При настоящем положении дел мне не от кого было ждать разъяснение этих вопросов. Честь, по-видимому, воспрещала мистеру Франклину посвятить даже такого старого слугу как я в тайну мисс Рэйчел. С своей стороны и мистер Годфрей, хотя, и пользовавшийся, в качестве джентльмена и родственника, доверием мистера Франклина, вероятно, считал своею обязанностию ненарушимо хранить вверенную ему тайну. Что же касается до миледи, которая, конечно, знала о разговоре на террасе и сверх того одна только имела доступ к мисс Рэйчел, миледи прямо сознавала себя бессильною добиться от дочери какого-либо путного объяснения насчет алмаза. «Вы бесите меня своими расспросами о нем!», — говорила мисс Рэйчел, и даже влияние матери не могло вырвать у нее других слов.
Таким образом мы были как в потемках и насчет мисс Рэйчел, и насчет Лунного камня. Относительно первой даже сама миледи не могла рассеять наших недоумений. А относительно второго (как вы сейчас увидите) мистер Сигрев быстро приближался к тому моменту, когда ум полицейского сыщика окончательно становится в тупик.
Обшарив весь будуар и не сделав никаких новых открытий, наш опытный делец обратился ко мне с следующим вопросом: известно ли было прислуге, куда спрятали на ночь алмаз?
— Начиная с меня, вероятно, это было известно всем, сэр, — отвечал я. — Слуга Самуил находился вместе со мною в столовой в то время, как зашла речь о выборе места для хранения алмаза в эту ночь. Дочери моей Пенелопе, как она уже докладывала вам, это также было известно. А остальные слуги могли или узнать об этом через мою дочь и Самуила, или сами услыхать этот разговор через боковую дверь столовой, которая, быть может, была отворена в эту минуту около задней лестницы. Во всяком случае, я никак не мог поручиться, чтобы в доме не было известно всем и каждому, куда мисс Рэйчел собиралась спрятать свой алмаз.
Так как надзиратель нашел, что ответ мой представлял слишком обширное поле для его догадок, то чтобы не затеряться на нем, он попытался несколько сжать его расспросами о личности ваших слуг.
Мне тотчас же пришла в голову Розанна Сперман, но было бы неуместно и жестоко с моей стороны возбуждать подозрение надзирателя против бедной девушки, в честности которой я не имел ни малейшего повода усомниться с тех пор, как она поступила к нам в услужение. Рекомендуя ее миледи, надзирательница исправительного дома прибавляла, что Розанна искренно раскаялась и заслуживает теперь полного доверия. Вот если бы мистер Сигрев сам возымел против нее подозрения, тогда, и только тогда, обязан бы я был рассказать ему, каким образом попала она в ваш дом.
— Все наши слуги имеют отличные аттестаты, — сказал я, — и все они достойны доверия своей госпожи.
После такого ответа мистеру Сигреву ничего более не оставалось делать, как самому ознакомиться с репутацией нашей прислуги.
Все они были поочередно подвергнуты допросу, и все отвечали, что ничего не могут сообщить ему; причем женщины не ограничились одними прямыми ответами, но наговорили иного лишнего и неприятного по поводу секвестра, наложенного на их комнаты. Когда все были снова отпущены вниз, надзиратель опять позвал Пенелопу и вторично допросил ее.
Маленькая вспышка моей дочери в будуаре и поспешность, с которою она вообразила себя заподозренною в покраже, казалось, произвела невыгодное впечатление на надзирателя Сигрева. Сверх того, ему очевидно запало на ум и то обстоятельство, что она последняя видела в этот вечер алмаз. По окончании второго допроса, дочь моя вернулась ко мне разогорченною донельзя. Сомневаться долее было невозможно. Надзиратель только что не назвал ее в глаза воровкой. Мне не верилось (глядя на него с точки зрение мистера Франклина), чтоб он был действительно такой осел. Однако, не взводя на дочь мою прямых обвинений, он все-таки посматривал на нее не совсем-то благоприятным оком. Я старался успокоить бедную Пенелопу и уверить ее, что подозрение эти были слишком забавны, чтобы придавать им серьезное значение. Да и в самом деле это было так. А между тем в душе я, и сам был настолько глуп, что обижался, кажется, не менее Пенелопы. Да коли хотите, оно и было чем обидеться. Девка моя забилась в уголок и сидела там как убитая, закрыв лицо передником. Вы скажете, пожалуй, читатель, что это было весьма глупо с ее стороны, и что ей следовало бы подождать официального обвинения. Как человек прямого и ровного характера, я готов согласиться с вами. Однако все-таки надзирателю не мешало бы вспомнить… ну, да не скажу, что именно не мешало бы ему вспомнить. Черт бы его побрал совсем!
Следующий и окончательный шаг в предпринятых розысках довел дела, как говорится, до кризиса. Надзиратель имел с моею госпожой свидание (при котором присутствовал и я); объявил ей, что алмаз, по всей вероятности, похищен кем-нибудь из домашних, и просил для себя и для своих помощников позволение немедленно обыскать комнаты и сундуки прислуги. Наша добрая госпожа, как женщина великодушная и благовоспитанная, — отвечала, что не позволит обходиться с своими служителями как с ворами.
