— Вы полагаете, что они возобновят попытку, сэр? — спросил я.
— Это будет зависеть от того, что мальчик в состоянии исполнить на самом деле, — сказал мистер Франклин. — Если он прозрит алмаз в целости за железными запорами Фризингальского банка, то посещение индийцев не будут более тревожить вас до известного времени; если же нет, не пройдет нескольких ночей, как нам представится еще случай подстеречь их в кустарниках.
Я с полнейшим доверием стал выжидать этого случая, но, странная вещь, он не повторился. Сами ли фокусники разведали в городе, что мистер Франклин был в банке, и вывели из этого свое заключение, или мальчик действительно видел, где ныне хранится алмаз (чему, впрочем, туго верится), или, наконец, было это простою случайностью; но дело в том, что в течение нескольких недель до дня рождения мисс Рэйчел, ни тени индийца не появлялось вблизи нашего дома. Фокусники пробавлялись себе по городу и в окрестностях своим ремеслом, а мы с мистером Франклином выжидали дальнейших событий, остерегаясь потревожить мошенников преждевременным заявлением наших подозрений. Этим поведением обеих сторон ограничивается все, что пока следовало сказать об индийцах.
С двадцать девятого числа мисс Рэйчел с мистером Франклином изобрели новый способ убивать время, которое им иначе некуда было сбыть с рук. По некоторым причинам надо обратить особенное внимание на занятие их забавлявшее. Вы увидите, что оно имеет некоторую связь с тем, что еще впереди.
Господам в житейском море постоянно грозит подводный камень, — собственная их праздность. Жизнь их большею частью проходит в поисках за каким-нибудь делом, и любопытно заметить при этом, — в особенности, если вкус их направлен на так называемые умственные наслаждения, — как они слепо бросаются на самые неопрятные занятия. Из десяти раз девять они уж верно что-нибудь или мучат, или портят, и при этом твердо уверены, что обогащают свой ум, тогда как в сущности просто кутерьму подымают во всем доме. Я видал, как они (леди, к величайшему прискорбию, не хуже джентльменов) слоняются, например, изо дня в день с пустыми коробочками от пилюль, ловят ящериц, тараканов, пауков и лягушек, приносят их домой и прокалывают несчастных булавками или, без всякого зазрения совести, кромсают их на кусочки. Вы застаете молодого господина или молодую госпожу, рассматривающих в увеличительное стекло вывороченного наизнанку паука, или встречаете на лестнице лягушку, которая возвращается восвояси без головы, и когда вы дивитесь, что бы такое могла значить эта жестокая пачкотня, вам отвечают, что молодой господин или молодая госпожа вошли во вкус естественных наук. Или опять, иногда вы видите, как они оба вместе по целым часам портят превосходный цветок остроконечным инструментом, из-за тупого желания знать как он устроен. Что ж, если вы узнаете, цвет что ли будет лучше, или запах приятней станет? Да вот, подите! Бедняжкам надо скоротать время, понимаете, просто время скоротать. В детстве вы себе копались да пачкались в грязи и делали из нее пироги, а выросши, копаетесь да пачкаетесь в науке, рассекаете пауков, портите цветы. В обоих случаях вся штука в том, что пустой головушке нечем заняться, а праздных ручонок не к чему приложить. И кончается оно тем, что вы мажетесь красками, а по всему дому вонь стоит; или держите головастиков в стеклянном ящике, полнехоньком грязной воды, отчего у всех домашних нутро воротит, или откалываете, и там, и сям, повсюду, образчики камней и засыпаете всю домашнюю провизию; или пачкаете себе пальцы при фотографических опытах, с беспощадным нелицеприятием снимая всех и каждого в доме. Оно, конечно, зачастую и тяжеленько достается тем, кто действительно должен доставать себе пропитание, кому необходимо зарабатывать себе носильное платье, теплый кров и хлеб насущный. Но сравните же самый тяжкий поденный труд, когда-либо выпадавший вам, с тою праздностью, что портит цветы да сверлит желудки пауков, и благодарите свою счастливую звезду за то, что в голове вашей есть нечто, о чем ей надо подумать, а на руках то, что надо исполнить.
Что касается мистера Франклина и мисс Рэйчел, то я с удовольствием должен сказать, что они какого не истязали. Они просто посвятили себя произведению кутерьмы и, надо отдать им справедливость, испортили только одну дверь.
Всеобъемлющий гений мистера Франклина, носившийся всюду, докопался до так называемой им «декоративной живописи». Он сообщил нам о своем изобретении нового состава для разведения краски. Из чего состав делался, не знаю, но могу сказать в двух словах, что он сам делал: он вонял. Видя, что мисс Рэйчел неймется, чтобы не набить руку в новом процессе, мистер Франклин послал в Лондон за материалами, смешал их, отчего произошел такой запах, что даже случайно забредшие в комнату собаки чихали; подвязал мисс Рэйчел фартук с передничком и задал ей декоративную работу в собственной ее маленькой гостиной, названной, по бедности английского языка, «будуаром». Начала она со внутренней стороны двери. Мистер Франклин содрал пемзой прекрасную лакировку дочиста и приготовил, по его словам, поверхность производства. Затем мисс Рэйчел, по его указаниям и при его помощи, покрыла эту поверхность арабесками и разными изображениями: графов, цветов, птиц, купидонов и тому подобного, снятых с рисунков знаменитого итальянского живописца, имени которого уж не припомню, — кажется, того самого, что наполнил мир своею Девой Марией и завел себе милого дружка в булочной. Работа эта была прекопотливая, и пачкотня страшная. Но молодежь наша, по-видимому, никогда не уставала за нею. Если не было прогулки верхом или приема гостей, или стола, или пения, то они уж тут как тут, голова с головой, хлопочут словно пчелы, над порчей двери. Какой это поэт сказал, что у сатаны всегда найдется каверза для занятия праздных рук? Если б он был на моем месте при этой семье и видел бы мисс Рэйчел с помазком, а мистера Франклина с составом, он не написал бы о них ничего правдивее.
