авшееся мне на жизненном пути в сей юдоли. Быть может, вы полагаете, что здесь есть противоречие? В таком случае позвольте вам сказать на ушко. В следующие двадцать четыре часа изучите повнимательнее вашу супругу. Если в течение этого времени добрая леди не выкажет чего-нибудь вроде противоречия, Боже упаси вас! Вы женились на чудовище.
Теперь, когда я познакомил вас с мисс Рэйчел, мы как раз на пути к вопросу о супружеских видах этой молодой леди.
12-го июня госпожа моя послала в Лондон одному джентльмену приглашение приехать провести здесь день рождения мисс Рэйчел. Вот этому-то счастливому смертному, как я полагал, и было отдано ее сердце. Подобно мистеру Франклину, он доводился ей двоюродным. Звали его мистер Годфрей Абльвайт.
Вторая сестра миледи (не бойтесь, на этот раз мы не слишком погрузимся в семейные дела), — вторая сестра миледи, говорю я, обманулась в любви, а впоследствии, выйдя замуж очертя голову, сделала так называемый mésalliance. Страшная суматоха поднялась в семье, когда высокородная Каролина стала на своем, чтобы выйти просто за мистера Абльвайта, фразингальского банкира. Он был очень богат, весьма добродушен и произвел на свет поразительно большое семейство, — все это пока в его пользу. Но он пожелал возвыситься из скромного положения в свете, — и это обратилось против него. Впрочем, время и успехи современного просвещения поправили дело; и к этому mésalliance понемножку присмотрелись. Мы теперь поголовно либеральничаем; и (лишь бы мог я вас царапнуть, когда вы меня царапаете) какое мне дело, в парламенте вы или нет, мусорщик вы или герцог? Вот современная точка зрения, а я придерживаюсь современности. Абльвайты жили в прекрасном доме с большою землей, на некотором расстоянии от Фризингалла. Предостойные люди, весьма уважаемые во всем околотке. Они не слишком обеспокоят вас на этих страницах, за исключением мистера Годфрея, второго сына мистера Абльвайта, который, с вашего позволения, займет здесь надлежащее место ради мисс Рэйчел. При всем блеске, уме и прочих качествах мистера Франклина, шансы его относительно первенствования над мистером Годфреем во мнении молодой леди, по-моему, были весьма плохи.
Во-первых, мистер Годфрей превосходил его ростом. Он был свыше шести футов; цвет кожи белый, румяный; гладкое, круглое лицо всегда выбрито, словно ладонь; целая масса чудных, длинных волос льняного цвета небрежно закинутых на затылок. Но зачем я стараюсь описать эту личность? Если вы когда-нибудь подписывались в обществе дамского милосердия в Лондоне, так вы не хуже меня знаете мистера Годфрея Абльвайта. Он был законовед по профессии, дамский угодник по темпераменту, и добрый самарянин по собственному избранию. Женская благотворительность и женская нищета ничего бы не поделали без него. Материнские общества заключение бедных женщин, Магдалинины общества спасения бедных женщин, хитроумные общества помещения бедных женщин на должности бедных мужчин и предоставление последним самим о себе заботиться, — все считали его вице-президентом, экономом, докладчиком. Где только стол с женским комитетом, держащим совет, там и мистер Абльвайт со шляпой в руке сдерживает пыл собрание и ведет бедняжек по терниям деловой тропинки. Мне кажется, что это был совершеннейший из филантропов (с небольшим состоянием), каких когда-либо производила Англия. Из спикеров на митингах милосердия нелегко было найти ему ровню по уменью выжать слезы и деньги. Он был вполне общественный деятель. В последнюю побывку мою в Лондоне миледи дала мне два билета. Она отпустила меня в театр посмотреть на танцовщицу, производившую фурор, и в Экстер-Галл послушать мистера Годфрея. Артистка исполняла свое с оркестром музыки. Джентльмен исполнял свое с носовым платком и стаканом воды. Давка на представлении ногами. То же самое на представлении языком. И при всем том добродушнейшее существо (я разумею мистера Годфрея), простейший и милейший человек из всех вами виданных. Он всех любил и все его любили. Какие же мог иметь шансы мистер Франклин, — да и вообще кто бы то ни было, при самой лучшей репутации и способностях, — против такого человека?
Четырнадцатого числа от мистера Годфрея получен ответ.
Он принимал приглашение миледи с среды (дня рождения) и до вечера пятницы, когда обязанности по женскому милосердию заставят его вернуться в город. В письме были и стихи на торжество, которое он так изысканно назвал днем «происхождения на свет» своей кузины. Мне передавали, что мисс Рэйчел, присоединясь к мистеру Франклину, смеялась над этими стихами за обедом, а Пенелопа, будучи на стороне мистера Франклина, с торжеством задала мне вопрос, что я об этом думаю.
— Мисс Рэйчел так провела вас, что ты, душечка, может быть, а не разберешь, чем тут пахнет, — ответил я. — Но мой нос не так податлив. Подожди, что будет, когда, вслед за стихами мистера Абльвайта, явится сам мистер Абльвайт.
