Лешка и Энди пришли вместе, но при виде Клары Лешка тут же захотел исчезнуть.
– Сказать ей что-нибудь? – спросил Энди сочувственно.
– Черт, еще смотрит в нашу сторону… Нет уж, лучше пойдем отсюда.
Лешка решительно повернулся к дверям, но Клара из ничего, как умеют только вампиры, возникла прямо на его пути.
– Что надо? – спросил Лешка хмуро. – Быстрей, я тороплюсь.
– Поговорить, – сказала Клара мягко. – Только с глазу на глаз.
– Не о чем нам говорить.
– Леш… пожалуйста…
Лицо Клары оттаяло, глаза выглядели тусклыми, как темные опалы на браслете. Опасность неукротимой стихийной силы уже не исходила от нее темными волнами. Ей, пожалуй, действительно хотелось поговорить, и Лешка решился.
– Слышь, Энди, – сказал он, смущаясь, – я тут скажу пару слов.
Энди усмехнулся, кивнул и ушел. Клара взяла Лешку за руку, отчего он поморщился, и они вместе ушли в затененную нишу за эстрадой.
– Что ты хочешь сказать? – хмуро спросил Лешка, усевшись.
– Ты зря сбежал. Я тебя не гнала.
– Я не сбежал.
– Ах, ушел! Все равно зря.
– Захотел – и ушел.
– Теперь будешь злиться на меня?
– Интересно, а чего бы ты ждала?
Клара прикусила губу, усмехнулась – у нее снова был отрешенный прислушивающийся вид. Лешке это не понравилось.
– Ты чего это задумала?
– Да ничего. Просто сегодня первый раз мсье Жоффруа пришел, со своим миньоном. Новеньким. Ты его знаешь.
– Никого я не знаю. И до Жоффруа мне дела нет.
– А этого типа зовут Дрейк. Хотя он теперь Мигель, видите ли. Он теперь, видите ли, крутой. Как же – он мсье Жоффруа позвонил, не кому-нибудь, а тот его взял под крылышко. Орла недостреленного.
– Слушай, Клара, мне наплевать! Поняла?
– Поняла, поняла, просто думала, что тебе интересно. Мне-то что? Просто за этим Дрейком Энди бегает, а мсье Жоффруа – ни ползвука. Чем бы дитя ни тешилось…
Кровь бросилась Лешке в лицо.
– Ты врешь!
Клара коротко, зло рассмеялась.
– Вот еще. Зачем мне? Ведь этот милый мальчик – не мой компаньон. Просто он Дрейка облизать готов с головы до ног. Чистая сила у нечистой силы, видишь ли…
– Ты врешь! – почти выкрикнул Лешка.
– И не думаю. Твой Энди с порога к нему побежал. Они лижутся в холле. Мне даже отсюда слышно.
Лешка вскочил, опрокинув стул, и выбежал из зала.
Ему изо всех сил хотелось, чтобы слова Клары оказались самой подлой и грязной ложью – но через миг пришлось убедиться в ее правоте. Дрейк и Энди так самозабвенно целовались в простенке между двумя колоннами, что даже не заметили сразу Лешкиного присутствия.
Дрейк, шикарный, как все Вечные Князья, Дрейк в черной шелковой рубашке и бархатных штанах, будто ему не привыкать, будто всегда был вампиром, Дрейк с бесцветными глазами, в которых появились красные огоньки – такой спокойный, надменный, уверенный в себе, сволочь, и Энди с такой знакомой Лешке детской, лукавой, кокетливой миной – они оба были так спокойны и так нежны, будто вся эта мерзость – в порядке вещей. Будто это совершенно нормально – здесь, чуть ли не посреди зала, где каждый может увидеть. Будто это не должно ни удивлять, ни шокировать, ни бесить, как самое обычное дело.
И когда Лешка встретился взглядом с Дрейком, наконец-то его заметившим, и увидел его лицо, понимающее, насмешливое, снисходительное – что-то внутри разбилось со звоном, и в живую плоть воткнулись осколки. Лешка выскочил на мороз без куртки и шапки, торопясь, дрожащими руками, отпер машину – и она, как послушное животное, завелась с пол-оборота.
Кажется, Энди выбежал следом, но это уже не имело значения.
Все оказалось враньем, предательством и враньем.
Жалеть, уговаривать себя, слушать объяснения уже не имело смысла. Если враньем было все с самого начала, что можно поправить объяснениями! Сила… Чистая сила.
Конечно, любой из них на что угодно готов ради этой поганой силы. И вранье началось еще тогда, в квартире Вадика, когда он настоял на своем, заставил оставить этого гада в живых, а потом забрал его телефон. Поразвлекаться хотел, видите ли.
Поразвлекался.
Обнимался. В глаза заглядывал. Говорил что-то миленькое.
Вот от чего, собственно, было так погано на душе, когда он забрал телефон, когда устроил аукцион этот дурацкий. Все ясно. Просто чувствовалось, что это не просто так – игрушечки. Что кончится гадко, гаже не бывает.
Сдохнет он, как же. Сдох уже. И теперь эти дохлые снобы, эти Вечные Князья, черт бы их побрал вместе их с силой, просто рады-радешеньки принять его в свое избранное общество. И Жоффруа этот, и Артур – сливки, скажите на милость. И вот все снова по-старому. Он – как новенький, он – как всегда, спокойный такой, как танк, простой такой – будто для него это все привычно, понятно, нормально… ТАК обниматься, ТАК лапать, мать твою – и кого!
Лешка бросил машину у подъезда дома. ОН наверняка сперва придет в гараж и будет ждать там. И пусть. К лучшему. Пусть поизображает дружеское участие – больно это здорово у него выходит. Не придерешься.
