— Как поживаете, мистер Брофф? — сказал он. — Я недолго задержу вас. А потом опять засну.
Он смотрел с большим любопытством, пока я собирал перья, чернила и бумагу.
— Готовы? — спросил он.
Я поклонился, обмакнул перо и ждал распоряжений.
— Завещаю все моей жене, — сказал сэр Джон. — Конец! — он повернулся на другой бок и готовился заснуть сызнова. Я должен был обеспокоить его.
— Следует ли мне понять это так, спросил я, — что вы оставляете все, чем владеете до кончины, всю свою собственность, всякого рода, по всем описям, безусловно леди Вериндер?
— Да, — сказал сэр Джон, — только я кратче выражаюсь. Отчего бы вам не выразиться также кратко и не дать мне уснуть? Все моей жене. Вот мое завещание.
Собственность его находилась в полном его распоряжении и была двух родов. Собственность в землях (я намеренно воздерживаюсь от употребления юридических выражений) и собственность в деньгах.
В большинстве случаев я, вероятно, счел бы своим долгом потребовать от доверителя пересмотра завещания. В деле же сэра Джона, я знал, что леди Вериндер не только достойна неограниченного доверия, возлагаемого на нее мужем (его достойна всякая добрая жена), но и способна как следует воспользоваться этим доверием (чего не в силах сделать и одна из тысячи, насколько я знаю прекрасный пол). Десять минут спустя завещание сэр Джона было написано и скреплено его подписью, а сам добряк сэр Джон принялся за прерванный отдых.
Леди Вериндер вполне оправдала доверие, которым облек ее муж. На первых же днях своего вдовства послала за мной и составила свое завещание. Она так глубоко о разумно понимала свое положение, что в моих советах не оказывалось на малейшей надобности. Вся моя обязанность ограничивалась облечением ее распоряжений в надлежащую законную форму.
Не прошло двух недель с тех пор как сэр Джон сошел в могилу, будущность его дочери была уже обеспечена с величайшею мудростию и любовию.
Завещание хранилось в несгораемом шкапе моей конторы столько лет, что мне лень их пересчитывать. Лишь летом 1848 года представился случай взглянуть в него, при обстоятельствах весьма печальных.
Около вышеупомянутого времени доктора произнесли бедной леди Вериндер буквально смертный приговор. Мне первому сообщила она о своем положении и нетерпеливо желала пересмотреть вместе со мной свое завещание.
Что касалось ее дочери, то лучших распоряжений невозможно было бы и придумать. Но ее намерение относительно некоторых мелких наследств, завещаемых разным родственникам, в течение времени поизменились, и возникла надобность прибавить к подлинному документу три-четыре дополнения. Опасаясь внезапного случая, я тотчас же исполнил это и получил позволение миледи переписать ее последние распоряжение в новое завещание. Я имел в виду обойти некоторые неизбежные неточности и повторения, которые теперь обезображивали подлинный документ и, правду сказать, неприятно коробили свойственное моему званию чувство внешней форменности. Скрепу этого вторичного завещания описала мисс Клак, любезно согласившаяся засвидетельствовать его. В отношении денежных интересов Рэйчел Вериндер, оно было слово в слово точным списком с первого завещания. Единственные перемены в нем ограничивались назначением опекуна и несколькими оговорками относительно этого назначения, включенными по моему совету. По смерти леди Вериндер, завещание перешло в руки моего проктора для обычного, как говорится, «заявления». Недели три спустя, насколько могу припомнить, дошли до меня первые слухи о какой-то необычной подземной интриге. Я случайно зашел в контору моего приятеля проктора и заметил, что он принимает меня с видом большей внимательности, нежели обыкновенно.
— А я имею сообщить вам кое-что новенькое, — сказал он, — как бы вы думали, что я слышал сегодня утром в Докторс-Коммонсе? Завещание леди Вериндер было уже затребовано на просмотр и наведена справка!
В самом деле, нечто новенькое! В завещании не было ровно ничего спорного, и я не мог придумать, кому бы это пришла хоть малейшая нужда наводить справки. (Быть может, я поступлю недурно, объяснив здесь, — на пользу тех немногих, кто еще не знает этого, — что закон позволяет всем, кому угодно, наводить справки по всем завещаниям в Докторс-Коммонсе, с платой одного шиллинга).
— Слышали вы, кто именно требовал завещание? — спросил я.
— Да, писарь, не колеблясь, передал это мне. Требовал его мистер Смоллей, — фирмы Скапп и Смоллей. Завещание не успели еще переписать в главный реестр, поэтому не оставалось ничего более, как отступать от обычных правил и дать просителю на просмотр подлинный документ. Он просмотрел его весьма тщательно и сделал из него выписку в свой бумажник. Можете вы догадываться, зачем бы это понадобилось ему?
Я отрицательно покачал годовой.
— Разведаю, — ответил я, — и дня не пройдет, как разведаю.
Затем я тотчас же вернулся к себе в контору.
