Но вы скажете, что женясь, он мог бы накопить три тысячи фунтов для выкупа заложенного алмаза. Конечно, он мог бы это сделать, если предположить, что ни жена его, ни опекуны ее, не препятствовали бы ему в первый же день после свадьбы взять вперед более половины дохода в свое распоряжение для неизвестной цели. Но если б он и перешагнул эту преграду, его ждала другая с тылу. Дама, проживавшая в вилле, слышала о том, что он замышляет жениться. Дивная женщина, мистер Блек, того сорта, с которым не шутят: светлокожая с римским носом. Она питала величайшее презрение к мистеру Годфрию Абльвайту. Презрение это было бы безмолвно, если б он хорошо обеспечил ее. Иначе у этого презрения развязался бы язык. Пожизненные проценты мисс Вериндер не подали ему надежды на это «обеспечение», так же как и двадцать тысяч фунтов. Он не мог жениться, — никоим образом не мог жениться в таких обстоятельствах.
Вы уже знаете, как он попытал счастья с другою особой, и как та свадьба тоже расстроилась из-за денег. Вам известно также о наследстве в пять тысяч фунтов, завещанном ему вскоре после того одною из многих его поклонниц, которых милости умел заслужить этот очарователь. Наследство-то (как оказалось) и привело его к погибели.
По моим справкам оказалось, что отправясь за границу по получении пяти тысяч фунтов, он ездил в Амстердам. Там он уладил все необходимые подготовления, чтобы расколоть алмаз на отдельные камни. Он вернулся (переодетый) и выкупил Лунный камень в назначенный срок. Затем пропустил несколько дней (в виде предосторожности, условленной между обеими сторонами), прежде чем взять алмаз из банка. Если б он благополучно прибыл с ним в Амстердам, то с июля сорок девятого года по февраль пятидесятого (когда молодой джентльмен становился совершеннолетним) как раз только что успели бы расколоть алмаз и сделать отдельные камни (граненые или нет) удобными для продажи. Судите поэтому, что побуждало его подвергаться опасности, которой он действительно подвергся. Если кому-нибудь приходилось рисковать «головой или всем», то именно ему.
Мне остается напомнить вам, перед заключением этого рапорта, что есть надежда захватить индийцев и выручить Лунный камень. Он теперь (по всей вероятности) плывет в Бомбей на ост-индском купеческом судне. Корабль (за исключением непредвиденных случаев) нигде по дороге не останавливается; а бомбейские власти (которым сообщено письменно с сухопутною почтой) будут готовы оцепить судно, как только оно войдет в гавань.
Имею честь остаться вашим, дорогой сэр, покорным слугой, Ричард Кофф (бывший пристав сыскной полиции). Скотленд Ярд, Лондон». {Примечание. В тех частях, где этот рапорт касается происшествий в день рождения или последующих трех дней, сравните его с Бетереджевым рассказом, главы VIII–XIII.}
Рассказ 7-й. В письме мистера Канди
Фризингалл, среда, 26-го сентября 1849 г.
— Дорогой мистер Франклин Блек, вы угадаете грустную весть, сообщаемую мною, найдя ваше письмо к Ездре Дженнингсу возвращенным в этом пакете и нераспечатанным. Он умер на моих руках при восходе солнца в прошлую среду.
Не упрекайте меня в том, что я не известил вас о близости его кончины. Он нарочито запретил мне писать к вам. «Я обязан мистеру Франклину Блеку несколькими днями счастия, — говорил он, — не огорчайте же его, мистер Канди, — не огорчайте его».
Страшно было смотреть на его страдание до последних шести часов его жизни. В промежутках между припадками, когда он приходил в память, я умолял его назвать мне своих родственников, которым я мог бы написать. Он просил простить его за отказ мне в чем бы то ни было. И затем сказал, — без горечи, — что умрет, как жил, забытый и неизвестный. Он до конца остался верен этому решению. Теперь нет надежды что-нибудь разведать о нем. Его история — белая страница.
За день до смерти он сказал мне, где лежат его бумаги. Я принес их к нему на постель. В числе их была небольшая связка старых писем, которую он отложил. Тут же находилось его неоконченное сочинение и Дневник во многих томах с застежками на замочке. Он развернул том за нынешний год и вырвал одну за другою страницы, относящиеся к той поре, когда вы встречалась с нам. «Эти отдайте мистеру Франклину Блеку, — сказал он, — пройдут года, он, может быть, пожелает оглянуться на то, что здесь написано». Тут он сложил руки, усердно моля Бога благословить и вас, и тех, кто вам дорог. Он говорил, что ему хотелось бы еще раз повидаться с вами. Но минуту спустя переменил намерение. «Нет, — сказал он в ответ на мое предложение написать к вам, — не хочу огорчать его! Не хочу его огорчать».
Затем, по просьбе его, я собрал остальные бумаги, то есть связку писем, неоконченное сочинение и том Дневника, — и завернув их в одну обертку, запечатал своею печатью. «Обещайте мне, — сказал он, — положить это своими руками со мною в гроб и позаботиться о том, чтобы ничья рука уже не касались этого».
Я дал ему обещание. Оно исполнено.
