— Милая Друзилла, мне нужна кое-какая прислуга. Вы такая умница, пожалуйста, найдите мне.
Я окинула взглядом неубранную комнату. Церковные колокола благовестили ко вседневной службе, подсказывая мне слова кроткого выговора с моей стороны.
— О тетушка! — сказала я с грустью, — достойно ли это английской женщины и христианки? Так ли совершается переход от временного к вечному?
А тетушка ответила:
— Я надену платье, Друзилла, если вы будете так добры, поможете мне.
Что оставалось говорить после этого? Я производила чудеса над женщинами-убийцами, но ни на шаг не подвинулась в деле тетушки Абльвайт.
— Где же список потребной нам прислуги? — спросила я.
Тетушка кивнула головой. В ней не хватало энергии даже составить список.
— У Рэйчел, душа моя, — сказала она, — в той комнате.
Я пошла в ту комнату и таким образом, в первый раз после разлуки в Монтегю-Сквере, увидала Рэйчел. Она казалась такою жалкою, маленькою, худенькою, в траурном платье. Если б я придавала сколько-нибудь серьезное значение такой преходящей мелочи, как внешний вид, то, пожалуй, прибавила бы, что цвет ее лица был из тех, которые всегда теряют, если их не выделить полоской белого воротничка. Но что такое цвет вашего лица и ваша внешность? Это препятствие и западни, расставленные вам с вами, милые подруги, на пути к высшим целям! К величайшему изумлению, при входе моем в комнату, Рэйчел встала и пошла навстречу мне с протянутою рукой.
— Очень рада вас видеть, — сказала она, — В прежнее время, Друзилла, у меня была привычка очень глупо и очень резко возражать вам. Я прошу прощения. Надеюсь, вы простите меня.
Лицо мое, кажется, обличило удивление, почувствованное мною при этом. Она покраснела на миг и продолжала свое объяснение.
— При жизни моей бедной матушки ее друзья не всегда бывали моими друзьями. Теперь, потеряв ее, сердце мое ищет утешение в тех, кого она любила. Вы были ею любимы. Попробуйте сблизиться со мной, Друзилла, если можете.
Всякого человека, с правильно устроенною головой, высказанная таким образом побудительная причина просто поразила бы. Как! в христианской Англии молодая женщина, потерпевшая утрату, до такой степени лишена понятия о том, где следует искать истинного утешения, что надеется найти его в друзьях своей матери! В моей родственнице пробуждается сознание своих выходок против других лиц, но не вследствие убеждение и долга, а под влиянием чувства и настроения! Плачевные думы, но все-таки подающие некоторую надежду лицам, подобно мне искусившимся в совершении добрых дел. Не худо бы, подумала я, исследовать, в какой мере изменился характер Рэйчел вследствие утраты матери. Я решилась, вместо пробного камня, употребить ее помолвку с мистером Годфреем Абльвайтом.
Ответив на первый шаг со всевозможным радушием, я, по ее приглашению, села рядом с нею на диван. Мы говорили о семейных делах и планах на будущее время, все еще обходя тот план, который завершался ее замужеством. Как я ни старалась направить разговор на этот пункт, она решительно уклонялась от моих намеков. Открытая постановка вопроса с моей стороны была бы преждевременна на первых порах нашего примирения. К тому же, я разузнала все, что мне хотелось знать. Она уже не была тою легкомысленною, дерзкою девушкой, которую я слышала и видела во время моего мученичества в Монтегю-Сквере. Одного этого достаточно было для поощрения меня взяться за ее обращение на путь истинный, начав с нескольких слов серьезного предостережения, направленных против поспешного заключения брачных уз, а затем переходя к высшим целям. Взирая на нее с новым участием, и вспоминая, как внезапно, очертя голову, приняла она супружеские воззрение мистера Годфрея, я считала мое вмешательство священным долгом и ощущала в себе ревность, подававшую надежды на достижение необыкновенных результатов. В таком деле, думала я, главнейшее — быстрота действия. Я тотчас вернулась к вопросу о прислуге, необходимой для нанятого дома.
— Где же список, моя милая?
Рэйчел отыскала его.
— Повар, черная кухарка, горничная и лакей, — читала я. — Милая Рэйчел, эта прислуга нужна только на время, на то время, пока дом будет в найме у вашего опекуна. Нам затруднительно будет найти людей подходящего характера и способностей на такой краткий срок, если искать их в Лондоне. Есть ли еще и дом-то в Брайтоне?
— Да. Годфрей нанял; и кое-кто из тамошних просились в услужение; но он не думал, чтоб они годились нам, и приехал сюда, ничем не порешив с нами.
— А сама вы опытны в этих делах, Рэйчел?
— Нет, нисколько.
— А тетушка Абльвайт не хлопочет?
— Нет, бедняжка. Не судите ее, Друзилла. Мне кажется, она единственная истинно счастливая женщина из всех кого я знаю.
— Счастье счастью рознь, дружок мой. Когда-нибудь надо вам поговорить об этом предмете. А между тем я приму на себя хлопоты о прислуге. Тетушка напишет письмо к тамошним…
— То есть подпишет, если я напишу за нее, что, впрочем, одно и то же.
— Совершенно то же самое. Я захвачу письмо и поеду завтра в Брайтон.
