— Вы ничего более не имеете сказать мне? — спросил я.
— Ничего, — отвечал он.
Я отвернулся от него, и с тех пор мы более не говорили.
IV.
Прошу заметить, что все рассказанное мною здесь о моем двоюродном брате назначается единственно для моего семейства, за исключением какого-либо непредвиденного случая, могущего сделать необходимым опубликование этих фактов. В разговоре со мной Гернкасль не высказал ничего такого, о чем стоило бы доносить нашему полковому командиру. Те, которые помнили его вспышку из-за алмаза накануне штурма, нередко подсмеивались над ним впоследствии; но не трудно догадаться, что обстоятельства, при которых я застал его в оружейной палате, вынуждали его хранить молчание. Ходят слухи, будто он намерен перейти в другой полк, очевидно для того, чтоб избавиться от меня.
Правда это, или нет, я все-таки не могу, по весьма уважительным причинам, выступить его обвинителем. Каким образом разглашу я факт, для подтверждения которого я не имею никаких других доказательств, кроме нравственных. Я не только не могу уличить Гернкасля в убийстве двух индийцев, найденных мною у двери; но не могу даже утверждать, что и третий человек, убитый в оружейной палате, пал его жертвой, так как самый факт преступления свершился не на моих глазах. Правда, я слышал слова умирающего индийца; но если бы слова эти признаны были за бред предсмертной агонии, мог ли бы я отрицать это с полным убеждением? Пусть родные наши с той и другой стороны, прочтя этот рассказ, сами произнесут свой приговор и решат, основательно ли то отвращение, которое я питаю теперь к этому человеку. Несмотря на то, что я не придаю ни малейшего вероятия этой фантастической индийской легенде о драгоценном алмазе, я должен однако сознаться, что во мне действует особенный, мною самим созданный предрассудок. Я убежден, считайте это как вам угодно, что преступление всегда влечет за собой наказание. И я верю не только в виновность Гернкасля, но и в то, что настанет время, когда он раскается в своем поступке, если только алмаз не выйдет из его рук. Верю также, что и те, кому он передаст этот камень, будут сожалеть о том, что получили его.
РАССКАЗ. ПЕРИОД ПЕРВЫЙ. ПОТЕРЯ АЛМАЗА (1848 г.) Происшествия, повествуемые Габриелем Бетереджем, дворецким леди Юлии Вериндер
I
В первой части Робинзона Крузо, на странице сто двадцать девятой, вы найдете следующее изречение: «Теперь только, хотя слишком поздно, увидал я, как безрассудно предпринимать какое-либо дело, не высчитав наперед его издержек и не соразмерив с ними первоначально сил своих».
Не далее как вчера открыл я своего Робинзона Крузо на этой самой странице, а сегодня утром (двадцать первого мая 1850 г.) пришел ко мне племянник миледи, мистер Франклин Блек, и повел со мною такую речь:
— Бетередж, — сказал мистер Франклин, — я был сейчас у нашего адвоката по поводу некоторых фамильных дел; между прочим мы разговорилась о похищении индийского алмаза, из дома тетки моей, в Йоркшире, два года тому назад. Адвокат думает, и я совершенно с ним согласен, что в интересах истины необходимо изложить всю эту историю в письменном рассказе, и чем скорее, тем лучше.
Не подозревая его намерений и полагая, что в обеспечение мира и спокойствие всегда благоразумнее держаться советов адвоката, я отвечал ему, что и сам разделяю его мнение.
— Вам известно, — продолжил мистер Франклин, — что пропажа набросила тень на многих невинных лиц. Поэтому не трудно предвидеть, что и впоследствии память их подвергнется незаслуженным нареканиям за недостатком письменно изложенных фактов, могущих восстановить истину. Нечего и говорить, что эта странная фамильная история должна быть непременно описана, и я уверен, Бетередж, что мы с адвокатом придумали наилучший способ изложить ее.
Очень могло быть, что так, только я никак не мог уразуметь, какое отношение имело все это ко мне.
— Нам необходимо рассказать известные события, — продолжил мистер Франклин, — и между нами найдутся люди, которые, сами принимав участие в этих происшествиях, способны описать их в качестве очевидцев. Это подало нашему адвокату мысль, что мы все должны поочередно писать историю Лунного камня, насколько допустит это ваше личное знакомство с делом, но не более. Мы начнем с того, что расскажем, каким путем камень впервые достался моему дяде Гернкаслю, во время службы его в Индии, пятьдесят лет тому назад. Этот пролог я уже отыскал между старыми фамильными бумагами, в форме рукописи, передающей все необходимые подробности со слов очевидца. Затем последует рассказ о том, как попал этот камень в дом тетки моей, в Йоркшире, два года тому назад, и как менее нежели через двенадцать часов после того он был неизвестно кем похищен. Никто не знает лучше вас, Бетередж, что происходило тогда в этом доме. Берите же перо в руки и начинайте.
Таким-то образом мне было объяснено то личное участие, которое я должен был принять в деле об алмазе. Если вас интересует знать, какой образ действий избрал я в данном случае, то позвольте доложить вам, что я поступил так, как, вероятно, поступили бы и вы на моем месте. Я скромно объявил себя неспособным к возлагаемой на меня обязанности, внутренне сознавая в то же время, что уменья у меня хватило бы, если бы только я решился дать волю моим талантам. Мистер Франклин, вероятно, прочитал эту мысль на лице моем; он не поверил моей скромности и настаивал на том, чтобы я воспользовался случаем приложить свои таланты к делу.
