В прошлый понедельник два джентльмена, занимавшие совершенно различные положения в свете, сделалась жертвами величайшего злодеяния, поразившего весь Лондон.
Один из джентльменов был мистер Септимий Локер, из Ламбета, другой — мистер Абльвайт.
Живя теперь в совершенном уединении, я не имею возможности представить в своем рассказе подлинное объявление газет о том, как совершалось это злодеяние. Даже и в то время я лишена была драгоценного преимущества слышать этот рассказ из уст увлекательно красноречивого мистера Годфрея Абльвайта. Все, что я могу сделать, это изложить вам факты в тех же словах, в каких они были переданы мне в понедельник вечером, соблюдая при этом неизменный порядок, которому еще с детства следовала я при уборке своего платья, а именно: всему свое место и время. Не забудьте, что строки эти написаны бедною, слабою женщиной; а разве у кого-либо достанет жестокости требовать большего от ее слабых сил?
Это случилось (благодаря моим дорогим родителям я поспорю в хронологии с любым календарем) в пятницу 30-го июня, 1848 года.
Рано утром в этот знаменательный день наш даровитый мистер Годфрей отправился в контору банка, в Ломбардскую улицу, чтобы разменять свой банковый билет. Название фирмы как-то нечаянно стерлось в моем дневнике, а благоговейное уважение к истине воспрещает мне в подобном деле говорить что-либо наобум. К счастию, нет никакой надобности в названии фирмы. Главная суть в том, что приключалось после того как мистер Годфрей покончил свое дело в банке. Подойдя к двери, он встретил совершенно незнакомого ему джентльмена, которые случайно выходил из конторы в то же самое время, как и он. Между ними возник минутный церемонный спор о том, кто первый должен пройти через двери банка. Незнакомец настаивал на том, чтобы мистер Годфрей прошел первый; тогда мистер Годфрей учтиво поблагодарил его, а затем они раскланялись и разошлись в разные стороны.
Легкомысленные и недальновидные люди, может статься, будут порицать меня на ту излишнюю подробность, с которою я описываю весьма пустой, по-видимому, случай. О, мои молодые друзья и грешные братья! Остерегайтесь и не дерзайте полагаться на ваш ограниченный рассудок. О, будьте нравственно опрятны! Пусть вера ваша будет также чиста как ваша чулки, а чулки ваши также чисты как ваша вера, а то и другое без малейшего пятна и всегда готовые безбоязненно предстать на общий суд.
Тысячу раз прошу извинить меня. Я незаметно перешла к стилю воскресных школ. Но он не годится для настоящего рассказа. Попробую же заговорить на светский лад и скажу только, что нередко пустяки ведут в этом и в других подобных случаях к ужасным результатам. Теперь же, упомянув, что вежливый незнакомец был мистер Локер из Ламбета, мы последуем за мистером Годфреем в его квартиру, в Вильбурнскую улицу.
Придя домой, он увидел, что в передней ожидает его бедно одетый, но миловидный, худенький мальчик. Ребенок подал ему письмо, сказав, что оно вручено ему было старою незнакомою леди, которая не предупредила его даже о том, должен ли он ждать ответа или нет. Подобные случаи встречались нередко во время деятельного служения мистера Годфрея на поприще общественной благотворительности. Он отпустил мальчика и распечатал письмо.
Письмом этим, написанным совершенно незнакомым ему почерком, его приглашали на час времени в Нортумберландскую улицу, близ набережной, в дом, где ему ни разу не приходилось бывать прежде. Свидание это назначалось ему какою-то престарелою леди с тою целью, чтобы получить от уважаемого директора подробные сведения насчет Материнского Общества Детской Одежды. Леди эта готова была щедрою рукой содействовать увеличению средств благотворительного общества, если бы только вопросы ее получили желаемое разрешение. В конце письма она назвала себя по имени, прибавив, что краткость ее пребывания в Лондоне лишает ее удовольствия войти в более продолжительные сношения с знаменитым филантропом.
