— Как могу я довериться своим отечественным учреждениям, — говорил он, — после их поступка со мной?
Прибавьте к этому, что мистер Блек не любил вообще мальчиков, в том числе и своего собственного сына, и вы легко поймете, что это должно было привести к одному концу. Мистер Франклин был взят от нас и послан в страну таких учреждений, которым мог довериться его отец, в пресловутую Германию. Сам же мистер Блек, заметьте это, приютился в Англии, с целью усовершенствовать своих соотечественников, заседающих в парламенте и издать свой отчет по делу о владетельном герцоге, своем сопернике, — отчет, оставшийся и до сей поры неоконченным. Ну! слава Богу, рассказал! Ни вам, ни мне не нужно более обременять своей головы мистером Блеком-старшим. Оставим же его при его герцогстве, а сами примемся за историю алмаза.
Это вынуждает нас вернуться к мистеру Франклину, который послужил невинным орудием для передачи в наш дом этой несчастной драгоценности.
Наш прелестный мальчик не забывал нас и во время своего пребывания за границей. От времени до времени он писал то к миледи, то к мисс Рэйчел, иногда и ко мне. Перед отъездом своим он отнесся ко мне с маленьким дельцем: занял у меня клубок бичевы, и ножичек о четырех клинках и семь сикспенсов деньгами. С этой минуты я не видал их более, да и вряд ли когда-нибудь увижу. Письма его собственно ко мне заключали в себе только просьбы о новых займах, но я все-таки знал через миледи о его житье-бытье за границей, с тех пор как он стал взрослым человеком. Усвоив себе все, чему могли научить его германские учебные заведения, он познакомился с французскими, а затем с итальянскими университетами. По моим понятиям, они образовали из него нечто в роде универсального гения. Он немножко пописывал, крошечку рисовал, пел, играл и даже сочинял немного, вероятно, не переставая в то же время занимать направо и налево так, как он занимал у меня. Достигнув совершеннолетия, он получил наследство, оставленное ему матерью (семьсот фунтов в год), и пропустил его сквозь пальцы, как сквозь решето. Чем больше у него было денег, тем более он в них нуждался; в кармане мистера Франклина была прореха, которую никак нельзя было зашить. Его веселый и непринужденный нрав делал его приятным во всяком обществе. Он умел поспевать всюду с необыкновенной быстротой; адрес его всегда был следующий: «Европа, почтовая контора, удержать до востребования». Уже два раза собирался он к нам и всякий раз (извините меня) повертывалась какая-нибудь дрянь, которая удерживала его подле себя. Наконец, третья попытка его удалась, как известно из приведенного выше разговора моего с миледи. Во вторник, 25-го мая, мы должны были в первый раз увидать нашего прелестного мальчика в образе мужчины. Он был знатного происхождения, мужественного характера, и имел, по нашему расчету, двадцать пять лет от роду. Ну, теперь вы столько же знаете о мистере Франклине Блеке, сколько я сам знал до приезда его к вам.
В четверг была прелестнейшая погода. Не ожидая мистера Франклина ранее обеда, миледи и мисс Рэйчел отправились завтракать к соседям. Проводив их, и пошел взглянуть на спальню, приготовленную нашему гостю, и нашел там все в порядке. Затем я спустился в погреб (нужно сказать вам, что я был не только дворецкий, но и ключник, по собственному моему желанию, заметьте, потому что мне досадно было видеть кого-либо другого обладателем ключей от погреба покойного сэра Джона), достал бутылочку нашего превосходного кларета и поставил ее погреться до обеда на теплом летнем воздухе. Сообразив, что если это полезно для старого бордо, то оно столько же будет пригодно и для старых костей, я собрался было и сам расположиться на солнышке, и взяв свой плетеный стул, направился уже к заднему двору, как вдруг меня остановил тихий барабанный бой, раздавшийся на террасе, против комнат миледи.
Обойдя кругом террасы, я увидал смотревших на дом трех краснокожих индийцев, в белых полотняных шароварах и балахонах.
Вглядевшись пристальнее, я заметил, что у них привязаны была на груди небольшие барабаны. Их сопровождал маленький, худенький, светло-русый английский мальчик с мешком в руках. Я принял этих господ за странствующих фокусников, предполагая, что мальчик с мешком носит за ними орудие их ремесла. Один из индийцев, говоривший по-английски и имевший, должно сознаться, довольно изящные манеры, тотчас подтвердил мое предположение и просил позволение показать свое искусство в присутствии хозяйки дома.
Я не брюзгливый старик; люблю удовольствия, и менее других расположен не доверять человеку за то только, что он темнее меня цветом кожи. Но лучшие из нас имеют свои слабости, от которых несвободен и я; например, если мне известно, что корзина с хозяйским фамильным сервизом стоит в кладовой, то я при первом взгляде на ловкого странствующего фокусника немедленно вспоминаю об этой корзине. Вот почему я поспешил уведомить индийца, что хозяйка дома уехала, и просил его удалиться с своими товарищами. В ответ на это он низко поклонился мне и ушел. Я же вернулся к своему плетеному стулу, и сев на солнечной стороне двора, погрузился (коли говорить правду) не то что в сон, но в то сладкое состояние, которое предшествует сну.
