ользовалась случаем помучить меня. В тот же день, только немного попозже, я решился попытать счастья у ее матери, но добрая мистрис Иолланд в состоянии была только плакать, да подчивать меня усладительною влагой голландского джина. На берегу я застал рыбака. «Скверное дело», — сказал он в ответ на мои расспросы и снова принялся чинить свою сеть. Ни отец Люси, ни ее мать не могли сообщить мне более того что я уже знал. Оставалось испробовать последнее средство: завтра утром написать к мистеру Франклину Блеку.
Можете себе вообразить, с каким нетерпением ожидал я во вторник утром приезда почтальона. Он привез мне два письма. Из первого (которое я едва имел терпение прочитать) я узнал от Пенелопы, что миледи и мисс Рэйчел благополучно водворились в Лондоне. Второе, от мистера Джефко, уведомляло меня, что сын его господина уже уехал из Англии.
Прибыв в столицу, мистер Франклин, кажется, прямо отправился на квартиру своего батюшки. Он приехал невпопад. Мистер Блек-старший, по горло занятый делами палаты общин, забавлялся в этот день любимою парламентскою игрушкой, называемою ими «проектировкой билля». Сам мистер Джефко провел мистера Франклина в кабинет его отца.
— Как ты изумляешь меня своим неожиданным появлением, милый Франклин? Иди что-нибудь случилось?
— Рэйчел нездорова, и это меня ужасно беспокоит.
— Весьма сожалею о ней, но слушать теперь не могу.
— Ну, а когда же вам можно будет это сделать?
— Мой дорогой сын! не хочу тебя обманывать. Я весь к твоим услугам по окончании сессии, но никак не ранее. Прощай.
— Благодарю вас, сэр. Прощайте.
Таков был, по донесению мистера Джефко, разговор, происходивший в кабинете. Разговор же за дверями его был еще менее продолжителен.
— Справьтесь, Джефко, когда отходит завтра первый поезд, отправляющийся в Дувр?
— Без двадцати минут в шесть, мистер Франклин.
— Так разбудите же меня в пять.
— Вы уезжаете в чужие края, сэр?
— Еду куда глаза глядят, Джефко.
— Прикажете доложить об этом батюшке?
— Да; доложите ему об этом по окончании сессии.
На следующее утро мистер Франклин уехал за границу. Куда именно ехал он, этого никто не знал (в том числе и он сам). Мы могли ожидать от него писем из Европы, Азии, Африки или Америки. Все четыре части света, по мнению мистера Джефко, имели одинаковые права на мистера Франклина. Такое неблагоприятное известие, разрушив всякую надежду устроить свидание между мистером Франклином и хромою Люси, сразу положило конец моим дальнейшим открытиям. Убеждение Пенелопы, будто ее подруга лишила себя жизни вследствие безнадежной любви своей к мистеру Франклину Блеку подтвердилось словами Люси; но затем мы ничего более не узнали.
Трудно было положительно сказать, заключало ли в себе предсмертное письмо Розанны то открытие, которое, по мнению мистера Франклина, она пыталась сделать ему еще при жизни; или это было не более как ее последнее прощальное слово и признание в неудавшейся любви к человеку, который по своему общественному положению стоял так неизмеримо выше ее. А может быть, письмо заключало в себе только объяснение тех странных поступков ее, за которыми следил пристав Кофф, с той самой минуты, как пропал Лунный камень, и до того времени, когда она решилась искать смерти в зыбучих песках. Запечатанное письмо отдано было хромой Люси и таким же неприкосновенным осталось оно как для меня, так и для всех окружающих ее, не исключая даже мистера и мистрис Иолланд. Мы все подозревали, что ей известна была тайна Розанны, и делали попытки разузнать от нее хоть что-нибудь, — но все было напрасно. Все слуги, убежденные, что Розанна украла и спрятала алмаз, поочередно осмотрели и обшарили утесы, к которым вели следы оставленные ею на песке, но и это оказались безуспешным. Прилив сменялся отливом; прошло лето, наступила осень, а зыбучие пески, сокрывшие в себе тело Розанны, схоронили вместе с ней и ее тайну.
Известие об отъезде мистера Франклина из Англии в воскресенье утром, равно как и известие о прибытии миледи с мисс Рэйчел в Лондон в понедельник после полудня, дошли до меня, как вам известно, во вторник. Среда окончилась, не принеся с собой ничего; в четверг же пришел новый запас новостей от Пенелопы.
