— Клянусь небом, торжественно — сказал этот чудак, — что я завтра же поступил бы на должность лакея, если бы только мне привелось служить вместе с вами, мистер Бетередж. Если я скажу, что вы чисты как ребенок, то этим самым польщу детям, из которых большая часть наверное не заслуживают подобного комплимента. Полно, полно, не будем более спорить. Любопытство ваше будет удовлетворено без всяких пожертвований с вашей стороны. Я не упомяну ни о миледи, ни о мисс Вериндер и, так и быть, ради вас, попробую сделаться оракулом. Я уже говорил вам, что дело с Лунным камнем еще не совсем покончено. Хорошо. Теперь же на прощанье я предскажу вам три вещи, которые непременно должны случиться, и поневоле обратят на себя ваше внимание.
— Продолжайте! — сказал я, не конфузясь и так же весело, как и прежде.
— Во-первых, — начал пристав, — вы получите известие об Иолландах, как только в будущий понедельник почтальон доставит письмо Розанны в Коббс-Голль.
Если б он обдал меня целым ушатом холодной воды и то, признаюсь, он и тогда поразил бы меня не столько, как в настоящую минуту. Показание мисс Рэйчел, подтверждавшее ее неприкосновенность к этому делу, не разъяснило ни одного из поступков Розанны Сперман, как например: шитья новой кофточки, ее старание отделаться от испачканного платья, и т. п., и обстоятельство это никак не приходило мне в голову до тех пор, пока пристав Кофф сразу не навел меня на мысль о нем.
— Во-вторых, — продолжал пристав, — вы опять услышите кое-что об индийцах: или в здешнем околотке, если мисс Рэйчел не уедет отсюда, или в Лондоне, если она переселится в этот город.
Утратив всякий интерес к трем фокусникам и совершенно убедившись в невинности моей молодой госпожи, я довольно спокойно выслушал это второе предсказание.
— Ну, вот и два обстоятельства, которых мы должны ожидать в будущем, — сказал я. — Теперь очередь за третьим.
— Третье и последнее, — сказал пристав Кофф, — заключается в том, что рано или поздно вы получите известие об этом лондонском закладчике, ими которого я уже дважды упоминал в разговоре с вами. Дайте мне ваш портфель, мистер Бетередж, и я для памяти запишу вам его имя и адрес, так чтобы вы не могли ошибиться, в случае если бы мое предсказание действительно сбылось.
Сказав это, он написал на частом листке следующие отроки: «мистер Септемий Локер, Мидльсекская площадь, Ламбет, Лондон».
— Этими словами, — сказал он, указывая на адрес, — должны кончиться все наши толки о Лунном камне. Я более не стану докучать вам, а время само укажет, прав ли я был или виноват. Покамест же, сэр, я уношу с собой искреннее к вам сочувствие, которое, как мне кажется, делает честь нам обоим. Если нам не придется более встретиться до моего выхода в отставку, то я надеюсь, что вы посетите меня в моем маленьком домике, который я уже высмотрел для себя в окрестностях Лондона. Обещаю вам, мистер Бетередж, что в моем садике будет много газону. Что же касается до белой мускатной розы…
— Черта с два! не вырастите вы белой мускатной розы, пока не привьете ее к шиповнику, — послышался голос у окна.
Мы оба обернулись и опять увидали мистера Бегби, который, в виду предстоявших состязаний, не имел терпение более ожидать у ворот. Пристав пожал мне руку, и с своей стороны сгорая нетерпением сразиться с садовником, опрометью бросился вон из комнаты.
— Когда он возвратится с прогулки, порасспросите-ка его хорошенько о мускатной розе и вы убедитесь тогда, что я разбил его на всех пунктах! — крикнул великий Кофф, в свою очередь окликнув меня из окна.
— Господа! — отвечал я, стараясь умерить их пыл, как кто уже удалось мне однажды. — Белая мускатная роза представляет обеим сторонам обширное поле для разглагольствий.
Но видно отвечать им было точно так же бесполезно, как и насвистывать жигу перед поверстным столбом (как говорят ирландцы). Они оба ушли, продолжая свою распрю о розах и беспощадно нанося друг другу удары. Перед тем как обоим скрыться из глаз моих, я увидал, что мистер Бегби качал своею упрямою головой, между тем как пристав Кофф схватил его за руку, как арестанта. Ну вот, подите же! Как ни насолил мне за это время пристав, а он все-таки мне нравился. Пусть читатель сам объяснит себе это странное состояние моего духа. Еще немножко, и он совсем отделается и от меня, и от моих противоречий. Рассказав отъезд мистера Франклина, я закончу дневник субботних происшествий; описав же некоторые странные факты, случившиеся в течение следующей недели, я тем окончательно завершу мой рассказ и передам перо той особе, которая должна продолжать его после меня. Если вы, читатель, так же утомлены чтением моего повествования, как я утомлен его изложением, — то, Боже! какая общая радость ожидает нас через несколько страниц!
XXIX
Я велел приготовить кабриолет, на случай если бы мистер Франклин захотел, во что бы то ни стало, уехать от нас с вечерним поездом. Появление на лестнице багажа, за которым следовал и сам мистер Франклин, убедило меня, что на этот раз решение его осталось непоколебимым.
