Цель его, вероятно, была научить меня, но он только напомнил мне о забытом обеде, и я заковылял поскорее вниз к своей команде. Я слышал, как мистер Годфрей сказал мне вслед: «Милый, старый Бетередж, я искренно его уважаю!» Удостаивая меня подобным изъявлением дружбы, он в то же время обнимал сестер своих и строил глазки мисс Рэйчел. Поистине неисчерпаемый источник любви! Мистер Франклин в сравнении с ним был настоящий дикарь.
По прошествии получаса, я, по приказанию миледи, явился в ее комнату.
Наш разговор на этот раз был почти повторением моей беседы с мистером Франклином на песках, с тою только разницей, что я ничего не сказал ей о фокусниках, не имея покамест ни малейшего повода тревожить ее на этот счет. Когда аудиенция кончилась, и миледи дала мне позволение удалиться, я мог заметить, по ее лицу, что она истолковала побуждение полковника в самую дурную сторону и втайне порешила воспользоваться первым удобным случаем, чтоб отнять у дочери Лунный камень.
Возвращаясь на свою половину, я повстречал мистера Франклина, который осведомился у меня, не видал ли я кузины его, Рэйчел. И на мой ответ, что я не видал ее, он пожелал узнать, не известно ли мне, по крайней мере, куда девался его двоюродный брат Годфрей? Но я и на это не сумел отвечать ему удовлетворительно, хотя, по правде сказать, мне начинало сдаваться, что двоюродный братец Годфрей был, по всей вероятности, недалеко от своей двоюродной сестрицы Рэйчел. Должно быть, те же подозрения промелькнули и в голове мистера Франклина, потому что он сильно щипнул себя за бороду, ушел в библиотеку и громко хлопнул дверью, предоставляя мне выводить из этого какие угодно заключения.
Затем уже никто не отрывал меня от приготовлений к обеду, пока не наступило наконец время мне самому принарядиться для приема гостей. Не успел я надеть свой белый жилет, как в комнату вбежала Пенелопа с предложением причесать мои жиденькие волосенки и завязать бант моего белого галстуха. Дочь моя была в большом воодушевлении, а я сейчас заметил, что она собирается что-то сообщать мне. Поцеловав меня в лысину, она шепнула мне:
— Новости, батюшка! мисс Рэйчел ему отказала.
— Кому ему? — спросил я.
— Да члену женского комитета, — отвечала Пенелопа. — Прегадкое, а прелукавое существо! Я ненавижу его за то, что он старается оттеснить мистера Франклина!
Если б я мог свободно дохнуть в эту минуту, то, вероятно, не допустил бы Пенелопу выражаться так непристойно о знаменитом филантропе; но дочь моя, как нарочно, повязывала мне в это время галстух, и вся сила ее ненависти к мистеру Годфрею перешла в ее пальцы. В жизнь мою еще никто не душил меня таким образом, и никогда не был я так близок к опасности задохнуться.
— Я сама видела, как он повел ее в цветник, — продолжила Пенелопа, — и, притаившись за остролиственником, стала ждать их возвращения. Отправились-то они под ручку и смеючись, а возвратились уже врознь, нахмуренные, почти не глядя друг на друга, так что не мудрено было догадаться, отчего она поссорились. Уж никогда я так не торжествовала, батюшка, уверяю вас! Нашлась же наконец хоть одна женщина, которая может устоять против мистера Годфрея Абльвайта, и будь я леди, то нашлась бы и другая!
Напрасно хотел я открыть рот, чтобы защитить филантропа. Дочь моя вооружилась теперь головною щеткой, а вся сила чувств ее устремилась на этот предмет. Если вы сами плешивы, читатель, то вы, конечно, поймете, как жестоко она меня исцарапала; если нет, то пропустите эти строки и возблагодарите Бога, что голова ваша еще защищена чем-нибудь от колючей щетины.
— Мистер Годфрей остановился как раз на противоположной стороне остролиственника, — продолжила Пенелопа. — «Вы желаете, чтоб я остался здесь, — сказал он, — как будто между нами не произошло ничего особенного». Мисс Рэйчел повернулась к нему с быстротой молнии. — «Вы приехали сюда по приглашению мамаши, — отвечала она, — и если не хотите чтобы вышел скандал, то, конечно, должны остаться». Однако, сделав несколько шагов вперед, она, по-видимому, смягчилась. — «Забудем это, Годфрей, — сказала она, подавая ему руку, — и сохраним ваши прежние родственные отношения». Он поцеловал протянутую ему руку, что я сочла за величайшую с его стороны вольность, и затем мисс Рэйчел удалилась. Оставшись один, мистер Годфрей понурил голову и с минуту задумчиво выдавливал на песке ямку, концом своего каблука. Нет, батюшка, вам наверное не приходилось никогда видеть человека более сконфуженного. «Неловко!», проговорил он наконец сквозь зубы, поднимая голову и направляясь к дому, — «весьма неловко!» Если этими словами он выражал свое мнение о себе, то я была с ним совершенно согласна. А в конце концов, ведь я-таки угадала, батюшка, — воскликнула Пенелопа, в последний раз из всех сил царапнув меня щеткой по голове, — что победителем-то вышел мистер Франклин.
