По мере того как приближалось время, назначенное для приезда этого знаменитого сыщика, мы с каждою минутой становились все нетерпеливее и тревожнее. В урочный час явился надзиратель Сигрев, но узнав, что мы ждем пристава, немедленно заперся в отдельную комнату и, запасшись необходимыми письменными принадлежностями, принялся составлять черновой отчет, которого, по всей вероятности, от него должны были потребовать. Я охотно отправился бы и сам на станцию железной дороги, чтобы привести пристава. Но на карету и лошадей миледи не мог рассчитывать даже и знаменитый Кофф, а кабриолет потребовался вечером для мистера Годфрея. Мистер Годфрей глубоко сожалел о необходимости оставить свою тетушку в таких неприятных для нее обстоятельствах, и разделяя ее беспокойство, благосклонно откладывал свой отъезд до последнего поезда железной дороги, чтоб узнать мнение знаменитого лондонского сыщика о похищении алмаза.
Но в пятницу вечером ему необходимо было вернуться в город, чтобы в субботу утром присутствовать на заседании женского благотворительного комитета, нуждавшегося в его советах по поводу какого-то серьезного затруднения.
Когда наступило время для приезда пристава, я пошел дожидаться его у ворот.
В ту минуту как я подходил к квартире привратника, к воротам подъехал извозчичий кабриолет, из которого вышел пожилой седоватый человек, до такой степени худой и изможденный, что на всем теле его, казалось, не было ни одного унца мяса. Это были кости, обтянутые кожей и одетые в приличное черное платье с белым галстухом. Лицо его было остро как топор, а кожа суха и желта как поблекший осенний лист. Его светло-серые стального цвета глаза производили странное, а вместе с тем неприятное впечатление. Вы как будто читали в них, что он предполагал найти в вас гораздо более, нежели нашел. Походка его была медленная; голос меланхолический, а длинные сухощавые пальцы была загнуты крючком наподобие когтей. Его можно было принять за пастора или подрядчика погребальных процессий, словом, за кого хотите, только не за полицейского чиновника. Лица, более противоположного надзирателю Сигреву и менее утешительного для людей огорченных, трудно было бы отыскать, за это я мог поручиться.
— Не здесь ли живет леди Вериндер? — спросил он.
— Точно так, сэр.
— Я пристав Кофф.
— Не угодно ли вам за мной пожаловать, сэр?
Провожая его к дому, я сообщил ему о своем имени и положении в семействе, чтобы развязать ему язык насчет дела, по которому вызывала его моя госпожа. Однако о деле-то он и не заикнулся. Он похвалил местность, — заметил, что морской воздух отличался весьма приятною свежестью. А я в это время ломал голову, спрашивая себя, чем мог знаменитый Кофф заслужить такую громкую репутацию. Таким образом мы дошли до дому в настроении двух незнакомых особ, в первый раз в жизни посаженных на одну цепь. Спросив о миледи и узнав, что она прогуливается по оранжереям, мы отправились в нижний сад и послали слугу предупредить ее о приезде пристава.
Покамест мы ждали возвращения слуги, пристав Кофф бросил взгляд налево, за зеленую арку, обвитую вечнозелеными растениями, увидал сквозь нее нашу розовую плантацию и прямо направил к ней свои шаги, между тем как на лице его впервые отразилось нечто похожее на интерес. К удивлению садовника и к моему полному отвращению, этот знаменитый полисмен оказался настоящим мудрецом в бесполезном искусстве разведение роз.
— Славное выбрали вы для них местечко, на юг и на юго-запад, — сказал пристав, качая своею седоватою годовой, и меланхолический голос его зазвучал удовольствием — Вот настоящая планировка для розовых кустов — клумбы, расположенные кругами, обнесенные квадратами. Так, так, а между вами дорожки. Но для чего они из гравеля? Засейте их лучше газоном, господин садовник, гравель не годится для ваших роз. О, какая очаровательная группа белых и красных роз! Неправда ли, какое милое сочетание цветов? А вот белая мускатная роза, мистер Бетередж, наша старинная английская роза, которою можно любоваться наряду с лучшими и новейшими сортами. Ох, ты моя миленькая! — сказал пристав, нежно лаская мускатную розу своими иссохшими пальцами и разговаривая с нею как с ребенком.
Более деликатного человека для разыскания алмаза мисс Рэйчел и для открытия вора поистине нельзя было придумать!
— Вы, кажется, очень любите розы, пристав? — спросил я.
— У меня слишком мало времени, чтобы тратить его на какие бы то ни было забавы, — отвечал пристав Кофф. — Но когда случается, и у меня свободная минутка, мистер Бетередж, то я почти всегда посвящаю ее моим любимицам. Я взрос между ними в питомнике отца моего, и если удастся, то с ними же проведу и остаток дней моих. Да, коли угодно будет Богу, я думаю не нынче — завтра совсем отказаться от поимки воров и начать ухаживать за розами. Но дорожки в моем садике будут непременно зеленые, господин садовник, — сказал пристав, на которого наш гравель, очевидно, произвел самое невыгодное впечатление.
— А ведь, смею сказать, для человека вашей профессии это довольно странные вкусы, сэр, — решился я заметить.