Следующее число, стоящее отметки, пришлось в воскресенье 4-го июня. Вечером этого дня мы в первый раз еще обсуждали в людской домашнее дельце, которое, подобно декорации двери, имеет связь с тем, что еще впереди. Видя с каким удовольствием мистер Франклин и мисс Рэйчел бывали вместе и что это за славная парочка во всех отношениях, мы весьма естественно рассчитывали, что они сойдутся в своих воззрениях и на другие предметы, кроме украшений для дверей. Некоторые поговаривали, что лето еще не пройдет, как в доме будет свадьба. Другие (со мной во главе) допускали вероятность замужества мисс Рэйчел; но мы сомневались (по причинам, которые сейчас будут изложены), чтобы женихом ее сделался мистер Франклин Блек. Никто видевший и слышавший мистера Франклина не усомнился бы в том, что он, с своей стороны, положительно влюблен. Труднее было разгадать мисс Рэйчел. Позвольте мне иметь честь познакомить вас с нею; затем я предоставлю вам разгадать ее самим, если сумеете.
Двадцать первого июня наступал восемнадцатый день рождения нашей молодой леди. Если вам нравятся брюнетки (которые в большом свете, как я слышу, в последнее время вышли из моды) и если вы не питаете особенных предрассудков в пользу роста, я отвечаю за мисс Рэйчел, что она одна из самых хорошеньких девушек, вами виданных. Маленькая, тоненькая, но вполне стройная от головы до ног. Умному человеку довольно бы взглянуть на все, когда она сидит или встает, и в особенности, когда идет, для убеждения себя в том, что грация всей ее фигуры (если смею так выразиться) в ней самой, а не в туалете. Я не видывал волос чернее как у ней. Глаза им не уступали. Нос, пожалуй, маловат. Рот и подбородок (по словам мистера Франклина) лакомые кусочки богов; а цвет ее лица (согласно с тем же неопровержимым авторитетом) словно красное солнышко, только с тем преимуществом, что всегда был в лучшей исправности для желающих полюбоваться. Прибавьте к предыдущему, что голову она держала прямее стрелы, с поразительно-горделивым видом, что голос ее был звонкий, с серебристым оттенком, а улыбка так мило зачиналась в глазах, еще не переходя на губы, — и вот вам портрет ее, насколько я горазд рисовать, в натуральной величине!
Что же сказать о ее наклонностях? Ужели в этом очаровательном лице не было ни одного недостатка? В ней было ровно столько же недостатков, как и в вас самих, сударыня, — ни больше, ни меньше.
Говоря серьезно, милая, дорогая моя мисс Рэйчел, обладая бездною прелестей и очарований, имела один недостаток; строгое беспристрастие заставляет меня в этом сознаться. От большинства своих сверстниц она отличалась тем, что имела собственное мнение и была так своенравна, что пренебрегала даже модами, если они не соответствовали ее вкусам. В мелочах эта независимость была еще туда-сюда, но в делах важных она (по мнению миледи и моему собственному) далеконько заходила. Немногие женщины, даже и вдвое постарше ее, отличались таким суждением, как она; она никогда не просила совета, никогда не говорила заранее, что хочет сделать; ни к кому не лезла с тайнами и секретами, начиная с матери. В важных делах и в мелочах, с людьми, которых любила или ненавидела (и то и другое у ней выходило одинаково чистосердечно) мисс Рэйчел вела себя по-своему, довольствуясь собой во всех радостях и печалях своей жизни. Не раз и не два слыхивал я, как миледи говорила, что «лучший друг Рэйчел и злейший враг ее — сама Рэйчел». Еще одно слово, и я кончу. При всей ее замкнутости, при всем своенравии, в ней не было ни тени какой-нибудь фальши. Я не помню, чтоб она когда-нибудь не сдержала слова; не помню, чтоб она когда-нибудь сказала: нет, думая: да. Мне припоминается из ее детства множество случаев, при которых добренькое сердечко ее принимало на себя выговоры и переносило наказание за какую-нибудь вину любимой подруги. Никто не запомнит, чтоб она созналась в этом, когда дело разъяснялось, а ее снова тянули к ответу; но никто не запомнит и того, чтоб она когда-нибудь лгала. Она глядела вам прямо в лицо, качала упрямою головкой и просто говорила: «не скажу!» если ее опять наказывали за это, она сознавалась, что сожалеет об этих словах; но, несмотря на хлеб и на воду, все-таки не говорила. Своенравна, чертовски своенравна подчас, признаюсь в этом; но все-таки прелестнейшее создание, когда-либо встреч