— Около часу, сэр.
— Можете возвратиться в Фризнигалл к вашему постоянному посту, — сказал пристав своим спокойным, меланхолическим тоном. — Мне сдается, мистер Джойс, что ваше ремесло не по плечу вам, а должность сыщика слишком ничтожна для ваших способностей. Прощайте.
Полисмен удалился. Не могу рассказать вам, как огорчало меня известие о Розанне Сперман. Тысячи различных предположений пробегали в голове моей, но не умея остановиться ни за одном из них, я стоял как вкопанный, молча уставясь на пристава.
— Успокойтесь, мистер Бетередж, — сказал пристав, словно угадывая мои главнейшие опасения и стараясь прежде всего устранить их. — Вашей молодой приятельнице Розанне не удастся проскользнуть сквозь мои пальцы. Знайте, что пока мне будет известно местопребывание мисс Вериндер, я не потеряю следов и ее сообщницы. В прошедшую ночь я помешал их свиданию. Ну, что ж, они вместо того сойдутся нынче же в Фризангалле. Стало быть, нам нужно перенести наши розыски (а, пожалуй, гораздо ранее, нежели я предполагал) из дома леди Вериндер в тот дом, куда поехала теперь ее дочь. А покамест придется снова обеспокоить вас просьбой: еще раз созвать всю прислугу.
Мы отправилась в людскую. Стыдно мне сознаваться в таком низком любопытстве, тем не менее, я должен объявить вам, читатель, что при последних словах пристава мною овладел новый припадок следственной горячки. Позабыв свою ненависть к приставу Коффу, я дружески ухватил его за руку.
— Рада самого Бога, сэр, — сказал я, — откройте мне: с какою целью намерены вы созвать прислугу.
Великий Кофф остановился, и в грустном экстазе проговорил, обращаясь к пустому пространству:
— Что если б этот человек, — сказал пристав (очевидно намекая на меня), — да знал толк в розах, ведь он был бы совершеннейшим созданием в мире!
Вслед за таким сильным излиянием чувств, пристав вздохнул и взял меня под руку.
— Одно из двух, — сказал он, снова возвращаясь к прерванному разговору, — или Розанна Сперман отправилась прямо в Фризингалл (чтобы поспеть туда прежде меня), или она пошла сперва проведать свое потаенное местечко на песках. Прежде всего, нужно удостовериться, кто из слуг видел ее последним перед тем как она ушла из дому.
Из допроса оказалось, что последняя видела ее судомойка Нанси. Она хорошо заметила, как Розанна выскочила через заднюю дверь с письмом в руках и остановила работника мясника, выгружавшего в это время привезенное мясо. Нанси слышала, как она просила работника, по возвращении в Фризингалл, отдать это письмо на почту. Работник, взглянув на адрес, — отвечал ей, что письмо, адресованное в Коббс-Голь, не расчет сдавать на фризингальскую почту, что суббота не почтовый день, а потому письмо достигнет своего назначение не ранее понедельника утром. Розанна отвечала ему, что это не беда, если письмо дойдет в понедельник утром, но что ей важнее всего верная доставка. Тогда работник уехал, обещав ей исполнить ее просьбу. В эту минуту Нанси позвали в кухню, и после нее уже никто не видал Розанны Сперман.
— Ну, что же предполагаете вы делать теперь? — спросил я, когда мы снова остались наедине.
— Что? — отвечал пристав, — нужно отправляться в Фризингалл.
— Чтобы разыскать письмо, сэр?
— Да, в этом письме находится памятная записка о потаенном хранилище ящика. В почтовой конторе я разузнаю, на чье имя адресовано письмо, и если предположение мои окажутся справедливыми, то я в следующий же понедельник сделаю визит вашей приятельнице, мистрис Иолланд.
Я вышел с приставом, чтобы распорядиться насчет кабриолета. На конном дворе мы получили новые известие о скрывшейся девушке.
XIX
Слухи о побеге Розанны уже распространились между дворовою прислугой. Каждый с своей стороны навел справки, и таким образом добрались до одного проворного маленького чертенка, по прозвищу «Доффи», который, будучи употребляем иногда для очистки сада от сорных трав, видел Розанну не далее как полчаса тому назад. Доффи был убежден, что проходя через сосновую аллею, он встретил именно Розанну, которая не шла, а бегом бежала по направлению к берегу.
— Знает ли мальчик береговые окрестности? — спросил пристав Кофф.
— Он родился и вырос на этом берегу, — отвечал я.
— Доффи, — сказал тогда пристав, — хочешь ли заработать шиллинг? В таком случае отправляйся за мной, а вы, мистер Бетередж, приготовьте к моему возвращению кабриолет.
И с этими словами он таким быстрым шагом пустился на зыбучие пески, что (несмотря на мои еще хорошо сохранившиеся ноги) я не в состоянии был бы с ним соперничать; а маленький Доффи, подобно всем нашим молодым дикарям, когда они бывают в веселом настроении духа, гикнул и побежал рысью по пятам пристава. Здесь опять я нахожу невозможным изобразить то состояние духа, которое овладело мной по уходе мистера Коффа: то была какая-то странная, бестолковая гомозливость. Я делал тысячу бесполезных вещей внутри и вне дома, которых решительно не в состоянии теперь припомнить. Я даже не мог дать себе отчета, сколько времени прошло с тех пор, как пристав отправился на пески, когда Доффи примчал мне от него записку. Это был небольшой клочок бумажки, вырванный приставом из его портфеля и заключавший в себе следующие строки карандашом: «Пришлите мне поскорее ботинок Розанны Сперман, да не мешкайте, пожалуйста».
