Зная уловки великого Коффа и убедившись в его намерении тайно выследить Розанну, я понял, что он нашел нужным скрыть от доносчиц, какую существенную пользу принесли они ему своими открытиями. Это были такого рода женщины, которые, раз смекнув, что им поверили, не преминули бы прихвастнуть своим значением, и, конечно, заставили бы Розанну Сперман стать еще осторожнее в своих поступках.
Был великолепный летний вечер; сокрушаясь о судьбе этой несчастной девушки и крайне встревоженный общим положением наших дел, я вышел погулять немного, и, конечно, направился в кусты. Там я встретил мистера Франклина, ходившего по своей любимой дорожке. Он уже давно вернулся со станции и все время просидел у миледи. Своим рассказом о непостижимом сопротивлении мисс Рэйчел допустить осмотр своего гардероба госпожа моя привела его в такое уныние, что он видимо уклонялся даже со мной от разговора об этом предмете. В первый раз с тех пор как я знал мистера Франклина, пришлось мне подметить на его лице фамильные складки, характеризовавшие всех членов этой благородной семьи.
— Ну, Бетередж, — сказал он, — как вам нравится эта таинственная, полная подозрений атмосфера, в которой мы живем все это время? Помните ли вы то утро, когда я впервые приехал сюда с Лунным камнем? Боже мой! и для чего мы тогда же не бросили его в пески!
После этого приступа мистер Франклин замолчал, желая пересилить свое волнение. Минуты две мы шли рядом, не говоря ни слова; наконец он спросил меня, что сталось с приставом. Мистера Франклина нельзя было удовлетворить ответом, будто пристав сидит в моей комнате, обдумывая следствие, а потому я без всякой утайки передал ему о случившемся, в особенности налегая на доносы двух горничных относительно Розанны Сперман.
С свойственною ему сообразительностью мистер Франклин понял во мгновение ока, на кого должны были устремиться подозрение пристава.
— Не говорили ли вы мне сегодня утром, — спросил он, — что один из городских лавочников встретил вчера Розанну Сперман, пробиравшуюся через болота в Фризингалл, между тем как все считали ее больною и даже в постели?
— Точно так, сэр.
— Если горничная тетушки и старшая служанка не солгали, стало быть, лавочник не мог ошибиться. Девушка прикинулась больною, чтоб обмануть нас. Ей просто нужно было тайком отлучаться в город для какой-нибудь преступной цели. Я убежден, что платье, испачканное краской, принадлежало ей; а огонь, трещавший в ее комнате в четыре часа утра, зажжен был с намерением истребить это платье. Алмаз похищен Розанной, в этом нет более сомнения, а я тотчас же иду к тетушке, чтоб объявить ей об этом обстоятельстве.
— Нет, уж пожалуйста повремените немного, сэр, — раздался позади нас меланхолический голос.
Мы оба обернулись и очутились лицом к лицу с приставом Коффом.
— Но почему хотите вы, чтобы я медлил? — спросил мистер Франклин.
— Потому что слова ваши миледи тотчас же передаст мисс Вериндер, —отвечал пристав.
— Прекрасно, но что же может выйти из этого? — спросил мистер Франклин, внезапно разгорячаясь, как будто пристав смертельно оскорбил его.
— А как вы думаете, сэр, — спокойно возразил пристав Кофф, — благоразумно ли с вашей стороны делать мне подобные вопросы, да еще в такое время?
Наступила пауза, мистер Франклин близко подошел к приставу, и оба пристально посмотрели друг другу в лицо. Мистер Франклин заговорил первый, но уже целым тоном ниже.
— Вам, вероятно, известно, мистер Кофф, — сказал он, — что почва, по которой вы теперь ступаете, требует с вашей стороны величайшей осторожности и деликатности.
— Не в первый, а может быть, в сотый раз приходится мне иметь дело с подобною почвой, сэр, — отвечал пристав с своею обычною невозмутимостью.
— Итак, я должен понять из этого, что вы запрещаете мне рассказывать тетушке обо всем случившемся?
— Я прошу вас понять только одно, сэр, что если вы без моего разрешение расскажете об этом леди Вериндер или кому бы то ни было, то я откажусь от следствия!
После такого решительного ответа мистеру Франклину ничего более не оставалось делать, как подчиниться. Он с сердцем отвернулся от нас и ушел.
Стоя поодаль и с трепетом прислушиваясь к их разговору, я решительно недоумевал, кого следовало мне подозревать теперь и на чем остановить свои догадки. Впрочем, несмотря на сильное смущение, я уразумел две вещи. Во-первых, что поводом к крупному разговору между приставом и мистером Франклином, была, по непостижимой для меня причине, сама мисс Рэйчел. Во-вторых, что оба собеседника вполне поняли друг друга, без всяких околичностей и предварительных объяснений.
— А вы-таки поглупили в мое отсутствие, мистер Бетередж, пустившись на розыски без моего ведома, — сказал пристав; — пожалуйста, будьте вперед полюбезнее и не забывайте приглашать меня с собой, когда вам вздумается кое-что поразведать.
Он взял меня под руку, и повернув назад, пошел опять в том же направлении, откуда только что вернулся. Положим, что упрек его был действительно мною заслужен, но из этого еще не следовало, чтоб я стал ловить вместе с ним Розанну Сперман. Я не рассуждал в то время, воровка она была, или нет; законно ли было мое сочувствие к ней, или преступно, я просто жалел ее — вот и все.
