жант обратился ко мне с вопросом, нет ли у нас в доме больших собак, которые могли как-нибудь пробраться в будуар и размазать краску концом хвоста. Услыхав от меня, что ничего подобного не могло случиться, он потребовал увеличительное стекло и навел его на испорченное место. Но краска не сохранила ни малейшего отпечатка человеческой кожи, как это обыкновенно бывает от прикосновения руки. Напротив, все доказывало, что пятно произошло от легкого и случайного прикосновения чьей-либо одежды. Судя по показаниям Пенелопы и мистера Франклина, в комнату, вероятно, входила какая-нибудь таинственная личность, которая, и учинила вышеупомянутое повреждение в четверг между двенадцатью часами ночи и тремя часами утра. Дошед до такого результата, пристав Кофф вспомнил наконец о существовании надзирателя Сигрева, а в назидание своему сослуживцу сделал следующий краткий вывод из наведенного им следствия:
— Эта пустяки, господин надзиратель, — сказал пристав, указывая на запачканное место, — приобрели весьма большое значение с тех пор, как вы обошли их вашим вниманием. При настоящей постановке дела, это пятно возбуждает три вопроса, требующие немедленного разрешения. Во-первых, нет ли в доме одежды, носящей следы краски; во-вторых, если таковая окажется, то кому принадлежат они. В-третьих, как объяснит это лицо свое появление в будуаре и причиненное им на двери пятно между двенадцатью часами ночи и тремя часами утра. Если лицо это не даст удовлетворительного ответа, то похититель алмаза почти найден. дальнейшие розыскание по этому делу я, с вашего позволения, принимаю на себя, а вас не стану долее отвлекать от ваших городских занятии. Но вы привезли, как я вижу, одного из ваших помощников. Оставьте его мне на всякий случай и затем позвольте пожелать вам доброго утра.
Надзиратель Сигрев питал глубокое уважение к приставу, но самого себя он уважал еще более. Уходя из комнаты, он напряг все свои умственные способности, чтоб отразить удар Коффа столь же ловким и метким ударом.
— До сей минуты я не высказывал никакого мнения, — начал господин надзиратель своим воинственным голосом, не обличавшим ни смущения, ни колебания. — Но теперь, передавая это дело в ваши руки, я решаюсь заметить вам, пристав, что из мухи весьма легко сделать слона. Прощайте.
— А я окажу вам на это, — отвечал Кофф, — что есть люди, которые и вовсе не заметят мухи, потому что слишком высоко задирают голову.
Отплатив своему сотоварищу этим комплиментом, пристав повернулся на каблуках и отошел к окну.
Мы стояли с мистером Франклином и ждали, что будет дальше. Пристав смотрел в окно, засунув руки в карманы, и тихо насвистывая мотив «Последняя летняя роза». Впоследствии, при более коротком знакомстве, я заметил, что всякий раз, как мозг его удваивал свою деятельность, отыскивая путь к какой-нибудь тайной цели, пристав изменял себе только этим легким свистом, причем «Последняя летняя роза» всегда оказывала на него самое ободрительное и возбуждающее действие. Вероятно, мотив этот гармонировал с его душой, напоминая ему о любимых цветах; но так как он его насвистывал, трудно было вообразить себе что-нибудь печальнее и заунывнее.
Через минуту пристав отвернулся от окна, дошел до середины комнаты и, остановившись в глубоком раздумьи, устремил глаза на дверь спальни мисс Рэйчел. Немного погодя он опомнился, кивнул головой, как бы говоря себе: «этого будет достаточно!» Потом обратился ко мне с просьбой передать миледи, что он был бы весьма признателен миледи, если б она уделила ему десять минут времени для переговоров.
В ту минуту как я выходил из комнаты с этим поручением, мистер Франклин предложил приставу один вопрос, и любопытство заставило меня приостановиться немного на пороге, чтоб услышать ответ последнего.
— Не догадываетесь ли вы наконец, кто похитил алмаз? — спросил мистер Франклин.
— Алмаза никто не похитил, — отвечал пристав Кофф.
Такой странный взгляд на дело до того поразил нас обоих, что мы оба просили его объясниться.
— Погодите немного, — сказал пристав, — еще не все кусочки этой путаницы подобраны.
XIII
Я нашел миледи в ее кабинете. Она показалась мне испуганною и недовольною, услыхав, что пристав Кофф желает говорить с ней.
— Действительно ли это нужно? — спросила она. — Не можете ли вы заменить меня, Габриель?
Я до такой степени поражен был ее словами, что на лице моем, вероятно, отразилось полное недоумение; но миледи тотчас же соблаговолила объясниться.
— Боюсь, не расстроены ли у меня нервы? — сказала она. — Сама не знаю, почему этот лондонский сыщик внушает мне такое отвращение. Я предчувствую, что он внесет в ваш дом одни огорчения, и тревогу. Конечно, это очень глупо с моей стороны и вовсе на меня не похоже; а между тем это так.
Я решительно не знал, что отвечать ей. Чем ближе я знакомился с приставом Коффом, тем более он мне нравился. Впрочем, благодаря этому признанию и своему твердому характеру, о котором вам уже известно, читатель, миледи скоро овладела собою.
