Но ее уже дожидались.
— Доброе утро, — поздоровался из своего любимого плетеного кресла Колин. Она заметила, что он полностью одет: брюки, белая льняная рубаха, ботинки.
— Доброе утро. Сегодня йоги не будет? — А она-то рассчитывала, что он уйдет из дому.
— Нет времени. Поглядите вон туда.
Туман еще не рассеялся, но она увидела какое-то шевеление в кроне жакаранды и быстро поняла, что там стая обезьян. Хануман спрыгнул на землю, за ним еще четыре обезьяны примерно того же размера.
Первин не терпелось двинуться в путь, и все же она улыбнулась.
— Какое семейство — не разлей вода.
— Совершенно верно. Родня всегда рядом, и есть кому тебя защитить. Нам, людям, есть чему у них поучиться. — Колин вздохнул, потом обернулся, увидел, что на ней костюм для верховой езды. — Так, и что вы затеяли?
Первин помнила, что рядом с верандой находится целый ряд гостевых комнат. Указав на них головой, она пробормотала:
— Предлагаю поговорить в саду.
Колин дошел с нею до жакаранды — там стояла железная скамья, с нее открывался вид на горы. Первин села и принялась шнуровать ботинки. Заметила, что Колин не взял палку. То ли он сегодня чувствовал себя крепче, чем накануне, то ли пытался скрыть свою слабость от князя Сварупа.
Посмотрев, как она обувается, Колин сказал:
— Судя по вашему наряду, вы не собираетесь сегодня посещать наших начальников в Пуне.
Первин решила, что будет твердо стоять на своем.
— Да, у меня другие намерения. Я бы очень хотела позднее встретиться с вами во дворце — и приводите с собой поисковую группу, какую сможете собрать. Я позабочусь о том, чтобы вас впустили.
Колин не стал садиться. Пнул лежавший между ними белый камушек. А потом, не сводя с этого камушка глаз, спросил:
— Князь ведь не знает, куда вы собрались, верно?
Первин разве что не закатила глаза.
— Нет, конечно. Князю я не доверяю, и вообще, мне хочется его пнуть, как вот вам — этот камушек. А вот в то, что Родерик Эймс взял у него частный оплачиваемый заказ, я верю — вы ведь уловили, о чем речь?
— Более или менее, — ответил Колин. — И для меня это загадка. Государственные служащие не имеют права брать деньги у сторонних заказчиков.
— Вы об этом уже говорили. У меня есть все основания полагать, что Родерик также собирается взять подряд у Язада Мехта. Утром после того, как мы ужинали все вместе, они куда-то ездили вдвоем.
Колин покачал головой.
— Но если я заведу об этом речь, я лишусь дружбы Язада.
— В тяжелом вы положении.
— Да. Но давайте лучше сосредоточимся на другом. Что я скажу князю Сварупу о вашем исчезновении?
Первин нагнулась и подняла камушек, упавший возле самых ее ног. На ощупь он оказался гладким, прохладным. Считать камень драгоценным или нет — это ведь совершенно произвольный выбор. То же самое относится и к людям.
— Решайте сами, что вы ему скажете. Вряд ли его расстроит мое отсутствие. Однако, если вы ему сообщите, куда я направилась, он может броситься в погоню вместо того, чтобы отправиться с вами в Пуну.
Колин глянул через плечо на здание гостевого дома, будто бы проверяя, что оттуда никто не вышел.
— Скажу ему так: вы нынче не в настроении ехать в Пуну. Вот только боюсь, вам сложно будет разбудить Лакшмана и заставить его людей нести паланкин в столь ранний час.
— Лакшман и носильщики очень устали, — согласилась Первин. — Я и не думала просить их помощи. Зато надеялась, что вы дадите мне на время лошадь.
Колин выпучил глаза.
— Да как вы найдете дорогу, если сидели в закрытом паланкине? Кроме того, через некоторые части леса ехать верхом очень сложно.
Первин решила промолчать про свои потайные страхи. И просто сказала:
— Занавески я почти все время держала раздернутыми. Запомнила много примет. Кроме того, в джунглях достаточно протоптанная тропинка. Вообще, путь несложный, если не по темноте.
С дерева спустился ярко-зеленый попугай, напугал их обоих. Колин заметно покачнулся.
— Лучше сядьте, — предложила Первин, и он сел, подчеркнуто оставив между ними примерно полметра.
— Когда два дня назад вы уезжали, я переживал, что вас не впустят во дворец. Теперь у меня другие переживания. — Колин шумно выдохнул и только потом продолжил: — Я тревожусь за вашу безопасность. Если вас убьют во дворце или на пути туда, что я скажу вашему мужу? Что отпустил вас совсем одну?
— Да ну вас! Он тут вообще ни при чем! — Эти невежливые слова вырвались у Первин прежде, чем она успела себя остановить.
Но Колин не столько обиделся, сколько изумился:
— Что вы имеете в виду?
Не собиралась она открывать ему всю правду, но, с другой стороны, не хотела, чтобы муж стал для него инструментом давления на нее. Она скованно произнесла:
— Для меня он все равно что мертв. И никак не участвует в моей жизни. Собственно, моя смерть его только обрадует.
Колин откинулся назад, как бы пытаясь оценить ее получше.