— Никогда не решусь я, — сказала она, — отплатить неблагодарностию за усердие моих преданных слуг.
После такого ответа надзиратель стал откланиваться, бросив в мою сторону взгляд, который ясно говорил: «Зачем было звать меня, коли вы связываете мне руки?» Как глава прислуги, я тотчас же почувствовал, что справедливость обязывает вас всех не злоупотреблять великодушием вашей госпожи.
— Мы весьма признательны миледи, — сказал я, — но просим позволения исполнить все по закону и сами отдаем ваши ключи. Если Габриель Бетередж первый покажет пример, — сказал я, останавливая у двери мистера Сигрева, — то вся прислуга поступит также. За это я ручаюсь. Вот вам прежде всего мои собственные ключи!
Миледи взяла меня за руку и со слезами на глазах благодарила за этот поступок. Боже! чего бы не дал я в эту минуту за позволение поколотить надзирателя Сигрева!
Остальные слуги, как я и ожидал, последовали моему примеру, и хотя не совсем охотно, однако решились действовать заодно со мной. Нужно было видеть женщин в то время, когда полицейские рылись в их сундуках. Кухарка так смотрела на надзирателя, как будто ей хотелось посадить, его в печь живого, а остальные женщины словно готовились проглотить его, как только он поджарится.
Когда обыск кончился, и нигде не нашлось даже и следа алмаза, надзиратель Сигрев удалился в мою маленькую комнату, чтобы составить себе дальнейший план действий. Уже несколько часов провел он в нашем доме с своими помощниками, а между тем мы ни на волос не подвинулись в разыскании Лунного камня, и его таинственного похитителя. Пока мистер Сигрев сидел один, погруженный в свои размышления, меня позвали к мистеру Франклину в библиотеку. Но едва успел я дотронуться до ручки двери, как она внезапно отворилась изнутри, и к моему величайшему удивлению, из комнаты выскочила Розанна Сперман!
Библиотеку обыкновенно подметали и убирали поутру, после чего в продолжение целого дня ни первой, ни второй горничной не зачем было являться в эту комнату, а потому я тут же остановил Розанну Сперман, уличая ее в нарушении домашней дисциплины.
— Что вам понадобилось в библиотеке в такую необыкновенную пору? — опросил я.
— Мистер Франклин Блек обронил одно из своих колец наверху, — отвечала Розанна, — и я сошла в библиотеку, чтоб отдать ему это кольцо.
С этими словами девушка вспыхнула и удалилась, самодовольно тряхнув головой и предоставив мне ломать голову над ее странным поведением. Правда, постигшая нас беда произвела переполох между всею женскою прислугой, но ни одна из женщин не была до такой степени выбита из своей колеи, как Розанна Сперман.
Я застал мистера Франклина за письменным столом в библиотеке. Лишь только я взошел, он потребовал себе экипаж, чтоб ехать на станцию железной дороги, а один звук его голоса убедил меня, что энергическая сторона его характера снова одержала верх. Куда девались его вялость и нерешительность? Предо мной снова сидел человек с железною волей и непоколебимою твердостью.
— Не собираетесь ли в Лондон, сэр? — спросил я.
— Нет, хочу только отправить туда депешу, — отвечал мистер Франклин. — Я убедил тетушку, что для нашего дела необходим человек более искусный, чем надзиратель Сигрев, а она уполномочила меня телеграфировать к моему отцу. Он знаком с шефом лондонской полиции, который, вероятно, сумеет указать вам человека, способного открыть таинственного похитителя алмаза. Кстати, о тайнах; — продолжил мистер Франклин, понижая голос, — я намерен, Бетередж, сказать вам еще несколько слов прежде чем вы отправитесь на конюшню. Пусть это останется пока между нами; но знайте, что мое мнение таково: или Розанна Сперман не в своем уме, или она знает о Лунном камне более, чем бы ей следовало звать.
Слова эти поразили и смутили меня. Будь я помоложе, я, пожалуй, сознался бы в этом мистеру Франклину; но с летами мы приобретаем одну неоцененную привычку — умение вовремя попридержать свой язык, на основании пословицы: «не суйся в воду, не спросясь броду».
— Она принесла сюда кольцо, которое я обронил в своей спальне, —продолжал мистер Франклин. — Я поблагодарил ее, и ожидал, что она тотчас же уйдет; но вместо того она стала насупротив стола, за которым я сидел, и устремила на меня странный, полуробкий, полубесцеремонный взгляд. «Мудреное дело приключилось у нас с алмазом, сэр», — сказала она неожиданно и опрометчиво, приступая к разговору. Я отвечал ей, что все это, действительно, было чрезвычайно мудрено, и ждал, что будет дальше. Клянусь честью, Бетередж, она помешалась. «А ведь им не найти алмаза, сэр, неправда ли? Нет! Да не только им, но даже и тому, кто похитил его, за это я вам ручаюсь», — сказала она, подмигивая мне с улыбкой. Я только что собирался просить у нее объяснения, как вдруг за дверью послышались ваши шаги. Должно быть, она испугалась, что вы ее застанете тут, потому что покраснела и сейчас же вышла из комнаты. Что бы это могло значить, Бетередж?