Я поехала домой, выбрала и переметила первое отделение книг, и вернулась в Монтегю-Сквер с дорожным мешком, набитым дюжиною сочинений, которому подобных, по моему твердому убеждению, не найдется ни в одной литературе из всех прочих стран Европы. Извозчику я заплатила по таксе, что следовало; но он принял деньги с побранкой, вследствие чего я тотчас подала ему печатную проповедь. Но этот отверженец так растерялся, точно я завела ему в лицо пистолетное дуло. Он прыгнул на козлы и с нечестивыми кликами ужаса яростно погнал прочь. К счастию, это было уже бесполезно! Назло ему, я посеяла доброе семя, бросив другую проповедь в оконце кеба.
Слуга, отворивший мне дверь, — к величайшему облегчению моему, не та особа, что в чепце с лентами, а просто лакей, — уведомил меня, что доктор пожаловал и все еще сидит взаперти с леди Вериндер. Мистер Брофф, адвокат, прибыл с минуту тому назад и дожидается в библиотеке. Меня также провели в библиотеку дожидаться. Мистер Брофф, кажется, удивился, увидав меня. Он ведет дела всего семейства, и мы с ним еще прежде встречалась под кровом леди Вериндер. То был человек, — прискорбно сказать, — состарившийся, и поседелый на службе свету, человек, бывший в часы занятий избранным служителем Закона и Маммона, а в досужное время равно способный читать романы и рвать серьезные трактаты.
— Погостить приехали, мисс Клак? — спросил он, взглянув на мой дорожный мешок.
Поведать содержимое бесценного мешка подобной личности значило бы просто напросто, вызвать нечестивый взрыв. Я снизошла до его уровня, и упомянула о деле, по которому приехала.
— Тетушка известила меня о своем намерении подписать завещание, — ответила я, — и была так добра, что просила меня присутствовать в числе свидетелей.
— А! Вот как! Что ж, мисс Клак, вы на это годитесь. Вам более двадцати одного года, и в завещании леди Вериндер вам нет ни малейшей денежной выгоды.
Ни малейшей денежной выгоды в завещании леди Вериндер! О, как я была благодарна, услыхав это! если бы тетушка, владея тысячами, вспомнила обо мне бедной, для которой и пять фунтов сумма немаловажная, если б имя мое появилось в завещании при маленьком наследстве, в виде утешения, — враги мои заподозрили бы чистоту побуждений, которые нагрузили меня избраннейшими сокровищами моей библиотеки, а из скудных средств моих извлекли разорительный расход на кеб. Теперь меня не заподозрит и злейший насмешник. Все к лучшему! О, конечно, конечно, все к лучшему!
Голос мистера Броффа вызвал меня из этих утешительных размышлений. Мое созерцательное молчание, кажется, угнетало дух этого мирянина и как бы заставляло его против воли беседовать со мной.
— Ну, мисс Клак, что же новенького в кружках милосердия? Как поживает приятель ваш мистер Абльвайт после трепки, что задали ему эти мошенники в Нортумберланд-стрите? Признаюсь, славную историю рассказывают в моем клубе об этом милосердом джентльмене!
Я пренебрегла ужимкой, с которою эта личность заметила, что мне более двадцати одного года и что в тетушкином завещании не предстоит мне денежной выгоды. Но тона, которым он говорил о дорогом мистере Годфрее, я уже не могла вынести. После всего происшедшего пополудни в моем присутствии, я чувствовала себя обязанною заявить невинность моего давнего друга, как только высказано сомнение относительно ее, — и, признаюсь, также чувствовала себя обязанною к исполнению правдивого намерения прибавить и язвительное наказание мистеру Броффу.
— Я живу вдали от света, сэр, — сказала я, — и не пользуюсь выгодами принадлежности к какому-нибудь клубу. Но история, на которую вы намекаете, случайно известна мне, а также, и то, что еще не бывало клеветы более подлой, чем эта история.
— Да, конечно, мисс Клак, вы уверены в своем друге. Весьма естественно. Но мистеру Годфрею Абльвайту не так легко будет убедить весь свет, как он убеждает комитеты милосердых леди. Все вероятности безнадежно против него. Он был в доме во время пропажи алмаза, и первый из всех домашних выехал после того в Лондон. Гаденькие обстоятельства, сударыня, если еще поосветить их позднейшими событиями.
Я знаю, что мне следовало бы поправить его на этом же месте речи. Мне следовало бы сказать ему, что он говорит, не зная о свидетельстве невинности мистера Годфрея, представленном единственною особой, которая бесспорно могла говорить с положительным знанием дела. Увы! Соблазн искусно довести адвоката до поражения самого себя был слишком силен. С видом крайней наивности, я спросила, что он разумеет под «позднейшими событиями».
