— Теперь пора пожелать вам спокойной ночи, сударыня, — сказал пристав. — Но мне хотелось бы уверить вас напрощаньи, что в вашем покорном слуге вы видите искреннего доброжелателя Розанны Сперман. К сожалению, должно сознаться, что ей никогда не повезет в этом доме; и потому лучше было бы, если б они вовсе его оставила.
— Благослови вас Бог! — воскликнула мистрис Иолланд, — ведь она и впрямь собирается его оставить. (Заметьте, что я перевожу слова мистрис Иолланд с йоркширского наречие на чистый английский язык. Уж если сам велемудрый Кофф в разговоре с ней прибегал иногда к моим объяснениям, то посудите, какую работу задал бы я вам, читатель, если бы привел ее слова на местном наречии!)
Розанна Сперман собирается уходить от нас. Услышав это, я навострил уши. Что ни говорите, а мне казалось весьма странным, что решаясь за подобный поступок, она не предупредила о нем ни меня, ни миледи. Вот оказия, подумал я, видно и в самом деле последний выстрел пристава метко попал в цель! Я снова начал размышлять о том, действительно ли мое участие в розысках было так безвредно, как мне казалось. Должность пристава, быть может, обязывала его мистифировать честную женщину, опутывая ее непроницаемою сетью лжи; что же до меня касается, то я, как добрый протестант, должен был понимать, что дьявол есть отец лжи, и что предаваясь лжи, мы предаем себя в руки дьявола. Почуяв в воздухе что-то недоброе, я попробовал было увести как-нибудь пристава Коффа. Но он тотчас же уселся и попросил еще рюмочку из голландской бутылки, а мистрис Иолланд, заняв место насупротив его, опять принялась потчевать гостя. Чувствуя величайшую неловкость, я объявил им, что ухожу домой; и уже направился было к дверям, однако уйти все-таки не имел духу.
— Так она собирается оставить это место? — сказал пристав. — Но куда же она себя денет? Жалко мне ее, бедняжку, жалко! Ведь у нее в целом мире нет друзей, кроме вас, да меня.
— Ну, этого нельзя сказать! — отвечала мистрис Иолланд. — Сегодня вечером, как я уже вам докладывала, она приходила посидеть с нами, а поговорив немного со мной и Люси, просила позволение пойти наверх в комнату моей дочери. Это единственная комната, где у нас водятся чернила и перья. «Мне нужно написать письмо к другу, — сказала она, — а дома не удастся этого сделать, потому что наши любопытные горничные то и дело заглядывают в комнату». Уж кому писала она это письмо, сказать вам точно не умею; а судя по употребленному ею на то времени, должно полагать, что письмо было смертельно длинно. Когда она сошла вниз, я предложила ей почтовую марку; но письма в ее руках не оказалось, и марки она не приняла. Ведь вам, я думаю, известно, как скрытна, бедняжка, насчет себя и своих действий. Тем не менее, я положительно знаю, что у нее есть друг и к нему-то, как я полагаю, она и отправится.
— И скоро? — спросил пристав.
— При первой возможности, — отвечала мистрис Иолланд.
Я решительно воротился. В качестве главного дворецкого и распорядителя в доме госпожа моей, я никак не мог допустить, чтобы в моем присутствии позволяла себе так свободно рассуждать, оставит ли нас ваша, вторая горничная или нет.
— Не ошибаетесь ли вы насчет Розанны Сперман? — спросил я. — Если б она действительно собиралась отойти от нас, то прежде всего, вероятно, заявила бы об этом мне.
— Я ошибаюсь? — воскликнула мистрис Иолланд. — В таком случае для чего же купила она у меня час тому назад, вот в этой самой комнате, некоторые необходимые дли дороги принадлежности? Кстати, хорошо, что вспомнила, — продолжала несносная женщина, внезапно принимаясь шарить в своем кармане, — я еще хотела сказать вам кое-что о Розанне и ее деньгах. Не увидит ли ее кто-нибудь из вас по возвращении домой?
— Я охотно передам ваше поручение бедняжке, — отвечал пристав Кофф, прежде чем я успел ввернуть словцо.
Мистрис Иолланд вытащила из кармана несколько шиллингов и сикспенсов и принялась отсчитывать их на ладонь с какою-то раздражающею осторожностью. Видно было, что подавая деньги приставу, она рассталась с ними весьма неохотно.
— Не возьметесь ли вы передать эти деньги Розанне с моим сердечным приветом и уважением? — спросила мистрис Иолланд. — Она почти навязала мне их насильно за купленные у меня сегодня вещи. Конечно, скрывать нечего — денежки у нас редкие, и желанные гости; однако меня мучает, что я взяла у бедняжки ее скудные сбережения, да и муж-то не похвалит меня за это, вернувшись завтра с работы… Так скажите же пожалуйста Розанне, что я от всего сердца прошу ее принять эти вещи в подарок. Только денег-то не оставляйте на столе, — прибавила мистрис Иолланд, быстро пододвигая их к приставу, словно они жгли ей руки. — Ой, не оставляйте их тут, голубчик! Времена тяжкие, а плоть немощна, чего доброго, пожалуй и опять возьмет покушение положить их в карман!
— Уйдемте, — сказал я. — Мне невозможно оставаться долее, пора домой.
— Идите, я не заставлю ждать себя, — отвечал пристав.
Я вторично направился к дверям, но несмотря на все мои усилия, никак не мог перешагнуть за порог.
— Возвращать деньги, — сказал пристав, — дело весьма щекотливое. Ведь вы верно дешево взяли с нее за проданный вами товар?
