Даже после такого рассказа я не решался открыть мистеру Франклину историю Розанны. Это равнялось бы прямому обвинению ее в воровстве. Наконец, если бы даже я и решился открыть ему всю истину и указать на нее, как на похитительницу алмаза, то все-таки мне было бы непонятно, почему она выбрала именно мистера Франклина поверенным своей тайны.
— Конечно, я не решусь погубить бедную девушку единственно за ее ветренность и безрассудную болтовню, — продолжил мистер Франклин. — А между тем, узнай только надзиратель о том, что она мне сказала, и я не ручаюсь, что, несмотря на всю его глупость… — тут он остановился, не договорив своей мысли.
— Не лучше ли будет, сэр, — сказал я, — при первом удобном случае доложить об этом миледи? миледи принимает дружеское участие в Розанне, и легко может статься, что эта девушка действительно была только опрометчива и безрассудна в своих суждениях. Заметьте, сэр, что когда в доме заваривается какая-нибудь каша, то вся женская прислуга обыкновенно смотрит на исход дела с самой мрачной стороны; это придает бедняжкам некоторое значение в их собственных глазах. Заболит ли кто в доме, послушайте только женщин, и они напророчат вам, что больной умрет. Пропадет ли драгоценная вещь, спросите только у них, и они непременно предскажут вам, что она никогда не отыщется.
Такой взгляд на дело (который и мне самому показался после некоторого размышления правдоподобным), по-видимому, успокоил мистера Франклина: он сложил свою телеграмму и покончил свои разговор со мной. Отправляясь на конюшню, чтобы распорядиться насчет шарабана, я заглянул в людскую, где в это время обедала прислуга. Розанны Сперман не было за столом. Спросив о ней, я узнал, что она внезапно занемогла и лежит наверху в своей комнате.
— Странно! — сказал я, уходя. — Я видел ее недавно совершенно здоровою.
Пенелопа вышла за мной из людской.
— Не говорите этого при всех, батюшка, — сказала она. — Вы этим еще более вооружите прислугу против Розанны. Бедняжка изнывает от любви к мистеру Франклину Блеку.
После такого открытия, поведение девушки представлялось уже совсем в ином свете. Если Пенелопа не ошибалась, то можно было следующим образом растолковать странные слова и поступки Розанны: сама не думая о своих словах, она старалась только вовлечь как-нибудь в разговор мистера Франклина. Если подобное истолкование было справедливо, то с помощью его можно было, пожалуй, объяснить и ее самодовольный вид при встрече со мной в прихожей. Хотя мистер Франклин сказал с ней не более трех слов, однако, во всяком случае, цель ее была достигнута: он говорил с ней. Затем я отправился самолично наблюдать, как запрягали пони.
Для человека, подобно мне опутанного дьявольскою сетью всевозможных тайн и сомнений, право, утешительно было видеть как пряжки и ремни упряжи понимали друг друга. Глядя на пони, стоявшего в оглоблях шарабана, можно было, по крайней мере, оказать себе: это факт, не подлежащий ни малейшему сомнению. А такие отрадные явления, доложу вам, становилась редкою и непривычною роскошью в вашем доме.
Подъезжая в шарабане к главному подъезду, я увидел не только мистера Франклина, но и мистера Годфрея, и надзирателя Сигрева, ожидавших меня на крыльце.
Размышление господина надзирателя (после неудачной попытки его найти алмаз в комнатах или сундуках прислуги) привели его к совершенно новому заключению. Оставаясь при прежнем убеждении, что алмаз похищен кем-нибудь из домашних, наш опытный служака пришел теперь к той мысли, что вор (надзиратель имел осторожность не назвать бедной Пенелопы по имени) действовал сообща с индийцами; вследствие чего он и предложил перевести следствие в фразингальскую тюрьму, куда посажены были фокусники. Узнав об этом новом намерении, мистер Франклин вызвался свести надзирателя в город, решив, что оттуда можно так же легко отправить телеграмму в Лондон, как и со станции железной дороги. Мистер Годфрей, не терявший своей благоговейной веры в мистера Сигрева и в высшей степени заинтересованный следствием над индийцами, просил позволения сопровождать надзирателя в Фризингалл. Один из полицейских помощников оставлен был в доме, для какого-либо непредвиденного случая, а другой взят был надзирателем в город. Таким образом, все четыре места шарабана была заняты.
Пред тем, как садиться в экипаж, мистер Франклин отвел меня на несколько шагов в сторону, чтобы никто не мог вас слышать.
— Я подожду телеграфировать в Лондон, — сказал он, — пока не увижу, что выйдет из допроса индийцев. Мое внутреннее убеждение говорит мне, что этот пустоголовый надзиратель ни на шаг не подвинул дела и просто старается только выиграть время. Предположение его, будто кто-нибудь из слуг находится в заговоре с индийцами, по моему мнению, сущий вздор. Стерегите-ка получше дом до моего возвращения, Бетередж, и попробуйте попытать Розанну Сперман. Я не требую, чтобы вы прибегали к средствам унизительным для вашего достоинства или жестоким относительно самой девушки, но только прошу вас усилить вашу обычную бдительность. Мы найдем, чем объяснить это в глазах тетушки, только не забывайте, что это дело более важное, чем вы, может быть, предполагаете.
