— Полно, полно, дружочек! — сказал он с самым успокоительным выражением, — Не сердитесь, не будьте жестоки к бедному Годфрею! Он, очевидно, сказал вам что-нибудь невпопад. Он всегда был неотесан, еще с детства; но у него доброе сердце, Рэйчел, доброе сердце!
— Или я дурно выразилась, мистер Абльвайт, или вы с умыслом не хотите понять меня. Раз навсегда, между мною и сыном вашим решено, что мы остаемся на всю жизнь двоюродными и только. Ясно ли это?
Тон, которым она проговорила эта слова, недозволял более сомневаться даже старику Абльвайту. Термометр его поднялся еще на один градус, а голос, когда он заговорил, не был уже голосом свойственным заведомо добродушным людям.
— Итак, я должен понять, — сказал он, — что ваше слово нарушено?
— Пожалуйста, поймите это, мистер Абльвайт.
— Вы признаете и тот факт, что вы первая предложили отказаться от этого слова?
— Я первая предложила это. А сын ваш, как я уже вам сказала, согласился и одобрил это.
Термометр поднялся до самого верху; то есть, краснота вдруг стала пурпуром.
— Сын мой скот! — в бешенстве крикнул старый ворчун. — Ради меня, отца его, не ради его самого, позвольте спросить, мисс Вериндер, в чем вы можете пожаловаться на мистера Годфрея Абльвайта?
Тут в первый раз вмешался мистер Брофф.
— Вы не обязаны отвечать на этот вопрос, — сказал он Рэйчел.
Старик Абльвайт мигом накинулся на него.
— Не забывайте, сэр, — сказал он, — что вы сами назвались сюда в гости. Ваше вмешательство вышло бы гораздо деликатнее, если бы вы обождали, пока его потребуют.
Мистер Брофф не обратил на это внимания. Гладкая штукатурка его злого старческого лица нигде не потрескалась. Рэйчел поблагодарила его за поданный совет и обратилась к старику Абльвайту, сохраняя такое хладнокровие, что (принимая во внимание ее лета и пол) просто было страшно смотреть.
— Сын ваш предлагал мне тот же самый вопрос, который вы только что предложили, — сказала она, — у меня один ответ и ему, и вам. Я предложила ему возвратить друг другу слово, так как, поразмыслив, убедилась, что гораздо согласнее как с его, так и с моим благом, отказаться от поспешного обета и предоставить ему иной, более счастливый выбор.
— Что не такое сделал мой сын? — упорствовал мистер Абльвайт. — Я имею право это знать. Что такое он сделал?
Она стояла на своем с таким же упрямством.
— Вы получили уже единственное объяснение, которое я сочла нужным дать ему и вам, — ответила она.
— Попросту, по-английски: на то была ваша верховная власть и воля, мисс Вериндер, чтобы кокетничать с моим сыном?
Рэйчел с минуту молчала. Следя за нею, я слышала, как она вздохнула. Мистер Брофф взял ее руку и слегка подал ее. Она очнулась и, по обыкновению, смело ответила мистеру Абльвайту.
— Я подвергалась и худшим пересудам, — сказала она, — и выносила их терпеливо. Прошла та пора, когда вы могли оскорбить меня, назвав меня кокеткой.
Она сказала это с оттенком горечи, который убедил меня, что в голове у ней мелькнуло воспоминание о скандале Лунного камня.
— Мне больше нечего сказать, устало прибавила она, ни к кому в особенности не обращаясь и глядя, мимо всех нас, в ближайшее к ней окно.
Мистер Абльвайт встал и так бешено двинул от себя стул, что тот опрокинулся и упал на пол.
— А мне так есть что сказать с своей стороны, — объявил он, хлопнув ладонью по столу, — я скажу, что если сын не чувствует этого оскорбления, то я его чувствую!
Рэйчел вздрогнула и взглянула на него, пораженная удивлением.
— Оскорбление? — отозвалась она, — что вы хотите сказать?
— Оскорбление! — повторил мистер Абльвайт, — я знаю, мисс Вериндер, что заставило вас отказаться от вашего обещание сыну! Знаю так же верно, как если бы вы сами признались в этом. Это проклятая ваша фамильная гордость оскорбляет Годфрея, как она оскорбила меня, когда я женился на вашей тетушке. Ее семья, — ее нищенская семья, повернулась к ней спиной за ее брак с честным человеком, которые сам пробился в люди и добыл свое состояние. У меня предков не было. Я не происхожу от мошеннической шайки головорезов, которые жили разбоем и убийством. Я не могу сослаться на те времена, когда Абльвайты рубашки своей не имели и не умели подписать свое имя. Ха! ха! ха! Я был недостоин Гернкаслей, когда женился! А теперь, надо уж все договаривать, — сын мой недостоин вас. Я давно уж подозревал это. В вас ведь тоже Гернкасльская кровь-то! Я давно уж подозревал это!
— Крайне недостойное подозрение, — заметил мистер Брофф, — удивляюсь, как у вас достало духу сознаться в нем.
Мистер Абльвайт еще не находил слов для возражения, когда Рэйчел заговорила с оттенком самого раздражающего презрения.
— Не стоит обращать внимания, — сказала она адвокату, — если он способен так думать, пусть думает что угодно.
