ему оскорбление, вследствие чего и мое приключение сделалось известным. Я до тех пор не перестану служить темой для газетных статей, пока предмет этот не прискучит благосклонной публике. Признаться сказать, мне самому ужасно надоела эта история! Очень бы желал, чтоб она поскорее надоела и благосклонной публике! А как поживает дорогая Рэйчел? Все еще наслаждается лондонскими увеселениями? Весьма рад за нее. Взываю теперь к вашей снисходительности, масс Клак. Мне весьма грустно, что я вынужден был на такой долгий срок покинуть дела комитета и моих дорогих благотворительных дам. Надеюсь однако, что не далее как на будущей неделе я найду возможность посетить Общество Детской Одежды. Успешно ли шли дела на вчерашнем митинге? Какие надежды высказал совет относительно будущего? Велик ли сделанный вами запас брюк?
Божественная прелесть его улыбки делала извинение его неотразимым. Неподражаемая приятность его звучного густого баса придавала особенный интерес занимательному делу, о котором он расспрашивал меня. Действительно, мы сделали слишком большой запас брюк, мы просто была завалены ими, а я собралась было рассказать ему обо всем этом, как вдруг дверь снова отворилась, а в комнату проник элемент пустоты и суетности, изображаемый личностью мисс Вериндер.
Неприличною, размашистою походкой подошла она к дорогому мистеру Годфрею, между тем как волосы ее были в крайнем беспорядке, а лицо, как я сказала бы, непристойно пылало.
— Весьма рада, что вижу вас, Годфрей, — сказала она, обращаясь к нему (стыдно и больно прибавить), с развязностью молодого человека, говорящего с своим товарищем. — Как жаль, что вы не провезли с собой мистера Локера. Вы и он, пока еще длится это возбужденное состояние общества, самые интересные личности в целом Лондоне. Говорить так, может быть, неприлично, предосудительно; благородная мисс Клак должна содрогнуться от моих слов. Но нужды нет. Раскажите-ка мне сами историю ваших приключений в Нортумберландской улице. Я знаю, газеты говорят о них неполно.
Грустно сказать, что сам дорогой мистер Годфрей не может отрешиться от греховной природы, наследованной нами от Адама; как ни малозначительна степень его греховности, но увы! и он также заражен ею. Сознаюсь, что мне прискорбно было видеть, как он взял руку Рэйчел и нежно прижал ее к левой стороне своего жилета. Это было явное поощрение ее бесцеремонного разговора и дерзкого намека на меня.
— Дорогая Рэйчел, — сказал он тем же нежным голосом, который проникал мне в самую душу во время беседы его со мной про наши планы и брюки, — газеты рассказали уже все в подробности и, конечно, сделали это лучше меня.
— Годфрей думает, что мы придаем слишком большое значение этому делу, — заметила тетушка. — Он сейчас только уверял нас, что об этом вовсе не стоит и говорить.
— Почему так? — спросила Рэйчел.
С этими словами глаза ее внезапно заискрилась, и она быстро взглянула в лицо мистера Годфрея. Он с своей стороны посмотрел на нее с такою безрассудною и незаслуженною снисходительностью, что я почувствовала себя обязанною вмешаться.
— Рэйчел, душечка, — кротко увещевала я ее, — истинное величие и истинное мужество не любят выставлять себя напоказ.
— Знаю, что вы в своем роде хороший малый, Годфрей, — сказала она, не обращая, заметьте это, ни малейшего внимания на меня, и продолжая говорить с своим двоюродным братом так же бесцеремонно, как говорят между собой мужчины. — Однако я совершенно уверена, что в вас нет величия; не думаю также, чтобы вы отличались особенным мужеством, и твердо убеждена, что если в вас была хоть капля скромности, то ваша обожательницы уже много лет тому назад освободили вас от этой добродетели. Какая-нибудь тайная причина заставляет вас избегать разговора о приключении вашем в Нортумберландской улице, и мне кажется, что я догадываюсь о ней.
— Причина тому самая обыкновенная, и мне не трудно будет открыть ее вам, — отвечал он, не теряя терпения. — История эта уж надоела мне.
— Вам наскучила эта история? Я позволю себе маленькое замечание, милый Годфрей.
— Какое, например?
— Вы слишком много вращаетесь в обществе женщин и вследствие этого вы сделали две привычки. Вы выучились серьезно говорить всякий вздор и пустословите из любви к искусству. Положим, что вы не можете быть искренним с вашими обожательницами, со мной же я хочу, чтобы вы были откровенны. Пойдемте, и сядем. Я приготовила вам кучу вопросов и надеюсь, что вы ответите мне, по возможности, полно и искренно.
Она потащила его через всю комнату к окну и посадила лицом к свету. Мне грустно, что я вынуждена передавать здесь подобный разговор и описывать подобное поведение. Но что же остается мне делать, когда с одной стороны меня побуждает к тому банковый билет мистера Франклина Блека, а с другой стороны мое собственное благоговейное уважение к истине? Я взглянула на тетушку, которая неподвижно сидела и, по-видимому, насколько не расположена была останавливать свою дочь. Никогда прежде не замечала я в ней такого оцепенения. Не была ли то неизбежная реакция после трудных обстоятельств, пережитых ею за последнее время? Во всяком случае, это был зловещий симптом в ее лета и при ее уже почтенной наружности.