— Еще бы не важное, сэр, когда дело идет о двадцати тысячах фунтов стерлингов, — сказал я, думая о стоимости алмаза.
— Дело идет о том, чтоб успокоить Рэйчел, — серьезно отвечал Франклин. — Я очень тревожусь за нее.
Сказав это, он внезапно отошел от меня, чтобы разом положить конец нашему разговору. Я, казалось, понял его мысль; дальнейшие разглагольствование могло бы выдать мне тайну, сообщенную ему мисс Рэйчел на террасе.
Затем они отправились в Фризингалл. Я был готов, в интересах самой Розанны, поговорить с ней наедине, но удобный случай как нарочно не представлялся. Она только к чаю сошла вниз и была в таком ненормальном, возбужденном состоянии духа, что с ней сделался истерический припадок; ей дали, по приказанию миледи, понюхать эфиру и послали снова наверх.
Нечего сказать, скучно и грустно оканчивался этот день. Мисс Рэйчел не выходила из своей комнаты, объявив, что нездоровье помешает ей сойти к обеду. А миледи до того сокрушалась о дочери, что я не решился увеличивать ее беспокойство рассказом о том, что говорила Розанна Сперман мистеру Франклину. Пенелопа была неутешна, воображая, что ее немедленно отдадут под суд и приговорят к ссылке за воровство. Что же касается до остальных женщин, то они принялись за свои библии и молитвенники, и занимаясь этим душеполезным чтением, корчили самые кислые мины, что обыкновенно случается, когда люди исполняют свои благочестивые обязанности не в положенное время. А я с своей стороны не имел даже духу открыть своего Робинзона Крузо. Я вышел на двор, и чувствуя потребность развлечь себя приятною компанией, поставил стул у конуры и начал беседовать с собаками.
За полчаса до обеда оба джентльмена вернулись из Фризингалла, уговорившись с надзирателем Сигревом, что он приедет к нам на следующий день. Они заезжали к мистеру Мортвету, индийскому путешественнику, проживавшему в то время вблизи от города. По просьбе мистера Франклина, он очень любезно согласился служить переводчиком при допросах двух индийцев, не знавших английского языка. Однако долгий и тщательный допрос кончился ничем, так как не оказалось ни малейшего повода подозревать фокусников в стачке с кем-либо из наших слуг. Узнав о таком заключении надзирателя, мистер Франклин послал в Лондон свою телеграфическую депешу, и на этом дело пока остановилось до следующего дня.
Об истекшем дне говорить более нечего, до сих пор все еще оставалось покрыто глубоким мраком, который лишь через несколько дней стал понемногу рассеиваться. Каким образом это случилось и что из этого воспоследовало, вы сейчас увидите сами.
XII
Вечер четверга прошел без всяких приключений. Но в пятницу утром мы узнали две новости. Первая из них шла от булочника, который объявил, что в четверг после полудня он встретил Розанну Сперман, пробиравшуюся под густым вуалем через болота в направлении к Фризингаллу. По-видимому, странно было бы обознаться в Розанне, плечо которой делало ее, бедняжку, чересчур заметною, но что булочник ошибся, это не подлежало ни малейшему сомнению, потому что Розанна, как вам известно, пролежала весь этот день больная у себя наверху с самого полудня. Второе известие принес почтальон. Уезжая от нас под проливным дождем в день рождения мисс Рэйчел и заметив мне тогда, что докторская кожа непромокаема, достойный мистер Канди сказал одну из своих самых неудачных острот, потому что, несмотря на плотность своей кожи, он все-таки промок до костей, простудился и схватил сильную горячку. В письме, которое доставил нам почтальон, нас извещали, что бедняга лежит в бреду и продолжает врать всякий вздор так же бегло и безостановочно, как врал его в здравом виде. Мы все сожалели о бедном маленьком докторе; но мистер Франклин, казалось, сожалел о его болезни преимущественно из опасения за мисс Рэйчел. Из разговора его с миледи во время завтрака можно было заключить, что если мисс Рэйчел не будет в самом скором времени успокоена насчет Лунного камня, то здоровье ее потребует серьезной и немедленной помощи со стороны лучших медиков в околотке.
Немного спустя после завтрака пришла телеграмма от мистера Блека-старшего в ответ на депешу сына. Он извещал нас, что через своего приятеля, шефа лондонской полиции, он напал, наконец, на настоящего полицейского сыщика, по имени пристав Кофф, который должен был на другой же день прибыть к нам из Лондона с утренним поездом.
Имя нового полицейского сыщика, казалось, поразило мистера Франклина: в бытность свою в Лондоне он слыхал от отцовского адвоката много любопытных рассказов о приставе.
— Я начинаю надеяться, что скоро наступит конец нашим тревогам, —сказал он, прочитав депешу. — Если половина того, что мне рассказывали об этом человеке, справедливо, то в целой Англии не найти такого мистера, как пристав Кофф, для дознания тайны!