— Если вы оглянетесь кругом себя (чего однако многие не делают), — сказал пристав Кофф, — то вы заметите, что в большинстве случаев врожденные наклонности человека бывают диаметрально противоположны его официальным занятиям. Найдите мне две вещи более неподходящие друг к другу, чем роза и вор, и я постараюсь изменить свои вкусы, если только не ушло время. Я вижу, что вы употребляете дамасскую розу, господин садовник, как красивую подставку для более нежных и мелких сортов. Я и сам того же мнения. А кто эта леди, которая идет сюда? Вероятно, леди Вериндер.
Пристав увидал ее, прежде чем я или садовник успели заметить, несмотря на то, что он не знал, а мы оба знали, с какой стороны должна была придти она, из чего я вывел заключение, что пристав был гораздо шустрее нежели, это казалось с первого взгляда.
Появление нового сыщика или дело, по которому он был вызван, а быть может, и то и другое вместе, по-видимому, сильно смутили мою госпожу. В первый раз в жизни пришлось мне видеть, что она не знала как начать разговор с посторонним человеком. Но мистер Кофф сейчас же вывел ее из затруднения. Он спросил, не призывали ли до него другого сыщика; и узнав, что надзиратель Сигрев уже вел следствие и находился теперь у нас, выразил желание прежде всего переговорить с ним. Миледи направилась к дому. Перед тем, чтобы последовать за ней, пристав обратился к садовнику и облегчил свою душу последним прощальным замечанием насчет гравельных дорожек.
— Уговорите-ка миледи засеять их лучше газоном, — сказал он, бросая кислый взгляд на дорожки. — Только не гравель, господин садовник, отнюдь не гравель!
Отчего надзиратель Сигрев, будучи представлен приставу Коффу, показался мне несравненно ниже своего действительного роста, этого я никак не берусь объяснить; мое дело только заявить факт, который бросился мне в глаза. Оба сослуживца удалились в отдельную комнату и долго оставались там наедине, не впуская к себе ни единого нового существа. Когда они вышли, г. надзиратель казался взволнованным, а г. пристав зевал.
— Пристав желает осмотреть будуар мисс Вериндер, — сказал мистер Сигрев, обращаясь ко мне с величайшею торжественностью и большим воодушевлением. — Приставу могут понадобиться некоторые указания. Не угодно ли вам проводить пристава.
Слушая все это, я смотрел на знаменитого Коффа, а знаменитый Кофф в свою очередь смотрел на надзирателя Сигрева своим спокойным испытующим взглядом, который давно уже был мною подмечен. Конечно, я не мог утверждать, чтоб он выжидал той минуты, когда его сотоварищ явится перед ним в роли осла; но скажу, что я сильно подозревал это.
Я шел впереди, показывая дорогу наверх. Пристав осторожно обшарил индийский шкафик, осторожно осмотрел будуар, и обращаясь частью к надзирателю, а большею частью ко мне, предлагал нам вопросы, тайная цель которых казалась непонятною для нас обоих. Продолжая осмотр комнаты, он дошел наконец до двери спальни и остановившись перед известною вам декорацией, вопросительно ткнул своим сухощавым пальцем в небольшое пятно под самою замочною скважиной, которое уже замечено было надзирателем Сигревом, в то время как он выгонял из будуара женщин, столпившихся туда для показаний.
— Какая жалость! — сказал пристав Кофф. — Кто сделал это пятно? прибавил он, обращаясь ко мне.
Я отвечал, что, вероятно, в этом виноваты были юбки женщин, которые приходили сюда накануне для допроса. — Но надзиратель Сигрев тотчас же выпроводил их вон, сэр, чтоб они не наделали еще большего вреда, —поспешил я прибавить.
— Действительно так, — подтвердил надзиратель своим воинственным голосом. — Я тотчас же скомандовал им вниз. Всему виной их юбки, пристав, непременно их юбки.
— А не заметили ли вы, какая именно юбка наделала это? — спросил пристав Кофф, продолжая расспрашивать меня, а не своего сослуживца.
— Не заметил, сэр.
— Ну, так, вероятно, вы заметили? — сказал он, обращаясь на этот раз к надзирателю.
Г. надзиратель был, видимо, застигнут врасплох, но постарался вывернуться.
— Таким вздором не стоило обременять свою память, пристав, — сказал он, — пустяки, сущие пустяки.
Пристав Кофф посмотрел на мистера Сигрева тем же самым взглядом, каким он смотрел на гравельные дорожки в нашем цветнике, и не покидая своего меланхолического тона, дал нам впервые почувствовать свои способности.
— На прошедшей неделе, господин надзиратель, я производил одно тайное следствие, — сказал он. — С одной стороны было убийство, с другой — чернильное пятно на скатерти, появление которого никто не мог объяснить. Скажу вам, что с тех пор как я странствую по грязнейшим закоулкам этого грязного маленького мира, я еще ни разу не нападал на то, что называют пустяками; а потому, прежде чем приступить к каким-либо дальнейшим мерам, нам следует отыскать ту юбку, которая сделала это пятно, и удостовериться, когда именно могла высохнуть эта краска.