Он просил меня еще об одном, и мне стоило тяжелой борьбы согласиться. Он сказал: «пусть могила моя будет забыта. Дайте мне честное слово, что вы не допустите ни малейшего памятника, — даже самого простого камня, — для указания места моего погребения. Пусть я почию без имени; пусть я упокоюсь в неизвестности». Когда я стал убеждать его переменить свое решение, он в первый и единственный раз пришел в сильный гнев. Я не мог этого выносить и уступил. На месте его успокоения нет ничего кроме дерновой насыпи. Со временем вокруг нее возникнут памятники; следующее за нами поколение будет глядеть и дивиться на безыменную могилу,
Как я уже сообщил вам, часов за шесть до кончины страдание его прекратились. Он немного задремал. Мне казалось, что он грезит. Раз или два он улыбнулся. Уста его часто повторяли одно имя, вероятно женское, — имя «Эллы». За несколько мгновений до смерти он просил меня приподнять его на подушках, чтоб он мог видеть в окно восход солнца. Он был очень слаб. Голова его склонилась на мое плечо. Он шепнул: «настает!» Потом сказал: «поцелуйте меня!» Я поцеловал его в лоб. Вдруг он поднял голову. Солнечный свет озарил его лицо. Чудное выражение, ангельское выражение проступило в нем. Он трижды воскликнул: «мир! мир! мир!» Голова его снова упала ко мне на плечо, и горе многих лет его жизни миновало.
Он покинул нас. Это был, сдается мне, великий человек, — хотя мир его не познал. Он мужественно вынес тяжкую жизнь. Я еще не встречал такого кроткого характера. Утратив его, я сильнее чувствую свое одиночество. Я, пожалуй, ни разу вполне-то не приходил в себя с самой моей болезни. Иногда мне думается бросить практику, уехать и попытать, не помогут ли мне какие-нибудь заграничные воды и купанья.
Здесь говорят, что в будущем месяце вы женитесь на мисс Вериндер. Удостойте принять мои сердечные поздравления.
Страницы из дневника моего бедного друга ожидают вас у меня в доме, запечатанные в пакете на ваше имя. Я боялся доверить их почте.
Свидетельствую свое почтение с пожеланием всего лучшего мисс Вериндер! Остаюсь, дорогой мистер Франклин Блек,
преданный вам Томас Канди.
Рассказ 8-й, доставленный Габриелем Бетереджем
Я (как вы, без сомнения, помните) первый начал рассказ и ввел вас в эти страницы. Я же как бы остался позади, чтобы замкнуть его.
Да не подумает кто-нибудь, что я хочу сказать последнее слово об индийском алмазе. Я питаю отвращение к этой злополучной драгоценности и отсылаю вас к иным авторитетам за теми вестями о Лунном камне, которых вы можете ожидать в настоящее время. Я намерен изложить здесь один факт из семейной хроники, всеми пропущенный, но который я не позволю так непочтительно сгладить. Факт, на который я намекаю, — свадьба мисс Рэйчел и мистера Франклина Блека. Это интересное событие свершилось в нашем Йоркширском доме во вторник, 9-го октября 1849 года. На тот случай я сшил себе новую пару платья. А брачная чета отправилась проводить медовый месяц в Шотландию.
Так как семейные празднества была довольно редки в нашем доме со времени смерти бедной госпожи моей, то признаюсь, что, по случаю свадьбы, я к вечеру-то хватил для куражу капельку лишнего.
Если вы делывали то же самое, то поймете меня, и посочувствуете, если же нет, вы, вероятно, скажете: «противный старик! К чему он это рассказывает нам?», причина тому следующая.
Хватив, стало быть, капельку (Бог с вами! Ведь у меня тоже есть любимый грешок; только у вас свой, а у меня свой), и прибегнув к неизменному лекарству, а это лекарство, как вам известно, Робинзон Крузо. Уж не помню, право, на чем я раскрыл эту несравненную книгу, на чем же у меня печатные строки перепутались под конец, это и отлично помню, то была триста восемнадцатая страница, следующий отрывочек домашнего характера, относящийся до женитьбы Робинзона Крузо:
«С такими-то мыслями я вникал в свои новые обязанности, имея жену (заметьте! точь-в-точь как мистер Франклин!), новорожденного ребенка. (Заметьте опять. Ведь это может быть и с мистером Франклином!) При этом жена моя», — что уж «при этом» сделала или чего не делала жена Робинзона Крузо — и не желал знать. Я подчеркнул карандашом насчет ребенка-то и заложил полоску бумаги, чтоб отметить этот отрывок. «Лежи себе тут, — сказал я, — пока свадьбе мистера Франклина и мисс Рэйчел исполнится несколько месяцев, тогда и увидим».
Месяцы шли (превышая числом мои расчеты), но все еще не представлялось случая потревожить заметку в книге, только в текущем ноябре 1850 года вошел однажды ко мне в комнату мистер Франклин превеселый-веселый, и сказал:
— Бетередж! Я принес вам славную весточку! не пройдет нескольких месяцев, у нас в доме кое-что случится.
— А что, оно касается до семейства, сэр? — спросил я.
— Решительно касается, — ответил мистер Франклин.
— А вашей женушке есть до этого какое-нибудь дело, сэр?
— Ей тут пропасть дела, — сказал мистер Франклин, начиная несколько удивляться.