Обыкновенные люди, может быть, колебались бы оставить свои собственные занятие для нужд совершенно незнакомого им человека. Истинный же христианин никогда не колеблется перед возможностью сделать добро, и потому мистер Годфрей немедленно отправился в назначенный дом в Нортумберландскую улицу. Человек очень почтенной наружности, но несколько тучной корпуленции, отворил дверь, и услыхав имя мистера Годфрея, немедленно повел его в пустую комнату, находившуюся в задней части бельэтажа. Войдя в гостиную, мистер Годфрей заметил две необыкновенные вещи: слабый, смешанный запах мускуса и камфары и раскрытую на столе старинную восточную рукопись, разукрашенную индийскими фигурами и девизами. Занявшись рассматриванием рукописи, мистер Годфрей стал спиной к запертым створчатым дверям, которые сообщались с передними комнатами дома, как вдруг, не слыхав ни малейшего шуму, который бы мог предостеречь его от опасности, он почувствовал, что сзади хватают его за шею. Едва успел он заметить темно-бурый цвет схватившей его руки, как уже глаза его была завязаны, рот зажат и, беспомощный, он повален был (как ему показалось) двумя человеками на пол. Третий же между тем принялся шарить в его карманах и, — если леди позволительно так выразиться, без церемонии раздел его и обыскал с ног до головы. Желала бы очень оказать несколько похвальных слов по поводу той благоговейной надежды на Промысел, которая одна лишь поддержала мистера Годфрея в его тяжелом испытании. Но вид и положение, в котором находился мой несравненный друг в самую критическую минуту злодеяния (как описано выше), едва ли составляют предмет приличный для обсуждения женщины. Пройдем же лучше молчанием эти немногие последующие минуты и станем продолжать рассказ о мистере Годфрее с того времени, когда окончился гнусный обыск его. Незримые для мистера Годфрея негодяи в безмолвии свершали свой злодейский поступок, и только окончив его, обменялись между собой несколькими словами. Язык, которым они говорили, был непонятен для мистера Годфрея, но в интонации их голоса слишком ясно слышались злоба их и негодование. Его внезапно приподняли с полу, посадили на стул и связали по рукам и по ногам. Через минуту после того он почувствовал струю свежего воздуха, долетавшего до него через открытую дверь; прислушался и убедился, что никого нет в комнате.
Несколько времени спустя он услышал внизу шорох, похожий на шуршанье женского платья; шорох этот приближался по лестнице, наконец смолк, и женские крики огласили преступную атмосферу.
— Что там случилось? — послышался снизу и мужской голос, а вслед за тем мужские шаги раздалась на лестнице. Тут почувствовал мистер Годфрей, что милосердные пальцы принялись развязывать его повязку… В изумлении взглянул он на стоявших перед ним двух незнакомых ему мужчину и даму и чуть слышно прошептал: «что все это значит, что со мной сделали?» Почтенные незнакомцы в свою очередь смотрели на него с удивлением и отвечали: «мы то же самое хотели спросить у вас». Тут начались неизбежные объяснения. Нет! постараюсь придерживаться более строгой точности. Сперва принесены были эфир и вода для успокоения нервов дорогого мистера Годфрея, а за тем уже последовало объяснение.
Из рассказов хозяина и хозяйки дома (людей вполне уважаемых в своем соседстве) оказалось, что комнаты первого и второго этажа на известную неделю наняты была накануне одном джентльменом весьма почтенной наружности, тем самым, который, как сказано выше, отворил дверь мистеру Годфрею. Заплатив вперед за неделю постоя, и за все недельные издержки, джентльмен объявил, что помещение это нанято им для трех знатных друзей его, в первый раз приехавших с Востока в Англию. Рано поутру того дня, в который свершалось злодеяние, двое из этих чужестранцев, сопровождаемые своим почтенным английским другом, заняли свою квартиру. В самом непродолжительном времени к ним должен был присоединиться и третий квартирант; но принадлежащий им багаж (весьма объемистый по их словам) должен был прибыть после осмотра в таможне, то есть не ранее как вечером. Минут за десять до приезда мистера Годфрея прибыл и третий чужестранец. До сих пор внизу не произошло ничего достойного внимания хозяина и хозяйки дома, и только пять минут тому назад она увидала трех иностранцев, которые, в сопровождении своего почтенного английского друга, вышли все вместе из дому и преспокойно направились к набережной. Вспомнив, что у них был посетитель, которого теперь не видно было между ними, хозяйка подивилась, зачем джентльмена оставили одного наверху. Посоветовавшись с своим супругом, она сочла благоразумным удостовериться своими глазами, не случалось ли чего недоброго. Я уже пробовала передавать читателю о результате ее решения идти наверх, на чем и оканчиваются показание хозяина и хозяйки дома.
Затем последовал обыск комнаты, где найдены были разбросанные во всех углах вещи дорогого мистера Годфрея. Когда они была подобраны, то все оказалось на лицо: часы, цепочка, ключи, кошелек, носовой платок, памятная книжка и все находившиеся при нем бумаги были тщательно пересмотрены и в целости оставлены владельцу. Все хозяйские вещи осталась также нетронутыми. Знатные чужестранцы унесли с собой свой разукрашенный манускрипт, но ничего более.
Как растолковать это обстоятельство?
Рассуждая о нем с мирской точки зрения, можно было заключить, что мистер Годфрей сделался жертвой необъяснимой ошибки каких-то неизвестных людей. Посреди нас состоялся их злодейский заговор, а наш дорогой и невинный друг попался в его сети. Каким поучительным предостережением должно служить для всех нас зрелище христианина-подвижника, попадающего в ловушку, расставленную ему по ошибке! Как часто наши порочные страсти, так же как и эти восточные чужестранцы, могут неожиданно вовлечь нас в погибель!
Я в состоянии была бы написать на одну эту тему целые страницы дружеского предостережения, но (увы!) мне не позволено поучать — я осуждена только рассказывать. Банковый билет, обещанный мне моим богатым родственником — и отныне служащий отравой моего существования — напоминает мне, что я еще не окончила рассказа о злодеянии.