— Вы чрезвычайно любезны! Мы подоспеем как раз к тому времени, когда все будет готово. И надеюсь, вы останетесь моею гостьей. В Брайтоне так весело, вам верно понравится.
Таким образом я получила приглашение, и предо мной открывалась блистательная надежда на вмешательство.
Тот день была среда. В субботу к полудню дом для них приготовили. В этот краткий промежуток времени я исследовала не только характеры, но и религиозные воззрение всей обращавшейся ко мне прислуги без места, и успела сделать выбор, одобренный моею совестью. Я узнала также, что в городе проживают двое серьезных друзей моих, которым я вполне могла поверить благочестивую цель, привлекавшую меня в Брайтон, и посетила их. Один из них, — церковный друг, — любезно помог мне достать нашему кружку места для сиденья в церкви, где он сам проповедывал. Другая, подобно мне, незамужняя леди все богатства своей библиотеки (составленной исключительно из драгоценнейших изданий) передала в полное мое распоряжение. Я заимствовала у нее полдюжины изданий, тщательно избранных для Рэйчел. Обдуманно разложив их по всем комнатам, где она могла, по всей вероятности, бывать, я нашла, что приготовление мои кончены. Глубокая назидательность в нанятой для нее прислуге; глубокая назидательность в священнике, который будет ей проповедывать, и глубокая назидательность книг, лежащих у нее на столе, — вот какова была триединая встреча, приготовленная этой сиротке моим рвением! Ум мой исполнился небесного успокоение в тот день субботний, когда я сидела у окна, поджидая приезда моих родственниц. Суетные толпы проходили перед моими глазами. Увы! многие ли из них, подобно мне, ощущала в себе несравненное сознание исполненного долга? Страшный вопрос! Оставим это. Часам к семи путешественницы приехали. К неописанному изумлению моему, их сопровождал не мистер Годфрей (как я ожидала), а законовед, мистер Брофф.
— Как поживаете, мисс Клак? — сказал он, — на этот раз я останусь.
Этот намек на тот случай, когда я заставала его отложить свое дело и уступать первенство моему, во время нашей встречи в Монтегю-Сквере, убедил меня, что старый болтун приехал в Брайтон, имея в виду какую-то личную цель. Я было приготовила маленький рай для возлюбленной Рэйчел, — а змий-искуситель уж тут как тут!
— Годфрей очень досадовал, Друзилла, что не мог приехать с нами, — сказала тетушка Абльвайт, — ему что-то помешало и задержало его в городе. Мистер Брофф пожелал заменить его и дать себе отдых у нас до понедельника. Кстати, мистер Брофф, мне предписано движение на вольном воздухе, а я ведь этого не люблю. Вот, — прибавила тетушка Абльвайт, показывая в окно на какого-то больного, которого человек катал в кресле на колесах, — вот как я думаю исполнить предписание. Если нужен воздух, так можно им пользоваться и в кресле. Если же нужна усталость, так, право, и смотреть на этого человека довольно утомительно.
Рэйчел молча стояла в стороне, у окна, устремив глаза на море.
— Устала, душка? — спросила я.
— Нет. Немножко не в духе, — ответила она, — я часто видала море у нас на Йоркширском берегу, именно при таком освещении. Вот и раздумалась о тех днях, Друзилла, которые никогда более не возвратятся.
Мистер Брофф остался обедать и просидел весь вечер. Чем более я в него вглядывалась, тем более удостоверялась в том, что он приехал в Брайтон с какою-то личною целью. Я зорко следила за ним. Он сохранял все тот же развязный вид и также безбожно болтал по целым часам, пока пришла пора прощаться. В то время как он пожимал руку Рэйчел, я подметила, как его жесткий и хитрый взгляд остановился на ней с особенным участием и вниманием. Она явно была в связи с тою целью, которую он имел в виду. Прощаясь, он не сказал ничего, выходящего из ряду, ни ей, ни другим. Он назвался на завтрашний полдник и затем ушел в свою гостиницу.
Поутру не было никакой возможности вытащить тетушку Абльвайт из ее блузы, чтобы поспеть в церковь. Больная дочь ее (по моему мнению, ничем не страдавшая, кроме неизлечимой лени, унаследованной от матери) объявила, что намерена весь день пролежать в постели. Мы с Рэйчел одни пошли в церковь. Мой даровитый друг произнес великолепную проповедь о языческом равнодушии света к греховности малых грехов. Более часу его красноречие (усиленное дивным голосом) гремело под сводами священного здания. Выходя из церкви, я спросила Рэйчел:
— Отозвалась ли проповедь в сердце вашем, душа моя?
А та ответила:
— Нет, голова только разболелась.
Некоторых это, пожалуй, заставило бы упасть духом. Но раз выступив на путь очевидной пользы, и уже никогда не падаю духом.
Мы застали тетушку Абльвайт и мистера Броффа за завтраком. Рэйчел отказалась от завтрака, ссылаясь за головную боль. Хитрый адвокат тотчас смекнул и ухватился за этот повод, который она подала ему.
— Против головной боли одно лекарство, — сказал этот ужасный старик, — прогулка, мисс Рэйчел, вот что вам поможет. Я весь к вашим услугам, если удостоите принять мою руку.