Если бы в этом необъяснимом просмотре завещания покойной доверительницы моей была замешана какая-нибудь иная адвокатская фирма, я, пожалуй, встретил бы некоторые затруднения относительно необходимых разведок. Но у Скаппа и Смоллея я имел руку, значительно облегчавшую мне ходы в этом деле. Мои письмоводитель (большой делец и превосходный человек) был родной брат мистера Смоллея, а благодаря такого рода косвенной связи со мной, Скапп и Смоллей в течении нескольких лет подбирали крохи, падавшие с моего стола, в виде различных дел, поступавших ко мне в контору, на которые я, по разным причинам, не считал нужным тратить время. Таким образом мое покровительство имело некоторое значение для этой фирмы. Теперь я намеревался, в случае надобности, напомнить им об этом покровительстве.
Придя домой, я тотчас переговорил с моим письмоводителем, и рассказав ему о случившемся, послал его в братнину контору «с поклоном от мистера Броффа», которому весьма приятно было бы узнать, почему господа Скапп и Смоллей нашли нужным просмотреть завещание леди Вериндер.
Вследствие этого посольства, мистер Смоллей вернулся ко мне в контору в сопровождении своего брата. Тот признался, что действовал по просьбе одного из своих доверителей, а затем поставил мне на вид, не будет ли с его стороны нарушением поверенной ему тайны, если он скажет более.
Мы поспорили об этом довольно горячо. Без сомнения, он был прав, а я не прав. Надо сознаться, я был рассержен и подозрителен и настойчиво хотел разведать побольше. Мало того: предложенное мне дополнительное сведение я отказался считать тайной, вверенною мне на хранение; я требовал полной свободы в распоряжении своею скромностью. Что еще хуже, я непозволительно воспользовался выгодой своего положения.
— Выбирайте же, сэр, — сказал я мистеру Смоллею, — между риском лишиться практики своего доверителя, или моей.
Неизвинительно, согласен, — чистейшая тирания. Подобно всем тиранам, я был непреклонен. Мистер Смоллей решился на выбор, не колеблясь и минуты. Он покорно улыбнулся и выдал имя своего доверителя:
— Мистер Годфрей Абльвайт.
Этого с меня было довольно, — я более ничего и знать не желал.
Достигнув этого пункта моего рассказа, я считаю необходимым поставить читателя на равную ногу со мной относительно сведений о завещании леди Вериндер.
Итак, позвольте мне в возможно кратких словах изложить, что у Рэйчел Вериндер не было ничего, кроме пожизненных процентов с имущества. Необыкновенно здравый смысл ее матери, вместе с моею долговременною опытностью, освободили ее от всякой ответственности и уберегли на будущее время от опасности стать жертвой какого-нибудь нуждающегося, и недобросовестного человека. Ни она, ни муж ее (в случае ее брака) не могли бы тронуть и шести пенсов, как из поземельной собственности, так и из капитала. В их распоряжении будут дома в Лондоне и Йоркшире, порядочный доход, — и только. Пораздумав о разведанном, я прискорбно затруднился, как мне поступить вслед затем.
Не более недели прошло с тех пор, как я услыхал (к удивлению и прискорбию моему) о предполагаемом замужестве мисс Вериндер. Я был самым искренним ее поклонником, питал к ней искреннюю привязанность и невыразимо огорчался, услыхав, что она готова, очертя голову, избрать мистера Годфрея Абльвайта. И вот этот человек, которого я всегда считал сладкоречивым плутом, оправдывает самое худшее из того, что я думал о нем, а явно обличает корыстную цель этого брака с его стороны! «Так что же? пожалуй возразите вы, — дело обыденное». Согласен, дорогой сэр. Но так ли легко отнеслись бы вы к этому, если бы дело шло… ну, хоть о вашей сестре? Первое соображение, естественно пришедшее мне в голову, было следующее. Сдержит ли свое слово мистер Годфрей Абльвайт после того, что он узнал от адвоката?
Это вполне зависело от его денежных обстоятельств, которых я вовсе не знал. Если положение его еще не слишком плохо, ему стоило бы жениться на мисс Вериндер ради одного дохода. Если же, наоборот, ему крайняя нужда в значительной сумме к известному сроку, то завещание леди Вериндер придется весьма кстати и спасет ее дочь из рук плута. В последнем случае мне вовсе не нужно будет огорчать мисс Рэйчел, в первые дни траура по матери, немедленным открытием истины. В первом же, оставаясь безмолвным, я как бы посодействую браку, который сделает ее несчастною на всю жизнь.
Колебание мои разрешились посещением лондонской гостиницы, в которой жили мистрис Абльвайт и мисс Вериндер. Она сообщила мне, что на другой день выезжают в Брайтон, а что непредвиденная помеха препятствует мистеру Годфрею Абльвайту отправиться с ними. Я тотчас предложил заменить его. Пока я только думал о Рэйчел Вериндер, можно было еще колебаться. Увидав ее, я тотчас решился высказать ей всю правду, будь что будет.
Случай представился, когда мы гуляли с ней вдвоем на другой день по приезде.
— Позволите ли мне поговорить с вами о вашей помолвке? — спросил я.
— Да, — равнодушно ответила она, — если не о чем поинтереснее.
— Простите ли вы старому другу и слуге вашего семейства, мисс Рэйчел, если я осмелюсь опросить, по сердцу ли вам этот брак?