— Вы хотите сказать, что живете раздельно?
— Совершенно верно. — Первин пыталась изображать равнодушие. — На расстоянии в полторы тысячи километров. Как по мне, лучше бы еще и дальше.
— Вы разведены?
Первин задел его бесстрастный тон.
— Нет. Развестись с Сайрусом я не могу, потому что он недостаточно жестоко меня мучил. Парсийка может получить развод, только если ее серьезно изувечили, выбили глаз, оторвали руку или ногу.
При этих ее словах Колин побледнел. Первин подумала: ее слова об оторванной ноге, видимо, заставили его вспомнить собственное увечье. Наконец он заговорил — и в голосе проскальзывала дрожь:
— Но вы живете в Британской Индии, имеете гражданство, как и я. Развод — вещь осуществимая. Наверняка его можно добиться в суде. Например, на основании прелюбодеяния.
— В парсийском законе нет статьи о прелюбодеянии; вернее, есть, но только если супруг вступает в связь с женщиной, не являющейся проституткой. У меня нет доказательств, что такое случалось.
— Поверить не могу, что в столь прогрессивной религии столь отсталые законы о браке, — нахмурился Колин.
— Действующее парсийское законодательство одобрено англичанами, — заметила Первин. — Кроме того, ваше правительство поддерживает недопустимое семейное право и в других индийских религиозных общинах: так, дочери получают в наследство меньше, чем сыновья, вдов лишают собственности, мужчины и женщины не могут расторгнуть брак, в котором они несчастны.
Колин качнул головой.
— Я ничего про это не знал. Чувствую себя полным идиотом.
Первин очень хотелось дотронуться до его руки: он явно был потрясен. Но тем самым она нарушит приличия. Поэтому она тихо произнесла:
— Я доверила вам важные личные сведения. Меня вряд ли взяли бы на эту работу, знай руководители агентства, что мое прошлое запятнано.
— От меня они ничего не услышат. Конфиденциальная информация останется при мне. — Он дотронулся до рубахи чуть выше груди. — И хочу, чтобы вы знали: я считаю вас очень отважной женщиной — ведь вы сумели вырваться. И слава богу.
Она почувствовала, как заливается краской.
— Не могли бы мы прекратить разговор на личные темы? Я как раз шла в конюшню. Если вы согласны одолжить мне лошадь.
— Я очень за вас беспокоюсь, но останавливать не стану. Слишком многие уже пытались. — Колин поднялся со скамейки. — Важно, чтобы вы уехали прежде, чем князь Сваруп проснется.
Первин не знала, как выразить в словах свою благодарность. И просто произнесла:
— Буду рада увидеть вас во дворце.
Колин запрокинул лицо к небу.
— Туман в предгорьях рассеивается. Надеюсь, вас ждет хорошая погода — и на пути туда, и на пути обратно.
В путь Первин двинулась через полчаса, плотно завернувшись в шаль, так как утро выдалось прохладное. Все необходимое уложили в переметные сумки, в том числе и пакетик с завтраком, который на скорую руку приготовил Рама. Мохит ночевал на конюшне. Его разбудили, и он помог Первин сесть на ту же лошадку Рани, на которой она уже ездила три дня назад. Они затрусили вниз по склону, и Первин показалось, что пятнистая кобылка понемногу разобралась в том, чего же от нее хотят. Оставалось надеяться, что такой же послушной и легкой на ногу она будет и на крутых и сырых участках, которые Первин запомнила из поездки в паланкине.
Тропа привела ее к стене, окружавшей поместье Мехта, и Первин увидела тех же привратников, что дежурили и накануне. Поравнявшись с ними, она натянула повод, удерживая Рани.
— Как себя чувствует бурра-мемсагиб?
Старший привратник отвел глаза — он явно нервничал.
— Нехорошо ей. Доктор у нее.
За открытыми воротами Первин увидела ту же лошадь темной масти, на которой врач приезжал в гостевой дом. На переметных сумках виднелся красный крест — раньше она этой подробности не заметила.
— Не велено никого впускать, пока не скажут, что это безопасно, — вступил в разговор привратник помладше.
Тут Первин вдруг вспомнила слова врача о том, что двое детей заболели холерой. Как могла болезнь проникнуть сюда, за стены поместья?
— У нее холера?
— Он этого пока не сказал! — Старший привратник с укором глянул на младшего. — Но ей совсем худо. Возможно, когда сагиб вернется, его тоже внутрь не пустят.
Первин окатила волна жалости к Вандане. Да, может, та и обманщица, но не заслужила таких страданий. Кроме того, Первин понимала, что навестить Вандану не может — слишком велик риск заразить потом княжеское семейство.
— Я помолюсь за ее здоровье в храме Араньяни, — сказала Первин. Да, она не индуистка, но ей станет легче, если она быстренько произнесет там зороастрийскую молитву — ведь невзгоды обступают со всех сторон. — Попросите, пожалуйста, горничную передать это мемсагиб.
— Это ее главное божество, — заметил старший привратник и коротко кивнул.
Первин попрощалась с дурванами, поняв наконец, что хмурыми они выглядели отнюдь не потому, что она им не понравилась. Они переживали за хозяйку, а еще, видимо, понимали, что и собственное их благополучие под угрозой.