Дочь моя писала мне, что один знаменитый лондонский доктор был приглашен к нашей молодой госпоже, получил гинею и объявил, что развлечение будут лучшим для нее лекарством. Цветочные выставки, оперы, балы, словом, целый ряд увеселений представлялся в перспективе, и мисс Рэйчел, к удивлению своей матери, совершенно отдалась этой шумной жизни. Мистер Годфрей навещал их и, как видно, по-прежнему ухаживал за своею кузиной, невзирая на прием, которые он встретил с ее стороны, пробуя свое счастье в день ее рождения. К величайшему сожалению Пенелопы, он был очень радушно принят и тут же записал мисс Рэйчел членом своего благотворительного комитета. Госпожа моя, как говорят, была не в духе и два раза имела долгие совещания с своим адвокатом. Затем начинались в письме некоторые рассуждение касательно одной бедной родственницы миледи, мисс Клак, которую, в моем отчете о нашем праздничном обеде, я отметил именем соседки мистера Годфрея и большой охотницы до шампанского. Пенелопа удивлялась, что мисс Клак не сделала до сих пор визита своей тетушке, но впрочем не сомневалась, что она не замедлит привязаться к миледи и т. д., и т. д., тут сыпались насмешки, которыми женщины обыкновенно так щедро награждают друг друга в письмах и на словах. Обо всем этом, пожалуй, и не стоило бы упоминать, если бы не одно обстоятельство. Кажется, что распростившись со мной, читатель, вы перейдете в руки мисс Клак. В таком случае сделайте мне одолжение: не верьте ни единому слову из того, что она будет рассказывать вам про вашего покорнейшего слугу.
В пятницу не произошло ничего особенного, за исключением того только, что у одной из собак сделались за ушами болячки. Я дал ей прием настоя подорожника, и впредь до новых распоряжений посадил ее на диету, состоящую из помоев и растительной пищи. Прошу извинить меня, читатель, за то, что я упомянул об этом обстоятельстве, но сам не знаю как оно вкралось в мой рассказ. Пропустите его, если угодно. Я уже прихожу к концу и скоро перестану оскорблять ваш облагороженный современный вкус. Но собака была славное животное и заслуживала хорошего ухода, право так.
Суббота, последний день недели, есть вместе с тем и последний день моего повествования.
Утренняя почта привезла мне сюрприз в форме лондонской газеты. Пораженный почерком адреса, выставленным на конверте, я сравнил его с написанным в моей карманной книжке именем и адресом лондонского закладчика, и сразу узнал в нем руку пристава Коффа.
Сделав это открытие, я с жадностью пробежал листок и напал на одно из объявлений полиции, кругом обведенное чернилами. Вот оно, к вашим услугам. Прочтите его вместе со мной, читатель, и вы вполне оцените вежливое внимание пристава Коффа, приславшего мне газету.
«Ламбет. Незадолго до закрытия суда, мистер Септимий Локер, известный продавец старинных драгоценностей, скульптурных и резных вещей и пр. и пр., обратился к заседавшему судье за советом. Проситель заявил, что в продолжение дня ему неоднократно докучали какие-то бродячие индийцы, которыми в настоящее время переполнены наши улицы. Их было трое. Несмотря на то, что полиция велела им удалиться, она снова и снова возвращались, и даже делали попытки войти в дом, под тем будто бы предлогом, чтобы попросить милостыни. Хотя их и прогнали от главной двери, но они снова очутились у заднего входа. Жалуясь на беспокойство, доставляемое ими, мистер Локер изъявил и некоторое опасение насчет того, не злоумышляют ли они против его собственности. В коллекции его находилось множество единственных, в своем роде, неоцененных драгоценностей классического и восточного мира. Накануне еще он вынужден был рассчитать одного искусного резчика (как кажется, уроженца Индии), которого подозревал в покушении на воровство; и мистер Локер предполагал, будто человек этот и уличные фокусники, на которых он жаловался, действуют теперь заодно. Цель их, может быть, состоит именно в том, чтобы собрать толпу, произвести тревогу на улице, и пользуясь общею суматохой, забраться в дом. Отвечая на вопросы судьи, проситель заявил, что не имеет очевидных доказательств против замышляемой попытки на воровство, и может только положительно жаловаться на докучливость и беспокойство, доставляемое ему индийцами. Судья предупредил просителя, что если и впредь индийцы не перестанут беспокоить его, то он в праве будет призвать их к суду, где с ними немедленно поступлено будет по закону. Что же касается до драгоценностей, находящихся во владении мистера Локера, то он советовал ему принять всевозможные меры для надежнейшего охранения их, прибавив, что, пожалуй, не лишнее будет объявить об этом полиции и последовать ее указаниям, основанным на опытности ее в подобных делах. Затем проситель поблагодарил судью и удалился».
Рассказывают, что один из древних философов (не помню по какому случаю) советовал своим близким «всегда иметь в виду конец дела». Размышляя несколько дней тому назад о том, какой будет конец этих страниц и как удастся мне сладить с ним, я нашел, что простое изложение заключительных фактов выйдет само собой как нельзя более складно. Описывая историю Лунного камня, мы не выходили из области чудесного и кончаем ее теперь самым удивительным чудом, а именно: рассказом о трех предсказаниях пристава Коффа, которые все сбылась в продолжение одной недели.
Получив известие об Иолландах в понедельник, я вслед затем узнал об индийцах и о закладчике из присланных мне лондонских газет, так как в то время, если помните, читатель, сама мисс Рэйчел была уже в Лондоне. Сами видите, что я представляю вещи в наихудшем свете, не взирая на то, что это противоречит моему собственному взгляду. Если же, руководствуясь очевидностью, вы заключите, что мисс Рэйчел заложила мистеру Локеру Лунный камень, и покинув меня, примкнете к стороне пристава, то я, признаться сказать, не в состоянии буду слишком порицать вас за сделанное вами заключение. Во мраке добрели мы с вами до этого места рассказа, и во мраке же я вынужден буду покинуть вас, почтеннейший читатель.