Лешка вошел и оглядел свое жилище отстраненным чужим взглядом. Здорово оно все-таки стало нежилым в последнее время. Вроде бы чисто, а все равно как-то… В гараж Лешка переселился, вот что. И все из-за того же. Из-за того, что стыдно перед Маргошкой. Дожили.
Марго смотрела с фотографии с легкой улыбкой. И волосы у нее развевались, и загорелые плечи были низко открыты, и глаза блестели.
Лешка моргнул, снова моргнул, борясь со слезами, которые некстати сами собой поднимались откуда-то снизу. Вытащил из чулана точило. Достал из пластикового сундучка со столовыми приборами Маргошкину серебряную ложку. Мысленно прикинул длину ручки. Сантиметров пятнадцать-двадцать, а больше никому и не надо.
Навести и заточить лезвия было делом пяти минут. Серебро – мягкий металл. Только держать заточку получилось неудобно. Но – на один раз хватит.
Лешка успел завернуть ложку в салфетку и сунуть в карман, а точило запихнуть обратно, перед тем, как в дверь позвонились.
Явился.
Лешка включил телевизор, поймал ночной канал и уселся в кресло.
Он позвонил еще раз, потом, судя по всему, прошел через дверь. Секунду возился в коридоре. Вошел в комнату, уже босой и без куртки. Сел на пол рядом с креслом, положил ладошки на подлокотник.
– Я думал, ты в гараж поехал.
Мне плевать, что ты думал.
– Ты сердишься, да?
Много чести на тебя сердиться.
– Леш, понимаешь, у Вечных своего рода закон… не оставаться в долгу… а Дрейк…
– Слушай, ты можешь оставить меня в покое?! Просто на некоторое время заткнуться, а?!
– Леш, мне просто не хотелось, чтобы на нем мой след остался. Пусть он там… сам по себе…
– Отвали.
Встал, постоял пару минут над душой. Взял с комода свернутый плед, бросил на диван. Сходил на кухню. Кагора хлебнуть – звякнул бутылкой об стакан. Вернулся, лег, повернулся лицом к стене.
Лешка выключил телевизор, взял какую-то книгу, раскрыл на середине, замер, бессознательно бегая глазами по строчкам. Слышал, как он дышит. Его, похоже, бессонница мучила – не спалось бедняжке. Но примерно через полчаса бессмысленного рассматривания типографских знаков на одной и той же странице, Лешка осознал, что его дыхания уже не слышит.
Спит он крепко. Просто мертвецки.
Лешка встал с кресла тихо, так тихо, что сам удивился. Вытащил заточку из кармана, развернул, бросил салфетку. Подошел – даже Марго бы не проснулась, хоть и чутко спала – не говоря уж о нем.
Он лежал на правом боку, подсунув ладошки под голову. Удобно. И плед съехал куда-то ниже талии. Как по заказу.
Держать вправду было неудобно, но Лешка приноровился. И удар нанес коротко и точно. Просто удивительно, до чего точно. Будто месяц тренировался. В левый бок между ребер.
Честно говоря, Лешка ожидал каких-то кошмарных звуков, вспышек, обгорелых костей – но не было никакого воя, никаких воплей. Он только охнул, дернулся и открыл глаза. А закрыть не успел – так и остался лежать с открытыми, с ужасно удивленными открытыми глазами.
Лешка оставил заточку в ране. Отнял руку. Зеленый свитер слегка дымился по рваному краю – и явственно пахло паленым. Паленой плотью и паленой шерстью. И ладаном. От запаха ладана у Лешки заслезились глаза.
Лешка подошел к окну, открыл форточку. Передернулся от явственного ощущения взгляда в спину. Резко обернулся. Труп лежал на прежнем месте. Только теперь он был совершенно седой, седой как лунь – и по белой щеке из незрячего глаза медленно стекла и упала на подушку тяжелая темно-красная капля.
Холодный нестерпимый ужас сжал Лешкино сердце, скрутил желудок в тугой ком, набитый ледяными иглами – и на миг показалось, что волосы на голове шевелятся, как наэлектризованные. Лешка подумал, что ему надо было отрезать голову, вампирам отрубали голову, чтобы они не вставали – но тут же понял, что это он уже не сможет. Что подойти будет очень тяжело – потому что мутные мертвые глаза уставились в потолок, но видят Лешку, и видят каждую минуту, и спрятаться от этого взгляда невозможно.
И все-таки Лешка заставил себя подойти, подтащил негнущиеся чугунные колоды, которыми стали его ноги, протянул трясущуюся руку, выдернул заточку – и ткнул изо всех сил, еще, еще, еще раз – с силой, почти не глядя, куда придется. Ни капли злости не осталось – только панический ужас, дикая мысль, что он может очнуться, встать, седой, с мертвыми глазами, с кровавой слезой на щеке, и сделать что-нибудь такое, что иногда снится, и от чего просыпаешься в поту и с воплем. Этот ужас заставил Лешку превратить зеленый свитер в обгорелую дырявую тряпку, заляпанную черными сгустками, а то, что под свитером…
Изо всех сил стараясь не взглянуть случайно в его лицо, Лешка сорвал плед и набросил на его голову. Стало как будто чуть-чуть полегче, но только чуть-чуть. Содрогаясь всем телом, Лешка прикоснулся к трупу, ледяному даже через пестрый плюш, подсунул плед под него – и попытался приподнять мертвеца. Труп оказался не по-птичьи невесомым, как Лешка ожидал, а страшно тяжелым, просто неподъемным, как глыба льда, и таким холодным, что у Лешки против воли задрожала нижняя челюсть и зубы выбили дробь.