбки, несусь с холма, скользя босыми ногами по свежей траве.
А вот я, совсем нагая, выхожу в ночи из зеркального озера по лунной дорожке. С мокрых волос вода стекает на плечи и лицо. На берегу горят огни, бьют барабаны, и слышится пение. Я становлюсь на колени и опускаю голову. Ощущение пронзающей боли, словно раскалённое железо касается моей шеи, проходит быстро. Мне хорошо, спокойно и радостно оттого, что я посвящена в великие тайны мироздания, отныне я смотрю на мир совершенно другим взглядом, ибо знаю, что в ночи есть голос, раздающийся только для меня.
Идёт дождь. Я уже насквозь промокла, стоя под старым вязом у границы с Селинором. Чубарый жеребец, одолженный мною в Старброде за большие деньги, нервно переминается на месте, топча копытами грязь. Вместе с порывом ветра мне в лицо летят мокрые листья и крупные капли дождя. Я плотнее кутаюсь в отороченный мехом плащ, но сжимающие поводья руки всё равно зябнут. Рядом с вязом примостилась молодая изломанная осинка. Это произошло совсем недавно, не далее двух часов, и сломал её не ветер. Не нужно даже подъезжать ближе и касаться рукой зеленовато-серой коры, я и отсюда чувствую её боль, нарушение циркуляции жизненной энергии. Люди… И почему они считают себя хозяевами этого мира? Почему берут всё, что им вздумается, взамен не оставляя ничего, даже элементарной благодарности? Почему уверены в том, что лишь они одни способны испытывать чувства и эмоции? А ведь порой они порядком ниже даже самых примитивных инстинктов. Со временем мы утратили умение жить в гармонии с природой, и нам ещё многому предстоит научиться, если мы снова хотим наладить эту связь. А пока, к сожалению, этими знаниями владеют лишь посвящённые…
Вот, наконец, я вижу приближающуюся всадницу, отгоняю тяжёлые мысли и носком сапога касаюсь крутого бока коня. Он послушно шагает навстречу, выходя из-под раскидистой кроны под дождь.
— Здравствуй, сестра! — приветствует меня всадница, передавая мне запечатанный конверт.
Откуда послание, что в нём — я не знаю, моё дело — доставить письмо, куда требуется, и получить плату от приближённых короля.
Ещё один сон. Бросаю карты для молодой, но бледной и измождённой женщины в синем бархатном платье, расшитом жемчугом. Она не снимает густой вуали, но мне это и не нужно, я и так знаю, что передо мной королева Воларии. Как знаю и то, что это — всего на всего титул, абсолютно ничего не дающий этой одинокой женщине, заложнице обстоятельств. Карты снова и снова твердят, что не она живёт в сердце своего супруга, и ей никогда не будет в нём места. Производить наследников — вот всё, что от неё требуется. Вышивка и карты — единственный досуг королевы.
Теперь мне видятся иные сны, более приземлённые. Я роняю глиняный горшок, рассыпающийся по полу мелкими черепками. Его чёрное, пригорелое содержимое разлетается во все стороны. Мать вздыхает и качает головой. Отец смеётся, утверждая, что не моё это дело — готовкой заниматься. Я знаю, что он прав, и смеюсь вместе с ним.
А вот какой-то сельский праздник. Я встаю на цыпочки, чтобы лучше рассмотреть во-о-он того парня. Глаза у него зелёные-зелёные, как бархатный лист шалфея. И руки сами прижимаются к груди, чтобы не дать выпрыгнуть колотящемуся сердцу.
Поздний вечер. Я волнуюсь, глядя из окошка на улицу, где слышны голоса и смех. Меня никогда не зовут гулять, считая не от мира сего, мне остаётся только наблюдать за окружающим миром людей из окна. В прошлый раз меня ужасно расстроила хохочущая, с ниспадающими на лоб светлыми завитушками, девушка, наглым образом прижимающаяся к нему — я даже не спала всю ночь и едва не плакала от обиды. Сегодня этого не повторится. Иначе как же он узнает о моём существовании, если я всё время прячусь и избегаю его? Я одеваю невзрачное серое платье, воротник которого скрывает мою клеймёную шею, решительно расплетаю тёмную косу и выхожу за порог. Сама. Без приглашения.
