— Не говорите мне больше ни слова, сэр! — ответил, — Бог в помочь вам обоим! Сердечно рад слышать.
Мистер Франклин вытаращил глаза, как громом пораженный.
— Смею ли спросить, откуда вы получили это известие? — спросил он, — я сам получил его (под строжайшим секретом.) всего пять минут тому назад.
Вот когда настал случай предъявить Робинзона Крузо. Вот он случай прочесть тот отрывочек домашнего содержание насчет ребенка-то, что я отметил в день свадьбы мистера Франклина! Я прочел эти дивные слова с должным ударением и потом строго посмотрел ему в лицо.
— Ну, теперь, сэр, верите ли вы Робинзону Крузо? — спросил я с приличною этому случаю торжественностию.
— Бетередж! — сказал мистер Франклин с такою же торжественностию, — наконец и я убежден.
Он пожал мне руку, и я понял, что обратил его.
Вместе с рассказом об этом необычайном обстоятельстве приходит конец и моему появлению на этих страницах. Не смейтесь над этим единственным анекдотом. Забавляйтесь сколько угодно над всем прочим, что я писал. Но когда я пишу о Робинзоне Крузо, клянусь Богом, — это не шутка, прошу вас так и понимать это!
Когда это сказано, — значит все сказано. Леди и джентльмены, кланяюсь вам и замыкаю рассказ.
ЭПИЛОГ. НАХОДКА АЛМАЗА
I. Показание посланного приставом Коффом (1849 г.)
Двадцать седьмого июня я получил от пристава Коффа приказание следить за тремя людьми, подозреваемыми в убийстве, индийцами по описанию. В то утро их видели в Товерской пристани, где они сели на пароход в Роттердам.
Я выехал из Лондона на принадлежащем другой Компании пароходе, который отправился утром в четверг, двадцать восьмого числа. По прибытии в Роттердам, мне удалось найти капитана парохода, ушедшего в среду. Он сообщил мне, что индийцы действительно были в числе пассажиров его судна, но только до Гравезенда. На этой станции один из трех спросил, в котором часу они приедут в Кале. Когда ему сказали, что пароход идет в Роттердам, говоривший от лица всех высказал величайшее удивление, и досадовал на сделанную им с приятелями ошибку. Они все (говорил он) охотно пожертвуют платой за проезд, если только капитан парохода высадит их на берег. Соболезнуя положению иностранцев в чужой земле и не имея причин задерживать их, капитан подал сигнал береговому судну и все трое покинули пароход.
Так как этот поступок индийцев явно был заранее рассчитан, в видах предохранение их от погони, то я, не теряя времени, вернулся в Англию. Я сошел с парохода в Гравезенде и узнал, что индийцы оттуда поехали в Лондон; отсюда я снова проследил их до Плимута. По справкам в Плимуте оказалось, что они двое суток тому назад отплыли на ост-индском купеческом судне Бьюлей-Касль, шедшем прямо в Бомбей.
Получив об этом сведение, пристав Кофф сообщил о том сухопутною почтой бомбейским властям, чтоб оцепит судно полицией тотчас по приходе в гавань. По принятии этой меры мое участие в этом деле кончено. С тех пор я больше не слыхал о нем.
II. Показание капитана (1849 г.)
По требованию пристава Коффа, излагаю письменно некоторые факты, касающиеся трех человек (слывущих индийцами), которые были пассажирами на корабле Бьюлей-Касль, отправлявшимся прошлым летом в Бомбей под моим начальством.
Индийцы присоединились к нам в Плимуте. Во время плавания, я не слыхал жалоб на их поведение. Они спали в койках на передней части корабли. Мне весьма редко случалось видеть их.
Под конец путешествие мы имели несчастие попасть на трое суток в штиль близь берегов Индии. У меня нет под руками корабельного журнала для справок, и потому я не припомню теперь широты и долготы. Итак, относительно нашего положения, я могу лишь вообще сказать, что течение влекло нас к берегу, а когда ветер снова захватил нас, то: мы через двадцать четыре часа вошли в гавань.
Корабельная дисциплина (как известно всем мореплавателям.) ослабляется во время продолжительного штиля. Некоторые джентльмены из числа пассажиров спустили мелкие суда и забавлялись катаньем и плаваньем по вечерам, когда солнечный жар, утихая, позволял им развлекаться таким образом. По окончании забавы следовало бы втаскивать суда обратно. Вместо того их оставляли на буксире у корабля. От жары ли, от досады ли на погоду, только ни у офицеров, ни у матросов, по-видимому, не лежало сердце к исполнению долга, пока длился штиль.
На третью ночь сторож на палубе не видал и не слыхал ничего выходящего из порядка вещей. Но когда настало утро, самой маленькой лодки не доставало, а вслед затем донесли, что не хватает и трех индийцев.