— Уж если мне необходимо его видеть, — сказала она, — то я решаюсь на это; только не требуйте от меня, чтоб я приняла его наедине. Пусть он придет сюда, Габриель, но и вы оставайтесь здесь до тех пор, пока он не уйдет.
С самого девичества моей госпожи это был, сколько я мог припомнить, ее первый припадок мигрени. Я вернулся в «будуар». Мистера Франклина там уже не было. Он ушел в сад, чтобы пройтись немного с мистером Годфреем, перед его отъездом в Лондон. А мы с приставом Коффом тотчас же отправилась в комнату моей госпожи.
Уверяю вас, что миледи побледнела, увидав его! Однако она превозмогла себя, и спросила пристава, не будет ли он противиться моему присутствию в комнате. По доброте своей она не забыла даже прибавить, что смотрела на меня не только как на старого слугу своего дома, но и как на доверенное лицо, с которым считала полезным советоваться во всех делах, касавшихся дома. Пристав вежливо отвечал ей, что собираясь говорить о прислуге вообще, и уже имея доказательство той пользы, которую может принести ему в этом отношении моя опытность, он будет смотреть на мое присутствие в комнате как на личное для себя одолжение. Миледи знаком предложила нам два стула, и мы немедленно приступили к совещанию.
— Мое личное мнение о деле уже составлено, — сказал пристав Кофф, — но с позволения миледи, я намерен умолчать о нем до поры до времени. В настоящую же минуту на мне лежит обязанность передать вам, к какому результату провел меня осмотр будуара мисс Вериндер, и к каким мерам считаю я необходимым приступить теперь с вашего разрешения.
Затем он рассказал ей об исследовании пятна на разрисованной двери, о выведенных им из этого заключениях, и повторил почти то же, что он говорил надзирателю Сигреву, только в более почтительных выражениях. «Первый факт, не подлежащий сомнению, это пропажа алмаза из шкафика», в заключение сказал пристав: «почти столько же вероятен и другой факт, что следы пятна, сделанного на двери, должны были остаться на одежде кого-либо из живущих в доме. Прежде нежели идти вперед мы должны разыскать эту одежду».
— От этого открытия, — заметила моя госпожа, — вероятно, будет зависеть и открытие вора?
— Извините, миледи, я не говорю, что алмаз украден. Я утверждаю только, что алмаз пропал. Открытие испачканного платья может только указать вам путь к разысканию его.
Миледи взглянула на меня.
— Понимаете ли вы это? — спросила она.
— Вероятно, пристав Кофф понимает это, миледи, — отвечал я.
— Каким же путем предполагаете вы разыскивать испачканное платье? — спросила моя госпожа, еще раз обращаясь к приставу. — Мне совестно сказать, что комнаты и сундуки моих добрых старых слуг уже были обысканы первым следователем, и потому я не могу и не хочу вторично подвергать их подобному оскорблению!
Вот это была госпожа, вот это была женщина, единственная, быть может, из десяти тысяч!
— Об этом я, и хотел поговорить с вами, сударыня, — сказал пристав. — Прежний следователь тем и испортил все дело, что не сумел скрыть от слуг своего подозрение против них. Если б я вздумал поступить по его примеру, то нет сомнения, что все они, и преимущественно женщины, старались бы всячески препятствовать следствию. А между тем, их сундуки непременно должны быть обысканы, по той простой причине, что первый обыск имел целью найти алмаз, тогда как второй будет клониться к тому, чтоб отыскать испачканное платье. Я совершенно согласен с вами, миледи, что следует пощадить самолюбие слуг, но вместе с тем я убежден и в том, что необходимо осмотреть их платья.
Признаюсь, было от чего стать в тупик! Даже и миледи высказала это, только, разумеется, в более изящных выражениях.
— Я уже составил план, который должен устранить это затруднение, — сказал пристав Кофф. — Если вам угодно будет на него согласиться. Я предлагаю прямо и откровенно объясниться с слугами.
— Но женщины тотчас же сочтут себя заподозренными, — перебил я.
— Женщины этого не сделают, мистер Бетередж, — отвечал сержант, — если только я предупрежу их, что намерен осмотреть, начиная с гардероба миледи, вещи всех лиц, ночевавших здесь в прошлый вторник. Это, конечно, пустая формальность, прибавил он, искоса поглядывая на мою госпожу, — но слуги подчинятся ей охотно, если их уравняют с господами, а вместо того чтобы препятствовать обыску, они сочтут за честь ему содействовать.
Я тотчас же уразумел истину его слов; даже и миледи, оправившись от изумления, поняла, что он был прав.
— Так вы убеждены, что осмотр необходим? — сказала она.
— Я не вижу, миледи, кратчайшего пути для достижения наших целей.
Госпожа моя встала, чтобы позвонить свою горничную.
— Прежде чем говорить с прислугой, вы получите ключи от моего собственного гардероба, — сказала она.
— Не лучше ли нам прежде удостовериться, что остальные леди и джентльмены, живущие в доме, согласны на мое предложение? —неожиданно перебил ее пристав.