Меня разбудила дочь моя Пенелопа, бежавшая ко мне словно с известием о пожаре. Как бы вы думали, что ей нужно было? Она требовала, чтобы немедленно арестовали трех индийцев-фокусников, единственно за то, что они знали, кто должен был приехать к нам из Лондона и будто бы злоумышляли против мистера Франклина Блека.
Услышав имя мистера Франклина, я проснулся, открыл глаза и приказал своей дочери объясниться.
Оказалось, что Пенелопа только что вернулась из квартиры нашего привратника, куда она ходила болтать с его дочерью. Обе они видели, как удалились индийцы в сопровождении своего мальчика, после того, как я просил их уйти. Вообразив себе, что иностранцы дурно обращаются с мальчиком (хотя поводом к такому предположению служил только его жалкий вид и слабое сложение), обе девушки прокрались по внутренней стороне изгороди, отделяющей нас от дороги, и стали наблюдать за действиями иностранцев, которые приступили к следующим удивительным штукам.
Бросив испытующий взгляд направо и налево, чтоб удостовериться, что никого нет вблизи, они повернулись потом лицом к дому и стали пристально смотреть на него; затем потараторив и поспорив между собой на своем родном языке, они в сомнении посмотрели друг на друга и наконец обратились к своему маленькому англичанину, как бы ожидая от него помощи. Тогда главный магик, говоривший по-английски, — сказал мальчику: «Протяни свою руку».
«Эти слова так испугали меня, — сказала Пенелопа, — что я удивляюсь, как сердце у меня не выскочило». А я подумал про себя, что этому, вероятно, помешала шнуровка, хотя сказал ей только одно: «Ужасно! Ты и меня заставляешь дрожать от страха». (Заметим в скобках, что женщины большие охотницы до подобных комплиментов.).
«Услыхав приказание индийца протянуть руку, мальчик отшатнулся назад, замотал головой и отвечал, что ему не хочется. Тогда магик спросил его (впрочем, без малейшего раздражения), не желает ли он, чтоб его опять отправили в Лондон и оставили на том самом месте, где, голодный, оборванный, всеми покинутый, он был найден спящим на рынке в пустой корзине. Этого было достаточно, чтобы положить конец его колебаниям, а мальчишка нехотя протянул руку. Затем индиец вынул из-за пазухи бутылку, налил из нее какой-то черной жидкости на ладонь мальчика, и дотронувшись до головы его, помахал над ней рукой в воздухе, говоря, «гляди».
«Мальчик как будто онемел и устремил неподвижный взор на чернила, налитые у него на ладони».
(Все это казалось мне просто фокусами, сопровождавшимися пустою тратой чернил. Я уже начинал было дремать, как вдруг слова Пенелопы опять разогнала мой сон.)
«Индийцы, — продолжила она, снова оглянулись по сторонам, а затем главный магик обратился к мальчику с следующими словами:
— Смотри на англичанина, приехавшего из чужих краев.
— Я смотрю на него, — отвечал мальчик.
— Не по другой какой-нибудь дороге, а именно по той, которая ведет к этому дому, поедет сегодня англичанин? — спросил индиец.
— Он поедет не по другой какой-нибудь дороге, а именно по той, которая ведет к этому дому, — отвечал мальчик.
Немного погодя индиец снова сделал ему вопрос:
— Имеет ли его англичанин при себе?
Опять помолчав с минуту, мальчик отвечал:
— Да.
Тогда индиец задал ему третий вопрос:
— Приедет ли сюда англичанин, как обещался, сегодня вечером?
— Не могу отвечать, — сказал мальчик.
— Почему же? — спросил индиец.
— Я устал, — отвечал мальчик. — В голове подымается туман и мешает мне видеть. Не могу ничего более разглядеть сегодня.
Тем кончался допрос. Главный магик заговорил на своем родном языке с остальными товарищами, указывая им на мальчика и на близлежащий город, в котором они остановились (как мы узнала впоследствии). Затем, начав опять разводить руками по воздуху над головой мальчика, он дунул ему в лицо и разбудил его своим прикосновением. После этого они все направились в город, и девочки уже более не видали их.
Из всякого обстоятельства, говорят, можно сделать свой вывод. Что же должен я был заключать из рассказа Пенелопы?
Во-первых, то, что главный магик подслушал у ворот разговор прислуги о приезде мистера Франклина и думал воспользоваться этим обстоятельством, чтобы заработать несколько денег. Во-вторых, что он, его товарищи и их маленький спутник (с целью получить упомянутые деньги) думали выждать возвращение миледи домой, вернуться затем назад и с помощью волхвований предсказать приезд мистера Франклина. В-третьих, что Пенелопа, вероятно, подслушала как повторяли они свои фокусы, подобно актерам, репетирующим известную пьесу. В-четвертых, что мне не мешает сегодня вечером хорошенько присмотреть за посудой. В-пятых, что Пенелопе следовало бы лучше успокоиться, и оставить отца своего подремать на солнышке. Это показалось мне самым разумным взглядом на дело. Но если бы вы звали образ мыслей молодых женщин, то вы не удивились бы, что Пенелопа не согласилась со мной. По словам ее, это дело было весьма серьезное. Она в особенности обращала мое внимание на третий вопрос индийца: «Имеет ли