Если эти люди украли лодку вскоре после сумерек (в чем я и не сомневаюсь), то, судя по близости нашей к земле, бесполезно было бы посылать за ними погоню, когда об этом узнали только поутру. Я не сомневаюсь, что в такую тихую погоду (принимая в расчет усталость и неуменье грести), они все-таки пристали к берегу до рассвета. Войдя в гавань, я впервые узнал причину, по которой трое моих пассажиров воспользовались возможностью бежать с корабля. Я мог лишь сообщить властям тот же отчет, который излагаю здесь. Они упрекали меня в том, что я допустил на корабле ослабление дисциплины!
Я выразил на этот счет мое сожаление им и своим хозяевам. С тех пор я ничего не слыхал о трех индийцах. Больше мне прибавлять нечего.
III. Показание мистера Мортвета (1850 г.)
(в письме к мистеру Броффу)
Осталось ли у вас, дорогой сэр, какое-нибудь воспоминание ваше о полудикой личности, которую вы встретили, на обеде в Лондоне осенью сорок седьмого года? Дозвольте мне напомнить вам, что личность эту зовут Мортветом, и что мы с вами имели продолжительный, разговор после обеда. Разговор этот касался индийского алмаза, называемого Лунным камнем, и существовавшего в то время, заговора овладеть им.
С той поры я все шатался до Средней Азии. Оттуда попал на место прежних своих приключений, на север и северо-запад Индии. Недели две тому назад я очутился в некоем округе или провинции (мало известной европейцам) называемой, Каттиавар.
Тут со мной случилось приключение, в котором вы (как бы это ни казалось невероятно) лично заинтересованы.
В диких местностях Каттиавара (насколько они дики, можете судить из того, что даже земледельцы на пахоте вооружены с головы до ног) население фанатически предано прежней индийской религии, — древнему обожанию Брамы и Вишну. Немногие магометанские семейства, изредка рассеянные по внутренним селениям, боятся вкушать мясо какого бы то ни было рода. Магометанина, при малейшем подозрении в убийстве священного животного, то есть коровы, неизбежно и без пощады предают смерти окружающие его благочестивые соседи. Как бы в поддержку религиозной восторженности народа, две знаменитейшие святыни индийского странничества лежат в границах Каттиавара. Одно из них есть Дварка, место рождения бога Кришны. Другое — священный город Сомнаут, осажденный и разрушенный в одиннадцатом веке магометанском завоевателем Махкудом Гизни. Очутясь вторично в этой поэтической местности, я решался не выезжать из Каттиавара, не повидав еще раз великолепных развалин Сомнаута. Оттуда, где я замыслил это, мне предстояло (по приблизительному расчету) три дня ходьбы до священного города.
Не успел я немного пройти по дороге, как заметил, что и другие, — по двое, по трое, — идут, по-видимому, в одном со мной направлении.
Тем из них, которые со мной заговаривали, я выдавал себя за индийца-буддиста, странствующего по обету из дальнего округа. Нет нужды упоминать, что костюм мой вполне соответствовал этой роли. Прибавьте к тому, что я знаю язык не хуже родного, и что я достаточно худ и смугл для того, чтобы во мне было не так-то легко признать европейца, и вы поймете, что я не робел на смотру перед этими людьми, представляясь чужаком из отдаленного округа их же страны.
На следующий день число индийцев, шедших в одном со мной направлении, разрослось в полсотни и целые сотни. На третий день в толпе волновалась тысяча, стекаясь к одному пункту, — городу Сомнаут.
Небольшая услуга, которую мне удалось оказать одному из товарищей по странствию на третий день путешествия, дала мне средство представиться нескольким индийцам высшей касты. От этих людей я узнал, что толпа идет на большое религиозное торжество, которое должно происходить на холме, неподалеку от Сомнаута. Торжество это праздновалось в честь бога Луны и должно было совершиться в эту ночь.
Толпа задерживала нас по мере того, как мы приближались к месту празднества. В то время как мы достигли холма, луна стояла уже высоко в небе. Мои приятели индийцы пользовались некоторыми особыми преимуществами, открывавшими им доступ к самой святыне. Они любезно позволили мне сопровождать их. Придя на место, мы нашли святыню скрытою от глаз занавесом, помещенным меж двух великолепных деревьев. Под деревьями выдавалась плоская отлогость утеса и образовала род естественного помоста. Внизу около него и поместился я с моими приятелями индийцами.
При взгляде с холма вниз представлялось величественнейшее зрелище природы и человека, какое когда-либо было видано мною. Последние склоны возвышенности неприметно таяли в травянистой равнине, урочище слияние трех рек. По сю сторону тянулась вдаль красивые извилины их вод, то скрываясь в древесных купах, то снова появляясь, насколько хватал глаз. По ту сторону опочил в тиши ночи успокоенный Океан. Оживите этот восхитительный вид десятками тысяч людей, одетых в белом, растянутых нитью по склонам холма, переполняющих равнину и каймящих ближайшие берега извилистых рек. Осветите эту стоянку богомольцев ярко-красным пламенем огней и факелов, прорывающимся то там, то сям по всей бесчисленной толпе. Вообразите себе восточный лунный свет, разлитый в безоблачном сиянии над всем этим, — и вы составите себе понятие о виде, который представился мне, когда я взглянул с вершины холма.