Завладев наконец щеткой, я уже открыл было рот, чтобы дать дочери хорошенький нагоняй, который, вы согласитесь, читатель, она вполне заслужила своими непристойными словами и поступками. Но не успел я вымолвить слова, как у подъезда раздался стук колес. Гости начинали съезжаться. Пенелопа тотчас же улизнула, а я надел свой фрак и посмотрелся в зеркало. Правда, голова моя была красна как у печеного рака; но зато во всех других отношениях туалет мой вполне соответствовал предстоявшему пиршеству. Я вовремя поспел в прихожую, чтобы доложить о приезде двух первых гостей. То были, впрочем, неинтересные личности — отец и мать знаменитого филантропа, мистер и мистрис Абльвайт.
X
Вслед за Абльвайтами стали съезжаться и остальные гости, пока не собралось наконец все общество, состоявшее, со включением самих хозяев, из 24 человек. Глазам представилось великолепное зрелище, когда все уселись за обеденным столом, и приходский священник из Фризингалла, встав с своего места, звучным, внятным голосом прочитал предобеденную молитву. Нет никакой надобности утомлять вас перечнем гостей. Ручаюсь вам, читатель, что вы не встретите их более, по крайней мере в моей части рассказа, за исключением двух лиц.
Эти два лица сидели по правую и по левую сторону от мисс Рэйчел, которая, как царица праздника, была предметом всеобщего внимания. Но на этот раз она исключительно обращала на себя все взоры, потому что (к тайному неудовольствию миледи) на ней сиял великолепный подарок дяди, затмивший собой все остальные подарки. Лунный камень вручен ей был без всякой оправы; но наш универсальный гений, мистер Франклин, ухитрился, с помощью своих искусных пальцев и набольшего кусочка серебряной проволоки, приколоть его в виде брошки на корсаже ее белого платья. Все, конечно, удивлялись необыкновенной величине и красоте алмаза. Но лишь два упомянутые гостя, сидевшие по правую и по левую руку от мисс Рэйчел, говоря о нем, не ограничились одними общими местами. Гость, сидевший слева, был мистер Канди, наш доктор из Фризингалла.
Это был веселый, общительный человечек, имевший, впрочем один недостаток — восхищаться кстати и некстати своими шуточками, и не ощупав наперед почвы, опрометчиво пускаться в разговор с незнакомыми ему людьми.
В обществе он постоянно попадал впросак и неумышленно стравливал между собой собеседников. Но зато в своей медицинской практике он был гораздо искуснее, благодаря известного рода инстинкту, который (по уверению его врагов) всегда нашептывал ему безошибочное средство там, где даже более рассудительные медики оказывались несостоятельными. Все, сказанное им мисс Рэйчел по поводу алмаза, имело, по обыкновению, оттенок шутки или мистификации. Он пресерьезно убеждал ее (в интересах науки) пожертвовать алмазом и позволить сжечь его.
— Сначала, мисс Рэйчел, — говорил он, — мы подогреем его до известного градуса теплоты, потом подвергнем его действию воздуха, и мало помалу, — пуф! — алмаз наш испарится, и освободит вас таким образом от непрестанных забот о сохранении этой драгоценности.
По встревоженному лицу миледи видно было, что ей и в самом деле хотелось принять слова доктора не за шутку, и что она была бы очень рада, если б ему удалось выманить у мисс Рэйчел ее великолепный подарок.
Другой гость, сидевший по правую руку от новорожденной, был не кто иной, как знаменитый индийский путешественник, мистер Мартвет, который, с опасностью собственной жизни, проникал переодетый в такие трущобы, куда не заглядывал до тех пор ни один европеец. Это был смуглый, длинный, сухощавый и молчаливый джентльмен; он отличался усталым видом и твердым, проницательным взглядом. Говорили, что скучая однообразным строем нашей общественной жизни, он жаждал новых странствий по диким пустыням Востока.
За исключением замечаний, сделанных им мисс Рэйчел по поводу алмаза, он в продолжение всего обеда вряд ли проронил шесть слов и едва ли выпил стакан вина. Единственный интерес на этом обеде представлял для него Лунный камень, о котором он, вероятно, слыхал во время своих странствий по Индии. После долгих наблюдение над алмазом, наблюдений, до такой степени упорных и пристальных, что мисс Рэйчел начала наконец смущаться под его неотвязчивым взглядом, он сказал ей своим невозмутимо-спокойным тоном:
— Если вам когда-нибудь случится поехать в Индию, мисс Вериндер, то не берите с собой подарка вашего дядюшки. Индийский алмаз считается в иных местах религиозною святыней. Если бы вы явились в этом наряде в один известный мне город и в находящийся в нем храм, то, без сомнения, вам не дали бы прожить и пяти минут.
Мисс Рэйчел, сознавая себя безопасною в Англии, была в восхищении от грозившей ей опасности в Индии. Трещотки были еще в большем восторге, и с шумом побросав ножи и вилки, неистово воскликнули в один голос: «Ах, как интересно!», миледи завертелась на своем стуле и переменила разговор.
Между тем как обед подвигался вперед, я начинал замечать, что праздник наш в этом году был далеко не так удачен как в прежние годы.
Вспоминая теперь об этом дне под впечатлением дальнейших событий, я почта готов верить, что проклятый алмаз набросал какое-то мрачное уныние на все общество. Напрасно потчевал я всех вином и в качестве привилегированного лица ходил вслед за самими кушаньями, конфиденциально нашептывая гостям: «Сделайте малость, поприневольтесь немного и отведайте этого блюда; я уверен, что оно вам понравится». Правда, что девять раз из десяти гости соглашались на мою просьбу, из снисхождения к старому оригиналу Бетереджу, как они говорили, но все было тщетно. Разговор не клеился, и иногда наступало такое продолжительное молчание, что