— Дешево! — отвечала мистрис Иолланд. — Судите лучше сами!
И взяв со стола свечу, она повела пристава в угол кухни. Ну, хоть зарежьте меня, а я никак не мог удержаться, чтобы не последовать за ними. В углу свалена была куча разного хлама, состоявшего преимущественно из обломков старого металла. Всякий раз как случалось кораблекрушение, рыбак прибавлял к своему хламу новые обломки, но выгодного сбыта этому товару еще не находил. Мистрис Иолланд нырнула в кучу и вытащила оттуда старый лакированный жестяной ящик с крышкой и кольцом для вешанья; такого рода ящики употребляются обыкновенно на кораблях для предохранения географических и морских карт и других подобных бумаг от влияния сырости.
— Смотрите! — сказала она. — Сегодня вечером Розанна купила у меня точь-в-точь такой же ящик. «Вот это как раз годится для моих воротничков и рукавчиков», — сказала она, «они не будут так мяться в нем как в сундуке». И стоит-то всего один шиллинг девять пенсов, мистер Кофф, — продолжила рыбачка, — не сойти мне с этого места, если я взяла с нее хоть полпенни более!
— Дешево продано, — сказал пристав, глубоко вздохнув. Он взвесил ящик на руке, и в то время как глаза его рассматривали этот предмет, мне послышалась две-три нотки «Последней летней розы». Сомневаться долее было невозможно. Пристав сделал новое открытие ко вреду Розанны, да еще в таком месте, где я считал ее наиболее безопасною. И все через меня! Судите сами, что почувствовал я в эту минуту и как сильно упрекнул себя за свое неуместное посредничество между ним и мистрис Иолланд.
— Да уж будет вам, пора домой, — сказал я.
Но не обращая на меня никакого внимания, мистрис Иолланд предприняла вторую экскурсию в кучу хлама, и на этот раз вытащила оттуда собачью цепь.
— Взвесьте-ка ее на руке, сэр, — сказала она приставу. — У нас было три такие цепи, а две из них взяла Розанна! «Ну, на что вам эти цепи, моя милая?» спросила я ее. «Если их связать вместе, — отвечала она, то они как раз обойдутся вокруг моего сундука» — «Да веревка-то ведь дешевле», говорю я. «А цепи надежнее», — отвечала она. «Ну, слыханное ли это дело, чтобы сундук обвязывали цепями?», — сказала я. «О, мистрис Иолланд, не противоречьте мне», — отвечала она, «отдайте мне эта цепи». Странная девушка, мистер Кофф, сердце у нее золотое, а с дочерью моею обходится как родная сестра, а все-таки чудна до крайности. Нечего делать, отдала я ей эта цепи, и всего-то за три шиллинга шесть пенсов. Как честная женщина, мистер Кофф, за три шиллинга шесть пенсов!
— За каждую? — спросил пристав.
— Какое за каждую! За обе! — отвечала мистрис Иолланд.
— Даром отдали, сударыня, — сказал пристав, покачав годовой. — Просто даром!
— Вот и деньги, — сказала мистрис Иолланд, опять подвигаясь бочком к маленькой кучке серебра, лежавшего на столе, словно тянула ее к ней какая-то непреодолимая сила. — Жестяной ящик да собачьи цепи, вот все что она купила и унесла с собой сегодня. Один шиллинг девять пенсов и три шиллинга шесть пенсов составляют пять шиллингов три пенса, которые, я прошу вас передать бедняжке с моим сердечным приветом. Право, мне совестно лишать ее этих маленьких сбережений, самой пригодятся со временем.
— А мне, сударыня, совестно будет возвращать ей эти деньги, — отвечал пристав Кофф. — Вы и без того продешевили ваш товар; право, так.
— И вы действительно так думаете, сэр? — спросила мистрис Иолланд, с неожиданно просиявшим лицом…
— К чему же мне вас обманывать, сударыня? — отвечал пристав. — Да вот спросите хоть у мистера Бетереджа.
Что было пользы спрашивать у меня? Чтобы как-нибудь отделаться от них, я только пожелал им спокойной ночи и сделал вид, что собираюсь уходить.
— Провал их возьми, эти деньги! — внезапно воскликнула мистрис Иолланд, теряя всякую власть над собой; и накинувшись на серебро, она поспешно сунула его в свой карман. — Право, зло разбирает, глядя, как тут же у тебя под боком лежат деньги и никто не хочет ими пользоваться, — продолжила безрассудная женщина, с шумом, кидаясь на свое место и бросая на пристава взгляд, ясно говоривший: теперь, когда они опять попали в мой карман, попробуй-ка их достать оттуда, коли сумеешь!
На этот раз я не только направился к дверям, но и в самом деле вышел за порог. Объясняйте это как умеете, только я испытывал ощущение смертельной обиды со стороны пристава и мистрис Иолланд. Не успел я пройти по деревне и трех шагов, как уже пристав нагнал меня.
— Спасибо вам за знакомство, мистер Бетередж, — сказал он. — Я обязан жене рыбака совершенно новым, еще неизвестным мне доселе ощущением: мистрис Иолланд сбила меня с толку.
На языке моем уже вертелся резкий ответ, по той причине, что будучи зол на самого себя, я был озлоблен и против пристава. Но услышав такое признание, я внутренно возрадовался, в надежде, что вред, причиненный мной Розанне еще, быть может, не слишком важен. Однако благоразумное молчание сковало мои уста, и я ждал, что скажет он дальше.