— Да вы и вправду уезжаете, сэр? — сказал я, встретясь с ним в сенях. — Что бы вам подождать еще денек-другой и дать мисс Рэйчел время одуматься?
Куда девался весь заграничный лоск мистера Франклина, когда наступила минута прощанья! Вместо ответа, он сунул мне в руку письмо, полученное им от миледи. Большая часть его заключала в себе повторение того, что было уже сообщено в письме, адресованном на мое имя. Но в конце его было прибавлено несколько строк, относящихся до мисс Рэйчел, которые если и не могли служить объяснением чему-либо другому, то по крайней мере делали понятным непоколебимость решения мистера Франклина.
«Вы верно удивитесь, узнав, как терпеливо переношу я скрытность моей дочери по поводу всего происшедшего (писала миледи). В доме пропал алмаз, стоящий 20.000 фунтов стерлингов, и все заставляет меня предполагать, что пропажа его, составляющая для нас тайну, во всех подробностях известна Рэйчел, хотя некоторые неизвестные мне лица, в виду непонятной для меня цели, наложили на нее странное обязательство хранить молчание. Вам, может быть, странно, что я позволяю своей дочери издеваться надо мной? А между тем это весьма просто. Вникните только хорошенько в положение Рэйчел. Нервы ее до такой степени расстроены, что жалко смотреть на нее. Я не решусь поднимать разговор о Лунном камне до тех пор, пока время не принесет ей должного успокоения. С этою целью я даже не задумалась удалить полисмена. Смущающая нас тайна и его самого приводит в замешательство; как человек посторонний, он не в силах помочь нам, а только увеличивает мои мучения и одним своим именем доводит Рэйчел до бешенства.
Я по возможности хорошо устроила свои планы на будущее. В настоящее время я намерена увести Рэйчел в Лондон, отчасти для того, чтобы рассеять ее мысли переменой обстановки, а с другой стороны для того, чтобы посоветоваться о ней с лучшими медиками. Как мне звать вас к себе в Лондон? Берите с меня пример терпения, мой дорогой Франклин, и подождите вместе со мной более счастливого времени. При том ужасном настроении духа, в котором находится теперь Рэйчел, она никак не может простить вам вашего полезного содействия к розыску алмаза и не перестает видеть в этом личную для себя обиду. Действуя ощупью в этом деле, вы, тем не менее, грозили ей раскрыть ее тайну и тем увеличивали и без того уже терзавшее ее беспокойство. Я не в состоянии извинить то упорство, с которым она старается сделать вас ответственным в последствиях, которых ни вы, ни я не могли не только предвидеть, но и вообразить себе. Вразумить ее нет возможности, о ней можно только сожалеть. С величайшим прискорбием должна предупредить вас, что вам лучше пока вовсе не встречаться с Рэйчел. Предоставьте все времени — вот единственный совет, который я могу предложить вам».
Я возвратил письмо мистеру Франклину, сердечно сокрушаясь за него, потому что мне известно было, как искренно любил он мою молодую госпожу и как сильно должны были уколоть его слова миледи.
— Знаете ли, сэр, пословицу, — решился я только сказать ему. — Когда обстоятельства достигли наихудшего состояния, то нужно скоро ожидать перемены их к лучшему. А сами посудите, мистер Франклин, что же может быт хуже настоящего положения дел?
Мистер Франклин сложил письмо своей тетки и, казалось, мало успокоился замечанием, которое я решился ему сделать.
— Уверен, — сказал он, — что в пору моего прибытия сюда с этим проклятым алмазом из Лондона, в целой Англии не было семейства более счастливого чем это. Взгляните же на него теперь! Какое разъединение в его среде и какая подозрительная таинственность во всей окружающей атмосфере! Припоминаете ли вы, Бетередж, то утро, когда мы разговаривали с вами на зыбучих песках о дяде моем Гернкасле и о подарке его ко дню рождении Рэйчел. Сам полковник не подозревал, в чьих руках Лунный камень сделается орудием его мщения!
С этими словами он пожал мою руку и направился к кабриолету.
Я последовал за ним по лестнице. Мне было очень грустно видеть, при какой обстановке покидает он старое гнездышко, где протекли самые счастливые годы его жизни. Пенелопа (крайне встревоженная всем происшедшим в доме), обливаясь слезами, пришла проститься с ним. Мистер Франклин поцеловал ее, на что я махнул рукой, как бы желая этим сказать: «На здоровье, сэр, на здоровье». Кое-кто из остальной женской прислуги очутился тут же, выглядывая на него из-за угла. Он принадлежал к числу тех мужчин, которые нравятся всем женщинам. В последнюю минуту прощанья я подошел к кабриолету и как милости просил у мистера Франклина, чтобы он дал нам о себе весточку. Но он не обратил внимания на мои слова, а перенося свой взгляд от одного предмета на другой, как будто прощался со старым домом и со всею усадьбой.
— Смею ли опросить, сэр, куда вы едете? — сказал я, продолжая держаться за кабриолет и пытаясь проникнуть в его будущие планы. Мистер Франклин внезапно надвинул себе на глаза шляпу.