Вот уже два часа как мистер Франклин меня оставил. Не успел он повернуть ко мне спину, как я подошел к своему бюро, чтобы начать свой рассказ. А между тем, несмотря на свои таланты, я до сих пор сижу здесь беспомощный, не зная как приступить к делу, и размышляю вместе с Робинзоном Крузо (смотри выше), что безрассудно браться за какое-либо предприятие, не высчитав наперед его издержек и не соразмерив с ним первоначально сил своих. Вспомните, что я случайно открыл книгу на этом самом месте накануне своего опрометчивого решения, и позвольте спросить вас, неужто это было не пророчество?
Я не суевер, перечитал в свое время кучу книг и могу назвать себя в некотором роде ученым. Несмотря на свои семьдесят лет, я имею еще свежую память и бодрые ноги. Не принимайте же слов моих за мнение невежды, если я скажу вам, что никогда еще не было да и не будет книги подобной Робинзону Крузо; я обращался к ней в продолжение многих лет, обыкновенно покуривая свою трубочку, и Робинзон всегда был мне истинным другом, во всех трудностях этой земной жизни. Когда я не в духе, открываю Робинзона Крузо. Нужен ли мне совет, беру Робинзона Крузо. Надоест ли, бывало, жена, случится ли и в настоящее время хлебнуть лишнее, опять за Робинзона Крузо. Шесть новых экземпляров этой книги истрепались в моих руках. А намедни миледи, в день рождения, подарила мне седьмой. Я на радостях куликнул было немножко, но Робинзон Крузо скорехонько отрезвил меня. Цена ему четыре шиллинга и шесть пенсов, в голубом переплете и с придачею картинки.
А ведь об алмазе-то никак я еще не сказал ни слова, а? Все брожу да ищу, а где и чего сам не знаю. Нет, уж видно придется взять новый лист бумаги, и с вашего позволения, читатель, начать сызнова.
II
Немного повыше я упоминал о моей госпоже… Ну-с, так алмазу никогда бы не попасть в наш дом, откуда он был потом похищен, если бы дочь миледи не получила его в подарок, а дочь миледи никак не могла бы получить его в подарок; если бы не мать ее, миледи, которая (в страданиях и муках) произвела ее на свет. Следовательно, начиная говорить о матери, мы начинаем наш рассказ издалека; а это, позвольте вам доложить, большое утешение для человека, которому поручено такое мудреное дело, как, например, мне. Если вы хоть сколько-нибудь знакомы с большим светом, читатель, то вы, вероятно, слыхали о трех прекрасных мисс Гернкасль: мисс Аделаиде, мисс Каролине и мисс Юлии младшей, и, по моему мнению, самой красивой из трех; а мне, как вы сейчас увидите, легко было судить об этом. Я поступил в услужение к старому лорду, отцу их (хвала Всевышнему, что он не замешан в предстоящей истории об алмазе; ибо ни в высшем, ни в низшем кругу никогда не встречал я человека с таким длинным языком и с таким неуживчивым нравом), да, так я говорю, что пятнадцати лет от роду поступил я в дом старого лорда в качестве пажа к трем благородным леди, дочерям его. Там оставался я до замужества мисс Юлии с покойным сэром Джоном Вериндером. Славный был человек; он желал только одного, чтоб им руководил кто-нибудь; и, между нами сказать, руководительница ему нашлась; а что всего лучше, сэр Джон повеселел, успокоился, стал толстеть и жить себе припеваючи с того самого дня, как миледи повезла его под венец и вплоть до своей кончины, когда она приняла его последний вздох и навеки закрыла ему глаза.
Я забыл еще упомянуть о том, что вместе с новобрачною и я переехал в дом и имение ее супруга. «Сэр Джон» сказала она мужу, — «я никак не могу обойтись без Габриеля Бетереджа». «Миледи», — отвечал сэр Джон, — «я и сам не могу обойтись без него». Так поступал он всегда относительно жены, и вот каким образом попал я к нему в услужение. Впрочем, мне было решительно все равно, куда бы ни ехать, лишь бы не разлучаться с моею госпожой.
Заметив, что миледи интересовалась полевым хозяйством, фермами и пр., я также начал ими интересоваться, тем более, что я сам был седьмой сын одного бедного фермера. Миледи сделала меня помощником управляющего; я исполнял свою обязанность как нельзя лучше и за свое усердие был, наконец, повышен. Несколько лет спустя, — это было, если не ошибаюсь, в понедельник, миледи — говорит мужу: «Сэр Джон, ваш управляющий стар и глуп. Увольте его с хорошим награждением, а на его место посидите Габриеля Бетереджа». На другой же день, стало быть, во вторник, сэр Джон говорит ей: «Миледи, я уволил своего управляющего, дав ему хорошее награждение, а Габриеля Бетереджа посадил на его место». Читателю, вероятно, не раз приходилось слышать о несчастных супружествах. Вот вам совершенно противоположный пример. Да послужит он некоторым в назидание, другим в поощрение, а я между тем буду продолжать свой рассказ.