Я послал первую попавшуюся мне женщину в комнату Розанны, потом, отправляя мальчика к приставу, велел передать ему, что сам немедленно последую с ботинком.
Очень хорошо понимаю, что путь, избранный мною для выполнения полученных инструкции, был далеко не кратчайший, но я решился до тех пор не отдавать ботинка Розанны в руки пристава, пока не удостоверюсь, не затеял ли он какой-нибудь новой мистификации. Мое первоначальное желание оправдать как-нибудь девушку, если это окажется возможным, снова заговорило во мне в последнюю минуту. Столь возбужденное состояние чувств моих, помимо следственной горячки, заставило меня поторопиться, и потому, вооружась ботинком, я отправился на пески таким форсированным маршем, каким только способен ходить семидесятилетний старик, не слишком полагающийся на свои силы.
Между тем как я приближался к берегу, собрались черные туча, дождь, отбиваемый ветром, хлынул широкими струями, а вдали, на песчаной отмели у входа в залив, слышен был грозный рев набегавших морских волн. Сделав несколько шагов вперед, я увидал Доффи, приютившегося на подветренной стороне песчаных холмов. Но скоро глазам моим предстала картина еще более мрачная: рассвирепевшее море, валы, разбивавшиеся о песчаную отмель, гонимый ветром дождь, который, подобно легкой дымке, вился над поверхностью вод, и бурый пустынный берег, на котором одиноко выделялась черная фигура пристава Коффа. Завидев меня, он указал рукой на север.
— Держитесь этой стороны и спускайтесь ко мне отсюда, — громко крикнул он.
Я стал спускаться с холмов, едва переводя дыхание, между тем как сердце мое так и хотело выскочить. Говорить я положительно не мог: сотни вопросов роились в моей голове, но ни один из них не выходил из моих уст. Лицо пристава испугало меня; взор его был ужасен. Он выхватил у меня ботинок и вложил его в след ноги, глядевший прямо на юг от того места, где мы стояли, в направлении к утесу, известному под названием южной скалы. След еще не размыло дождем, и ботинок девушки пришелся по нем точь-в-точь. Пристав молча указал мне на ботинок, стоявший в следу.
Я схватил его за руку, снова пытаясь заговорить с ним, но как и прежде ничего не в силах был вымолвить. А он между тем продолжил спускаться все ниже, и ниже, до того самого места, где утесы упирались в песок. В это время около южной скалы только что начинался прилив, и набегавшая вода вздувалась над песчаною зыбью. В глубоком молчании, которое свинцом падало мне на сердце, с упорною, наводящею страх настойчивостью, пристав Кофф то здесь, то там вкладывал ботинок в следы, постоянно указывавшие, что девушка шла в направлении к скалам, а не от скал. В противоположном направлении никаких следов не было.
Наконец пристав бросил эти бесплодные поиски. Он снова взглянул на меня, а затем на воды, все выше и выше вздымавшияся над таинственною поверхностью зыбучих песков. Я в свою очередь посмотрел туда же и угадал его тайную мысль. Ужасная, немая дрожь внезапно пробежала по моему телу; я упал на колени.
— Она, должно быть, приходила сюда, — послышался голос пристава, говорившего с самим собой, — и эти скалы были, вероятно, свидетелями какой-нибудь ужасной катастрофы.
Тогда только пришли мне на память странные взгляды, слова и поступки девушки, то отупение и безжизненность, с которыми она слушала меня и отвечала на мои вопросы несколько часов тому назад, когда я застал ее в коридоре со щеткой в руках. Все это промелькнуло в моей голове, пока говорил пристав, и я разом убедился, что он был далек от страшной истины. Я хотел поведать ему об оледенившем меня ужасе, я пытался было оказать ему: «Пристав, она сама искала этой смерти»; напрасно! слова не выходили из моих уст. Немая дрожь не покидала меня. Я не чувствовал дождя, не замечал прибывавшей воды. Предо мной стоял как бы призрак бедного погибшего создания, мне живо представилось то утро, когда я приходил за ней на пески, чтобы звать ее обедать. В ушах моих еще раздавались эти слова, что песчаная зыбь неудержимо влечет ее к себе, и что в ней-то, быть может, она и найдет свою могилу. Я почувствовал какой-то безотчетный ужас, применив несчастную судьбу этой девушки к моему родному детищу. Розанна была ей ровесница. Кто знает, быть может, и дочь моя не перенесла бы тех испытаний, которые выпали на долю Розанны, быть может, и она, подобно ей, наложила бы на себя руки. Пристав с участием помог мне встать и заставил меня отвернуться от того места, где погибла несчастная. Я вздохнул свободнее и стал понемногу отдавать себе отчет в окружающих меня предметах. С холмов бежали к нам наши дворовые люди, вместе с рыбаком Иолландом, которые, узнав о случившемся, еще издали спрашивали у нас, нашлась ли девушка. Убедив их в коротких словах, что следы, сохранившиеся на песке, принадлежали именно Розанне, пристав высказал предположение, что она, вероятно, сделалась жертвой какого-нибудь несчастного случая. Потом, отозвав в сторону рыбака, он повернулся с ним к морю, и стал его расспрашивать: