тельна, но ничто не могло сравниться с его прежнею грациозною непринужденностью.
Вдобавок он обещал быть высоким и не сдержал своего обещания. Правда, он имел красивую, тонкую и хорошо сложенную фигуру, но рост его ни на один дюйм не превышал того, что обыкновенно зовут средним ростом. Короче сказать, он был неузнаваем. Время все изменило в нем, пощадив только его прежний открытый, светлый взгляд. По нему только и узнал я наконец прежнего любимца, и уж дальше не пошел в своих исследованиях.
— Добро пожаловать в родное гнездышко, мистер Франклин, — сказал я. — Тем приятнее вас видеть, сэр, что вы несколькими часами предупредили ваши ожидания.
— Мне нужно было поторопиться, — отвечал мистер Франклин. — Я подозреваю, Бетередж, что в эти последние три или четыре дня за мной присматривали и следили в Лондоне; и потому, желая ускользнуть от бдительности одного подозрительного иностранца, я, не дожидаясь послеобеденного поезда, приехал с утренним.
Слова эти поразили меня. Они мигом напомнили мне трех фокусников и предположение Пенелопы, будто они злоумышляют против мистера Франклина Блека.
— Кто же следил за вами, сэр, и с какою целью? — спросил я.
— Раскажите-ка мне о трех индийцах, которые приходили сюда нынче, — сказал мистер Франклин, не отвечая на мой вопрос. — Легко может быть, Бетередж, что мой незнакомец и ваши три фокусника окажутся принадлежащими к одной и той же шайке.
— Как это вы узнали, сэр, о фокусниках? — спросил я, предлагая ему один вопрос за другим, что, сознаюсь, обличало во мне весьма дурной тон; но разве вы ждали чего-нибудь лучшего от жалкой человеческой природы, читатель? Так будьте же ко мне снисходительнее.
— Я сейчас видел Пенелопу, — отвечал мистер Франклин, — она-то и рассказала мне о фокусниках. Ваша дочь, Бетередж, всегда обещала быть хорошенькою и сдержала свое обещание. У нее маленькая ножка и маленькие уши. Неужели покойная мистрис Бетередж обладала этими драгоценными прелестями?
— Покойная Бетередж имела много недостатков, сэр, — отвечал я. — Один из них (с вашего позволения) состоял в том, что она никаким делом не могла заняться серьезно. Она была скорее похожа на муху, чем на женщину, и ни на чем не останавливалась.
— Стало быть, мы могли бы сойтись с ней, — отвечал мистер Франклин. — Я сам не останавливаюсь ни на чем. Ваше остроумие, Бетередж, не только ничего не утратило, но, напротив, выиграло с летами. Правду сказала Пенелопа, когда я просил ее сообщить мне все подробности о фокусниках: «Спросите лучше у батюшки, он расскажет вам лучше меня», — отвечала ваша дочь, «он еще удивительно свеж для своих лет и говорит как книга». Тут щеки Пенелопы покрылись божественным румянцем, и несмотря на все мое уважение к вам, я не мог удержаться, чтобы… — догадывайтесь сами. Я знал ее еще ребенком, но это не уменьшает в моих глазах ее прелестей. Однако, шутки в сторону. Что делали тут фокусники?
Я был недоволен своею дочерью, не за то, что она дала мистеру Франклину поцеловать себя, — пусть целует сколько угодно, — а за то, что она вынуждала меня повторять ему ее глупую историю о фокусниках. Нечего делать, нужно было рассказать все обстоятельно. Но веселость мистера Франклина мгновенно исчезла. Он слушал меня, насупив брови и подергивая себя за бороду. Когда же я кончил, он повторил вслед за мной два вопроса, предложенные мальчику главным магиком, и повторил, очевидно, для того, чтобы лучше удержать их в своей памяти.
— Не по другой какой-нибудь дороге, а именно по той, которая ведет к этому дому, поедет сегодня англичанин? Имеет ли его англичанин при себе? Я подозреваю, — сказал мистер Франклин, вынимая из кармана маленький запечатанный конверт, — что его означало вот это. А это, Бетередж, означает не более не менее, как знаменитый желтый алмаз дяди моего Гернкасля.
— Боже праведный, сэр! — воскликнул я, — как попал в ваши руки алмаз нечестивого полковника?
— В завещании своем нечестивый полковник отказал его моей двоюродной сестре Рэйчел, как подарок ко дню ее рождения, — отвечал мистер Франклин. — А отец мой, в качестве дядина душеприказчика, поручил мне доставить его сюда.
Если бы море, кротко плескавшееся в ту минуту на дюнах, вдруг высохло перед моими глазами, явление это поразило бы меня никак не более чем слова мистера Франклина.
— Алмаз полковника завещан мисс Рэйчел! — сказал я. — И ваш отец, сэр, был его душеприказчиком! А ведь я пошел бы на какое угодно пари, мистер Франклин, что отец ваш не решился бы дотронуться до полковника даже щипцами!
— Сильно сказано, Бетередж! Но в чем же виноват был полковник? Впрочем, ведь он принадлежал скорее к вашему поколению, нежели к моему. Так сообщите же мне о нем все, что вы знаете, а я расскажу вам, каким образом отец мой сделался его душеприказчиком и еще кое-что. В Лондоне мне пришлось сделать о моем дяде Гернкасле и это знаменитом алмазе не совсем благоприятные открытия; но я желаю узнать от вас, насколько они достоверны. Вы сейчас называли моего дядю «нечестивым полковником». Пошарьте-ка в своей памяти, старый друг, и скажите, чем заслужил он это название.
Видя, что мистер Франклин говорит серьезно, я рассказал ему все, и вот вам сущность моего рассказа, который я повторяю здесь в видах вашей же собственной пользы, читатели. Прочтите же его со вниманием, иначе вы совсем растеряетесь, когда мы доберемся до самой середины этой запутанной истории. Выкиньте из головы детей, обед, новую шляпку, словом, что бы там ни было. Попытайтесь забыть политику, лошадей, биржевые курсы и клубные неудача. Надеюсь, что вы не обидитесь моею смелостью; ведь это делается единственно для того, чтобы возбудить ваше благосклонное внимание. Боже мой! разве не видал я в ваших руках знаменитейших авторов, и разве я не знаю, как легко отвлекается внимание читателей, когда его просит у них не человек, а книга?
Несколько страниц назад я упоминал об отце моей госпожи, о старом лорде с крутым нравом и длиннейшим языком. У него было пять человек детей. Прежде всего родились два сына, потом, много лет спустя, жена его опять стала беременна, и три молодые леди быстро последовали одна за другою, — так быстро, как только допускала то природа вещей; госпожа моя, как я уже упоминал выше, была самая младшая и самая красивая из трех. Что касается до двух сыновей, старший, Артур, наследовал титул и владение отца своего; а младший, досточтимый Джон, получив прекрасное состояние, отказанное ему каком-то родственником, определился в армию.
Пословица говорит: дурная та птица, что хулит собственное гнездо. Я смотрю на благородную фамилию Гернкаслей как на мое родное гнездо и счел бы за особенную милость, если бы мне позволили не слишком распространяться о досточтимом Джоне. По моему крайнему разумению, это был один из величайших негодяев, каких когда-либо производил свет. К такому эпитету вряд ли остается что-нибудь прибавить. Службу свою начал он в гвардии, откуда вышел, не имея еще и двадцати двух лет от роду, а почему, об этом не спрашивайте. В армии, видите ли, слишком строга дисциплина, что не совсем пришлось по вкусу досточтимому Джону. Тогда он отправился в Индию, посмотреть, не будет ли там посвободнее, а также и для того, чтоб узнать походную жизнь. И в самом деле, нужно говорить правду, своею безумною отвагой он напоминал в одно и то же время бульдога, петуха-бойца и дикаря. По взятии Серингапатама, в котором он участвовал, он перешел в другой полк и, наконец, в третий. Тут он был произведен в подполковники и вскоре после того, получив солнечный удар, вернулся на родину. Дурная репутация, которую он себе составил, затворила ему двери ко всем родным, а моя госпожа (тогда только что вышедшая замуж) первая объявила (конечно, с согласие сэра Джона), что брат ее никогда не переступит через порог ее дома. Много было и других пятен на полковнике, из-за которых все обегали его; но мне подобает говорить только об одном — о похищении алмаза.
Ходили слухи, будто он овладел этим индийским сокровищем с помощью средств, в которых, несмотря на свою дерзость, он никак не решался сознаться. Не имея нужды в деньгах и (справедливость требует это заметить) не придавая им особенного значения, он никогда не пытался продать свое сокровище. Дарить его также не хотел и не показывал его ни одной живой душе. Одни говорили, что он страшился навлечь на себя неприятности со стороны военных властей; другие (совершенно не понимая натуру этого человека) утверждали, будто он боялся лишиться жизни, если бы вздумал показать его.
В этом последнем предположении была, быть может, своя доля правды, хотя несправедливо было бы подозревать его в трусости. Одно верно, что в Индии жизнь его дважды подвергалась опасности; и причиною этому был, по общему убеждению, Лунный камень. Когда полковник вернулся в Англию, все стали от него отвертываться, опять-таки из-за Лунного камня. Тайна жизни его вечно тяготела над ним, как будто изгоняла его из среды собственных соотечественников. Мужчины не принимали его в члены клубов; женщины, которым он предлагал свою руку — а их было не мало — отказывала ему; знакомые и родственники, встречаясь с ним на улице, вдруг делались близорукими.
Другой на его месте попытался бы оправдаться как-нибудь в глазах общества. Но досточтимый Джон не умел уступать даже и в том случае, когда чувствовал себя неправым. В Индии он не расставался с алмазом, презирая опасность быть убитым. В Англии он хранил его также бережно, посмеиваясь над общественным мнением. Вот вам в двух чертах портрет этого человека: беспредельная наглость и красивое лицо с каким-то дьявольским выражением.
По временам до нас доходили о нем самые разноречивые слухи. Одни говорили, что он проводит свою жизнь в курении опиума и собирании старых книг; другие, что он занимается какими-то странными химическими опытами; третьи, что он бражничает и веселится в грязнейших закоулках Лондона с людьми самого низкого происхождения. Во всяком случае, полковник вел уединенную, порочную, таинственную жизнь. Однажды, и только однажды, я встретился с ним лицом к лицу после возвращение его в Англию.