Цвет лица мистера Абльвайта из пурпура переходил в багровый, он задыхался, поглядывая то на Рэйчел, то на мистера Броффа, в таком исступленном бешенстве на обоих, что не знал на кого из них прежде накинуться. Жена его, до сих пор невозмутимо обмахивавшаяся веером, сидя на месте, — начала тревожиться, и тщетно пыталась успокоить его. Я же в продолжении этого прискорбного свидания, не раз ощущала позыв вмешаться несколькими серьезными словами, но сдерживалась под страхом возможных последствий, вовсе недостойных английской женщины христианки, которая заботится не о том, чего требует пошлая осторожность, а о нравственной правоте.
Теперь же, видя до чего дошло дело, я стала выше всяких соображений относительно внешних приличий. Имея в виду предложить им смиренное увещание собственного своего изобретения, я могла бы еще колебаться. Но прискорбное домашнее столкновение, возникшее на моих глазах, чудесным образом предугадано было в переписке мисс Джен Анны Стемпер, — письмо тысяча первое «О мире в семье». Я встала из своего скромного уголка и развернула книгу.
— Дорогой мистер Абльвайт! — сказала я, — одно слово!
Как только я, встав, обратила на себя общее внимание, легко было видеть, что он собирался ответить мне какою-то грубостью, но родственный тон моего обращение удержал его. Он вытаращил глаза с удивлением язычника.
— В качестве любящей доброжелательницы, друга, — продолжила я, — и лица издавна привыкшего пробуждать, убеждать, приготовлять, просвещать и укреплять прочих, позвольте мне взять простительнейшую смелость — успокоить вас.
Он стал проходить в себя; он готов был разразиться — и непременно бы разразился, имей дело с кем-нибудь иным. Но мой голос (обыкновенно нежный) в таких случаях повышается ноты на две. И теперь, повинуясь призванию свыше, мне следовало перекричать его.
Держа перед ним драгоценную книгу, я внушительно ударила по странице указательным пальцем.
— Не мои слова! — воскликнула я в порыве ревности, — О, не думайте, чтоб я призывала ваше внимание на мои смиренные слова! Манна в пустыне, мистер Абльвайт! Роса на спаленную землю! Слова утешения, слова мудрости, слова любви, — благодатные, благодатнейшие слова мисс Джен Анны Стемпер!
Тут я приостановилась перевести дух. Но прежде чем я собралась с силами, это чудовище в образе человека неистово проревело:
— Будь она… ваша мисс Джен Анна Стемпер!
Я не в силах написать ужасного слова, изображенного здесь многоточием. Когда оно вырвалось из уст его, я вскрикнула, кинулась к угольному столику, на котором лежал мой мешок, вытрясла из него все проповеди, выбросила одну из них «о нечестивых клятвах» под заглавием: «Молчите ради Бога!» и подала ему с выражением скорбной мольбы. Он разорвал ее пополам и бросил в меня через стол. Прочие поднялись в испуге, видимо не зная, чего ждать после этого. Я тотчас же села в свой уголок. Однажды, почти при такой же обстановке, мисс Джен Анну Стемпер повернули за плечи и вытолкали из комнаты. Одушевленная ее духом, я готовилась к повторению ее мученичества.
Но нет, — этому не было суждено свершиться. Вслед за тем он обратился к жене.
— Кто это, кто, — проговорил он, захлебываясь от бешенства, — кто пригласил сюда эту бесстыжую изуверку? Вы, что ли?
Не успела тетушка Абльвайт слова сказать, как Рэйчел уже ответила за все:
— Мисс Клак, — сказала она, — моя гостья.
Эти слова странно подействовали на мистера Абльвайта. Пламенный гнев его вдруг перешел в ледяное презрение. Всем стало ясно, что Рэйчел, — как ни был кроток и ясен ответ ее, — сказала нечто, дававшее ему первенство над нею.
— А? — сказал он, — мисс Клак ваша гостья в моем доме?
Рэйчел в свою очередь вышла из себя, вспыхнула, глаза ее гневно заблистали. Она обратилась к адвокату, и показывая на мистера Абльвайта, надменно спросила:
— Что он хочет этим сказать?
Мистер Брофф вступился в третий раз.
— Вы, по-видимому, забываете, — сказал он, обращаясь к мистеру Абльвайту, — что вы наняли этот дом для мисс Вериндер в качестве ее опекуна.
— Не торопитесь, — перебил мистер Абльвайт, — мне остается сказать последнее слово, которое давно было бы сказано, если б эта… (Он посмотрел на меня, приискивая, каким бы мерзким словом назвать меня) если б эта девствующая пролаза не перебила меня. Позвольте вам сказать, сэр, что если сын мой не годится в мужья мисс Вериндер, я не смею считать себя достойным быть опекуном мисс Вериндер. Прошу понять, что я отказываюсь от положения, предлагаемого мне в завещании леди Вериндер. Я, — как говорится у юристов, — отстраняюсь от опеки. Дом этот по необходимости нанят был на мое имя. Я принимаю всю ответственность на свою шею. Это мой дом. Я могу оставить его за собой или отдать внаймы, как мне будет угодно. Я вовсе не желаю торопить мисс Вериндер. Напротив, прошу ее вывести свою гостью и поклажу, когда ей заблагорассудится.
Он отдал низкий поклон и вышел из комнаты. Такова-то была месть мистера Абльвайта за то, что Рэйчел отказалась выйти за его сына!
Как только дверь затворилась за ним, мы все онемели при виде феномена, проявившего