— А мы уже уходим, — насмешливо осматривает меня с головы до ног та самая кудрявая девушка.
Вся компания гурьбой разворачивается, направляясь в сторону скверика. Красотка тянет за рукав зеленоглазого парня. Но он не реагирует, не обращает на неё совершенно никакого внимания. Я вижу, как он замирает на месте, и как, не отводя взгляда, смотрит на меня.
— Пойдём, — настойчиво повторяет девушка. — Она странная, посмотри — глаза светятся, жуть!
— Ведьмарка, — добавляет парень с рыжими вихрами и брезгливо отворачивается.
— Данияр, ты идёшь? — хмурит светлые брови девушка.
Он молча качает головой и остаётся.
— Мне кажется, я видел тебя раньше, — делает он шаг мне навстречу. Его голос, мягкий и глубокий, звучит для меня завораживающе — именно таким я его и представляла.
Я пожимаю плечами. Незачем говорить, что видел, и не единожды, незачем объяснять, что считаю дни до его приезда, чтобы издали на него посмотреть. А ведь могла бы и приворожить, но не стала. Воздействовать на чувства и волю других людей — очень плохая и низкая затея. К тому же, очень хочется, чтобы это был не наведённый мною мираж, а по-настоящему, как у всех людей бывает.
— Данияр, — протягивает он руку.
— Лада, — я несмело протягиваю свою.
— Такая холодная… Замёрзла?
Я молчу. Он снимает мундир и набрасывает мне на плечи. И мы сидим на лавочке у моего дома до самого рассвета, и болтаем обо всём на свете, и не можем наговориться.
А утром, ложась спать под недовольное ворчание матери, я чувствую себя по — настоящему человеком и по-настоящему счастливой. Я знаю, что теперь он будет приезжать только ко мне, только для меня, только ради меня. Но что мне написать Луноликой? Ведь она готовила меня к службе при дворе. Неужели я столько лет провела в Обители только для того, чтобы развлекать гаданиями знатных дам?
Я буду с Данияром, по — другому я не могу, по-другому моя жизнь не имеет смысла. Авось, всё само-собою образуется. Ведь одно другому не мешает, не так ли?
Моя Яшма. Вижу прекрасный сон, как несусь на лошади по высокой некошеной траве, ощущая необычайную лёгкость и восторг от свистящего в ушах тугого ветра. Приподнявшись в седле и оглядываясь, вижу спешащего за мной Данияра. Его Пепел пускается в галоп, нагоняя меня, я запрокидываю голову и смеюсь, подгоняя Яшму:
— Ну, давай же! Мы будем первыми!
А потом мы стоим над круто спускающимся к воде берегом и смотрим на бушующие под ногами волны, разбивающиеся солёными брызгами об острые прибрежные камни. И он прижимает меня к себе сильно-сильно, так, что становится трудно дышать, и прячет лицо в мои растрёпанные ветром волосы.
Вижу нашу кухоньку в Белобреге. Сидя на широком подоконнике и подтягивая связанные мамой колючие носки, я рисую пальцем на причудливо раскрашенном морозном окне. Ну надо же, такую снежную морозную зиму даже из старожилов мало кто помнит! И море у самого берега сковано льдом. Но всё это там, за окном. В очаге весело потрескивают дрова, над огнём булькает котёл. И в этот раз в нём никакое не зелье. Я, кажется, научилась готовить. Теперь не придётся ждать возвращения Данияра и приготовленного им ужина, перебиваясь пока чаем с пряниками.
Всё та же картина: в очаге догорают дрова, я снимаю с огня цыплёнка, поджигая попутно край полотенца. Только за окном уже лето, а значит, можно распахнуть окошко и проветрить. Хорошо, что сегодня у меня не будет посетительниц — не зря я устроила день отдыха. Вот сейчас начирикаю Данияру записку и отправлюсь в Старброд, к Белаве. Он, конечно, обидится, что не предупредила и уехала без него, но я всё объясню по возвращении, когда буду во всём уверена.