Дочь моя возразила, что мистер Франклин может еще приударить и попытать счастья, прежде чем за стихами прибудет сам поэт. В пользу этого воззрения, надо сознаться, — говорило то, что не было такого средства, которого бы мистер Франклин не попробовал, чтобы добиться благосклонности мисс Рэйчел. Будучи одним из самых закоснелых курильщиков, которые мне попадались, он отказался от сигары, потому что она сказала раз, что терпеть не может ее запаха, которым продушено его платье. После такой самоотверженной попытки он так дурно спал, за лишением привычного, успокоительного действие табаку, и каждой утро являлся таким растерянно-измученным, что мисс Рэйчел сама просила его приняться за сигары. Так нет! Он уж не примется более за то, что доставляет ей хоть минутное неудовольствие; он решился побороть привычку и рано или поздно возвратить себе сон одной силою терпеливого выжиданья. Подобная преданность, скажете вы (как внизу некоторые и говорили), не могла не произвесть надлежащего действия на мисс Рэйчел, преданность, подогреваемая к тому же ежедневными декоративными работами над дверью. Все так, но у нее в спальне был фотографический портрет мистера Годфрея, представленного говорящим речь на публичном митинге, причем вся фигура его являлась погашенною дыханием собственного красноречия, а глаза самым восхитительным образом так и выколдовывали деньги из вашего кармана. Что вы на это скажете? Каждое утро, как говорила мне Пенелопа, нарисованный мужчина, столь заметный для прекрасного пола, смотрел, как Рэйчел чесала свои волосы. Мое мнение таково, что он гораздо лучше пожелал бы смотреть на это не картиной, а живым человеком.
Шестнадцатого июня случалось, нечто повернувшее шансы мистера Франклина, на мой взгляд, еще хуже прежнего.
В это утро приехал какой-то джентльмен, иностранец, говорящий по-английски с чуждым акцентом, и желал видеть мистера Франклина Блека по делу. Дело это никоим образом не могло касаться алмаза, по тем двум причинам, что, во-первых, мистер Франклин мне ничего не сказал, а во-вторых, он (по отъезде чужестранца) сообщил что-то миледи. Она, вероятно, кое-что намекнула об этом дочери. Как бы то ни было, рассказывали, что мисс Рэйчел в тот вечер, сидя за фортепиано, строго выговаривала мистеру Франклину насчет людей, среди которых жил, и принципов, усвоенных им в чужих краях. На другой день, в первый раз еще, декорация двери ни на шаг не подвинулась. Я подозреваю, что какая-нибудь неосторожность мистера Франклина на континенте, — касательно женщины или долгов, — преследовала его и в Англии. Но все это лишь догадки. В этом случае не только мистер Франклин, но, к удивлению моему, и миледи оставила меня в неведении.
Семнадцатого числа тучи, по-видимому, снова рассеялись. Мистер Франклин и мисс Рэйчел вернулись к декоративным работам и казались по-прежнему друзьями. Если верить Пенелопе, то мистер Франклин воспользовался примирением, чтобы сделать мисс Рэйчел предложение, но не получал ни согласия, ни отказа. Дочь моя была убеждена (по некоторым признакам, которые передавать нахожу излишним), что молодая госпожа отклонила предложение мистера Франклина, отказываясь верить серьезности этого предложения, а потом сама втайне сожалела, что обошлась с ним таким образом. Хотя Пенелопа пользовалась большею фамильярностию у своей молодой госпожи, нежели горничные вообще, так как обе с детства почти вместе воспитывались, — все же я слишком хорошо знал сдержанный характер мисс Рэйчел, чтобы поверить, будто она выказала кому-нибудь свой образ мыслей. Сказанное мне дочерью в настоящем случае было, сдается мне, скорее тем, чего ей желалось, нежели действительно известным ей фактом.
Девятнадцатого числа случалось новое происшествие. Приезжал доктор. Его требовали для прописания рецепта одной особе, которую я имел случай представить вам на этих страницах, — именно второй горничной, Розанне Сперман.
Бедняжка, озадачив меня, как вам известно уже, на зыбучих песках, не раз озадачивала меня в течение описываемого мною времени. Пенелопино мнение, будто бы ее подруга влюбилась в мистера Франклина (мнение это дочь моя, по моему приказу, держала в строжайшей тайне), казалось мне по-прежнему нелепым. Но должно сознаться, что кое-что, замеченное мной и дочерью в поведении второй горничной становилось по крайней мере загадочным. Например, эта девушка постоянно искала встречи с мистером Франклином, тихо и спокойно, но тем не менее постоянно. Он не более обращал на нее внимания, чем на кошку: казалось, он не затратил ни одного взгляда на простодушное лицо Розанны. А у бедняжки все-таки пропал аппетит, а по утрам в глазах ее выступали явные признаки бессонницы и слез. Раз Пенелопа сделала пренеловкое открытие, которое мы тут же и замяли. Она застала Розанну у туалетного стола мистера Франклина в то время, как та украдкой вынимала розу, подаренную ему мисс Рэйчел для ношения в петличке, и заменяла ее другою, совершенно схожею, но сорванною собственноручно. После того она раза два отвечала дерзостями на мой благонамеренный и весьма общий намек, чтоб она была заботливее относительно своего поведения; а что еще хуже, она была не слишком почтительна и в тех редких случаях, когда с ней заговаривала сама мисс Рэйчел. Миледи заметила эту перемену и спросила меня, что я об этом думаю. Я старался покрыть бедняжку, ответив, что она, по моему мнению, просто нездорова; кончилось тем, что девятнадцатого, как я уже сказал, послали за доктором. Он сказал, что это нервы и сомневался в ее годности к службе. Миледи предложила ей попробовать перемену воздуха на одной из наших дальних ферм. Та со слезами на глазах упрашивала, чтоб ей позволили остаться, а я, в недобрый час, посоветовал миледи испытать ее еще несколько времени. Как показали дальнейшие происшествия, и как вы сами скоро увидите, это был худший из всех возможных советов. Если б я мог хоть крошечку заглянуть в будущее, я тут же собственноручно вывел бы Розанну Сперман из дому.