— Чего вы хотите от меня? — спросил я, останавливаясь и освобождая свою руку из руки пристава.
— Небольших топографических указаний, — отвечал он.
Я не имел причины не дать ему маленького урока в местной географии.
— Нет ли в этом направлении дорожки от взморья к дому? — спросил пристав, указывая на сосновую аллею, ведшую к пескам.
— Да, — отвечал я, — тут есть дорожка.
— Ну, так проведите меня к ней.
Летние сумерки начинали уже сгущаться, когда мы с приставом Коффом отправились на пески.
XV
Погруженный в глубокое раздумье, пристав молчал до тех пор, пока мы не вошли в сосновую аллею. Тут он очнулся, как человек, принявший известное решение, и снова заговорил со мной.
— Мистер Бетередж, — сказал он, — так как вы сделали мне честь быть моим сотрудником в нашем общем деле и можете, если не ошибаюсь, оказать мне некоторые услуги до истечения нынешнего вечера, то я нахожу дальнейшую мистификацию между нами излишнею и первый подаю вам пример откровенности. Вы решились, кажется, утаивать от меня все могущее повредить Розанне Спермин, по той причине, что относительно вас она всегда вела себя хорошо, и вы о ней искренно сожалеете. Такие гуманные побуждение делают вам, конечно, величайшую честь, но в данном случае вы расточаете их напрасно. Розанне Сперман не грозит ни малейшая опасность, даже если я обличу ее в похищении алмаза, и при том на основании доказательств, столько же для меня очевидных, как ваш нос, на который я смотрю в настоящую минуту.
— Вы хотите сказать, что миледи не станет ее преследовать? — спросил я.
— Я хочу сказать, что миледи не может ее преследовать, — отвечал пристав. — Розанна Сперман не более как орудие в руках другого лица, и ради этого лица необходимо будет пощадить ее.
Он говорил искренно и серьезно, в этом не могло быть ни малейшего сомнения; однако в душе моей шевельнулось какое-то недоброе чувство против пристава Коффа.
— Кто же эта другая особа? — спросил я.
— Не можете ли вы сами назвать ее, мистер Бетередж?
— Нет, не могу, — отвечал я.
Пристав Кофф остановился как вкопанный и устремил на меня взор, полный грустного участия.
— Мне всегда приятно сострадать человеческим слабостям, — сказал он, — и в настоящую минуту, например, я особенно сочувствую вам, мистер Бетередж, и вы по той же самой причине сочувствуете Розанне Сперман, не правда ли? Но не привелось ли вам узнать как-нибудь случайно, что она шила себе новое белье в последнее время?
Я решительно не мог постичь, с какою целью ввернул он мне так неожиданно этот последний вопрос. Сознавая, что откровенность моя не могла в этом случае повредить Розанне, я отвечал, что девушка поступила в наш дом с самым скудным запасом белья, и что в награду за ее хорошее поведение (я особенно налег на последнем слове) миледи снабдила ее целым приданым не более двух недель тому назад.
— Грустно жить в этом мире, мистер Бетередж, — сказал пристав. — Человеческую жизнь можно уподобить мишени, в которую постоянно метит несчастие и без промаха попадает в цель. Да, кабы не этот новый запас белья, мы, вероятно, отыскали бы между вещами Розанны какую-нибудь новую кофточку, или юбку и, пожалуй, накрыли бы ее на месте. Вы, конечно, понипмаете, о чем говорю я, не так ли? из лично наведенных вами между прислугой справок, вы, вероятно, узнали, что подмечено было обеими горничными у дверей комнаты Розанны. Вероятно, известно вам и то, куда ходила она вчера вечером, сказавшись больною? Неужто не догадываетесь? О, Боже мой, а ведь это так же ясно, как та полоса света, что видна в конце аллеи. В четверг, в одиннадцать часов утра, надзиратель Сигрев (эта двигающаяся масса всевозможных человеческих слабостей) обратил внимание всей женской прислуги на попорченную дверь. Имея причину подозревать, что следы этого пятна остались на ее одежде, Розанна, при первом удобном случае, отправилась в свою комнату, нашла пятно на своей юбке, кофточке или на чем бы там ни было, прикинулась больною, пошла в город, купила нужные материалы, чтобы сделать себе новую вещь взамен испачканной, проработала над нею, запершись в своей комнате, всю ночь под четверг, право по утру развела огонь не с тою целью, чтобы сжечь что-нибудь: она знала, что две из ее подруг подсматривают за ней у двери; и потому, сознавая, что можно было отделаться от платья без запаха гари и кучи пепла, с которым опять-таки пришлось бы повозиться, она развела вышеупомянутый огонь, с целью высушить и выгладить новую штуку белья, сшитую взамен испачканной. Испачканную же она, по всей вероятности, скрыла на себе и в настоящее время хлопочет о том, чтобы закинуть ее в какое-нибудь глухое местечко на том уединенном берегу, который виден отсюда. Сегодня вечером я следил за Розанной и видел, как она вошла в одну из хижин соседней рыбачьей деревни, куда, быть может, мы и сами зайдем до возвращения домой. Побыв немного в хижине, она вышла оттуда, держа что-то под мантильей, как мне показалось. Мантилья на плечах женщины есть эмблема милосердия, она прикрывает собой множество грешков. Я видел, как, вышедши из хижины, Розанна пошла вдоль берега, по направлению к северу. Неужели ваш берег, мистер Бетередж, считается одним из самых красивых по части морских видов? — спросил пристав.