— Под позднейшими событиями, мисс Клак, я разумею те, в которых замешаны индийцы, — продолжал мистер Брофф, с каждым словом все более и более забирая верх надо мною бедняжкой, — что делают индийцы тотчас по выпуске их из фризингальской тюрьмы? Они едут прямо в Лондон и останавливаются у мистера Локера. Что же говорит мистер Локер, впервые обращаясь к судебной защите? Он заявляет подозрение на индийцев в подговоре проживающего в его заведении иностранца рабочего. Возможно ли яснейшее нравственное доказательство, по крайней мере, хоть того, что мошенника нашли себе сообщника в числе наемников мистера Локера и знали о местонахождении Лунного камня в его доме? Очень хорошо. Что же дальше? Мистер Локер встревожен (и весьма основательно) насчет безопасности драгоценного камня, взятого им в залог. Он тайно помещает его (описав его в общих выражениях) в кладовую своего банкира. Чрезвычайно умно с его стороны, но индийцы, с своей стороны, не глупее. Она подозревают, что алмаз тайком перевезен с одного места на другое, и нападают на необыкновенно смелое, и удовлетворительнейшее средство выяснить свои подозрения. За кого ж она хватаются? Кого обыскивают? Не одного мистера Локера, что было бы еще понятно, а также и мистера Годфрея Абльвайта. Почему? Мистер Абльвайт объясняет, что они действовала по темному подозрению, случайно застав его в разговоре с мистером Локером. Нелепость! В то утро с мистером Локером говорило по крайней мере полдюжины людей. Почему же за ними никто не следил до дому и не заманил их в ловушку? Нет! Нет! Простейший вывод тот, что мистер Абльвайт лично был не менее мистера Локера заинтересован в Лунном камне, а индийцы так мало знали, у кого он двух находится алмаз, что им не оставалось ничего иного, как обыскать обоих. Таково общественное мнение, мисс Клак. И в этом случае общественное мнение не так-то легко отвергнуть.
Последние слова он проговорил с видом такой поражающей мудрости, так светски самоуверенно, что, право, я (к стыду моему будь сказано) не могла удержаться, чтобы не провести его еще крошечку подальше, прежде чем ошеломить истиной.
— Не смею спорить с таким даровитым законником, — сказала я. — Но вполне ли честно, сэр, в отношении мистера Абльвайта, пренебрегать мнением знаменитого в Лондоне полицейского чиновника, производившего следствие по этому делу? У пристава Коффа и в мыслях не было подозрение на кого-либо, кроме мисс Вериндер.
— Уж не хотите ли вы сказать, мисс Клак, что согласны с приставом?
— Я никого не виню, сэр, и не заявляю никакого мнения.
— А я грешен и в том и в другом, сударыня. Я виню пристава в полнейшем заблуждении и заявляю мнение, что если б он, подобно мне, знал характер мисс Рэйчел, то заподозрил бы сначала всех домашних, прежде чем добраться до нее. Я допускаю в ней недостатки: она скрытна, своевольна, причудлива, вспыльчива и не похода на других своих сверстниц; но чиста как сталь, благородна и великодушна до последней степени. Если б яснейшая в свете улика клонила дело в одну сторону, а на другой стороне не было бы ничего, кроме честного слова мисс Рэйчел, я отдал бы преимущество слову ее перед уликами, даром что я законник! Сильно сказано, мисс Клак, но таково мое искреннее мнение.
— Не найдете ли удобным выразить ваше мнение понагдяднее, мистер Брофф, так чтобы во мне уж не оставалось сомнения, что я поняла его? Положим, вы нашли бы мисс Вериндер неизвестно почему заинтересованною происшествием с мистером Абльвайтом и мистером Локером. Предположим, она стала бы самым странным образом расспрашивать об этом ужасном скандале и выказала бы неодолимое волнение, увидав, какой оборот принимает дело?
— Предполагайте все, что вам угодно, мисс Клак, вы ни на волос не пошатнете моей веры в Рэйчел Вериндер.
— До такой степени безусловно можно положиться на все?
— До такой степени.
— Так позвольте же сообщать вам, мистер Брофф, что мистер Абльвайт не более двух часов тому назад был здесь в доме, и полнейшая невинность его во всем касающемся пропажи Лунного камня была провозглашена самою мисс Вериндер в сильнейших выражениях, каких я и не слыхивала от молодых леди.
Я наслаждалась торжеством, — кажется, надо сознаться, грешным торжеством, — видя мистера Броффа вконец уничтоженным и опрокинутым моими немногими простыми словами. Он вскочил на ноги и молча вытаращил на меня глаза. Я же, спокойно сидя на своем месте, рассказала ему всю сцену точь-в-точь как она происходила.
— Что же теперь-то вы скажете о мистере Абльвайте? — спросила я со всею возможною кротостью, как только договорила.
— Если мисс Рэйчел засвидетельствовала его невинность, я не стыжусь сказать, что и я верю в его невинность не менее вас, мисс Клак. Я, подобно прочим, был обманут кажущимися обстоятельствами и сделаю все возможное во искупление своей вины, публично опровергая, где бы я ни услышал ее, сплетню, которая вредит вашему другу. А между тем позвольте мне приветствовать мастерскую ловкость, с которою вы открыли по мне огонь из всех ваших батарей в ту самую минуту, когда я менее всего мог этого ожидать. Вы далеко бы пошли в моей профессии, сударыня, если бы вам посчастливилось быть мужчиной.
С этими словами он отвернулся от меня и начал раздражительно ходить из угла в угол.
Я могла ясно видеть, что новый свет, брошенный мною на это дело, сильно удивил и смутил его. По мере того как он более и более погружался в свои мысли, с уст его срывались некоторые выражения, позволившие мне угадать отвратительную точку зрения, с какой он до сих пор смотрел на тайну пропажи Лунного камня. Он, не стесняясь, подозревал дорогого мистера Годфрея в позорном захвате алмаза и приписывал поведение Рэйчел великодушной решимости скрыть преступление. В силу же утверждения самой мисс Вериндер, неопровержимого, по мнению мистера Броффа, это объяснение обстоятельств оказывается теперь совершенно ложным. Смущение, в которое я погрузила высокознаменитого юриста, до того ошеломило его, что он уже не в силах был и скрыть его от моей наблюдательности.