Рэйчел между тем уселась у окна с нашим любезным и терпеливым, с нашим слишком терпеливым мистером Годфреем, и забросала его угрожавшими ему вопросами, так же мало обращая внимание на свою мать и на меня, как бы нас вовсе не было в комнате.
— Открыла ли что-нибудь полиция, Годфрей?
— Решительно ничего.
— Мне кажется весьма вероятным, что те же три человека, которые поймали вас в ловушку, расставили ее потом и мистеру Локеру.
— Если рассуждать по-человечески, моя милая Рэйчел, то в этом, конечно, нельзя и сомневаться.
— Неужто и следа их не отыскано?
— Ни малейшего.
— Ходят ли в публике толки о том, будто бы эти три человека те же самые три индийца, которые приходили к нам в деревню?
— Некоторые убеждены в том.
— А вы-то как думаете сами?
— Милая Рэйчел, мне завязали глаза, прежде чем я успел взглянуть им в лицо. Я не судья в этом деле и не в состоянии высказать о нем какое-либо мнение.
Как видите сами, даже ангельская кротость мистера Годфрея возмутилась такою неотвязчивостью. Уж я не стану вас спрашивать о том, что внушило мисс Вериндер подобные вопросы: необузданное ли любопытство, или же неудержимый страх. Скажу только, что когда мистер Годфрей ответил ей, как сказано выше, и попытался было встать, то она без церемонии взяла его за плечи и толкнула в стул. О, не говорите, что это было нескромно с ее стороны! Воздержитесь даже от мысли, будто этот поступок был невольным проявлением ее преступной совести! Мы не должны осуждать наших ближних. Воистину, друзья и братья, не судите, да не судимы будете!
Она, не конфузясь, продолжала свои допросы. Всякий ревностный читатель Библии вспомнит при этом, — как вспомнила и я, — тех ослепленных исчадий зла, которые, заглушив в себе совесть, предавались своим буйным оргиям перед наступлением потопа.
— Я желала бы узнать кое-что о мистере Локере, Годфрей.
— Я крайне несчастлив, Рэйчел, что опять-таки не могу отвечать на ваш вопрос: я менее всех знаю мистера Локера.
— Разве до вашей случайной встречи в банке вы никогда не видала его прежде?
— Никогда.
— А виделись ли вы после этого происшествия?
— Да. Нас допрашивали вместе и порознь, чтобы помочь розыскам полиции.
— У мистера Локера, говорят, украли расписку, полученную им от своего банкира; правда ли это, Годфрей, и о чем упоминалось в этой расписке?
— О какой-то драгоценности, отданной им на сбережение банку.
— Это писали и в газетах. Такого объяснения, может быть, достаточно для обыкновенного читателя; я же не могу им довольствоваться. В банковой расписке, вероятно, было поименовано какого рода эта драгоценность?
— В расписке, как говорили мне, Рэйчел, ничего подобного не значилось. Драгоценная вещь, принадлежащая мистеру Локеру, заложенная мистером Локером, запечатанная печатью мистера Локера, долженствующая быть возвращенною по личному востребованию мистера Локера. Вот форма этой расписки и все, что я знаю о ней.
С минуту помолчав после его ответа, она взглянула на свою мать, вздохнула и снова обратилась к мистеру Годфрею.
— Как кажется, — продолжила она, — некоторые из наших семейных тайн опубликованы в газетах.
— С прискорбием должен сознаться, что это правда.
— Говорят, будто праздные люди стараются отыскать связь между тем, что происходило у нас в Йоркшире, и тем, что случилось здесь в Лондоне.
— Общественное мнение действительно начинает принимать это направление.
— Если находятся люди, утверждающие, что три злодея, наругавшиеся над мистером Локером, те же самые три индийца, которые приходили к нам в деревню, то не думают ли они также, что и драгоценный камень…
Она вдруг остановилась на этом слове. В последние минуты ее разговора она заметно становилась бледнее и бледнее. Черный цвет ее волос до такой степени возвышал эту бледность, что страшно было глядеть на нее, и мы все ожидали, что она сейчас упадет в обморок. Милый мистер Годфрей сделал вторичную попытку встать со стула, а тетушка умоляла свою дочь прекратить этот разговор. Я присоединилась к тетушке, предлагая Рэйчел свое скромное медицинское пособие в виде флакончика с солями. Однако никто из нас не произвел на нее ни малейшего впечатления.
— Не уходите, Годфрей, — сказала она. — Нет никакого основания беспокоиться за меня, мамаша. А вам, Клак, до смерти хочется услышать окончание моих слов; чтобы сделать вам удовольствие, я постараюсь не падать в обморок.
Вот ее подлинные слова, которые по прибытии домой я немедленно вписала в свой дневник. О, нет! не будем осуждать ее! Братья во Христе, не будем осуждать своего ближнего! Она снова обратилась к мистеру Годфрею и с ужасающим упорством вернулась опять к тому месту разговора, на котором остановилась.