Постарайтесь не выходить из терпения, сэр. Я перейду как можно скорее к тому времени, которое верно заинтересует вас, ко времени пропажи алмаза. Но прежде у меня на уме сказать вам еще одну вещь.
Жизнь моя не особенно тяготила меня в то время, как я была воровкой. И лишь после того как в исправительном приюте научили меня сознавать свое падение и стараться исправиться, настали долгие, томительные дни. Мной овладела мысль о будущности. Я почувствовала, каком страшным упреком были мне эти честные люди, даже добрейшие из честных людей. Куда бы я ни шла, что бы я ни делала, с какими бы лицами не встречалась, чувство одиночества разрывало мне сердце. Я знаю, что должна была поладить с прочею прислугой на новом месте. Но мне почему-то не удалось подружиться с ними. У них был такой вид (или это мне казалось только), как будто она подозревали, чем я была прежде. Я не сожалею, далеко нет, что во мне пробудили усилие исправиться, но право же, право, жизнь эта была томительна. Вы сначала промелькнули в ней лучом солнца, но потом и вы изменили мне. Я имела безумие любить вас и никогда не могла привлечь ваше внимание. В этом была бездна горя, истинно бездна горя.
Теперь я перехожу к тому, что хотела сказать вам. В те дни скорби, я раза два или три, когда наступала моя очередь идти со двора, ходила на свое любимое местечко, к виду над зыбучими песками, а говорила про себя: «Кажется, здесь будет всему конец. Когда станет невыносимо, здесь будет всему конец». Вы поймете, сэр, что еще до вашего приезда это место в некотором роде околдовало меня. Мне все казалось, что со мной что-то случится на зыбучих песках. Но я никогда не смотрела на них как на средство разделаться с собой, пока не настало время, о котором я пишу теперь. Тут я подумала, что это место мигом положит конец всем моим огорчениям и скроет меня самое на веки.
Вот все, что я хотела рассказать вам о себе с того утра, как я впервые увидала вас, и до того утра, когда поднялась тревога во всем доме по случаю пропажи алмаза.
Я была так раздражена глупою болтовней служанок, доискивавшихся на кого именно должно пасть первое подозрение, и так сердита на вас (ничего еще не зная в то время) за ваши заботы о розыске алмаза и за приглашение полицейских, что держалась как можно дальше от всех до тех пор, пока не приехал к вечеру чиновник из Фризингалла. Мистер Сигрен, как вы можете припомнить, — начал с того, что поставил караул у спален служанок, и все женщины в бешенстве пошла за ним наверх, требуя, чтоб он объяснил нанесенное им оскорбление. Я пошла вместе со всеми, потому что, если бы поведение мое отличалось от прочих, такого сорта человек как мистер Сигрев тотчас бы заподозрил меня. Мы нашли его в комнате мисс Рэйчел. Он сказал нам, что здесь не место куче женщин, указал пятно на раскрашенной двери, говоря, что это дело наших юбок, а отослал нас обратно вниз.
Выйдя из комнаты мисс Рэйчел, я приостановилась на одной из площадок лестницы, чтобы посмотреть, уж не мое ли платье как-нибудь запачкалось этою краской. Пенелопа Бетередж (единственная служанка, с которою я была на дружеской ноге) шла мимо и заметила, что я делаю.
— Не беспокойтесь, Розанна, — сказала она, — краска на двери у мисс Рэйчел высохла уже несколько часов тому назад. Если бы мистер Сигрев не поставил караула у наших спален, я бы ему то же сказала. Не знаю, как вам кажется, а меня еще во всю жизнь мою так не оскорбляли!
Пенелопа была девушка нрава горячего. Я успокоила ее и обратилась к сказанному ею насчет того, что краска уж несколько часов как высохла.
— Почем вы это знаете? — спросила я.
— Ведь я все вчерашнее утро пробыла с мистером Франклином и мисс Рэйчел, — сказала Пенелопа, — готовила им краски, пока они доканчивали дверь. Я слышала, как мисс Рэйчел спросила: высохнет ли дверь к вечеру вовремя, чтобы гости могли взглянуть на нее. А мистер Франклин покачал головой и сказал, что она высохнет часов через двенадцать, не раньше. Дело было после закуски, пробило три часа, а они еще не кончили. Как по вашей арифметике выходит, Розанна? По-моему, дверь высохла сегодня в три часа утра.
— Кто-нибудь из дам не ходил ли вчера вечером взглянуть на нее? — спросила я. — Кажется, я слышала, как мисс Рэйчел остерегала их держаться подальше от двери.
— Ни одна из дам не запачкалась, — ответила Пенелопа. — Я вчера уложила мисс Рэйчел в постель в двенадцать часов, осмотрела дверь, и никакой порчи на ней еще не было.
— Не следует ли вам оказать это мистеру Сигреву, Пенелопа?
— Я ни за что в свете и словом не помогу мистеру Сигреву!
«Она взялась за свое дело, а я за свое. Мое дело, сэр, состояло в том, чтоб оправить вашу постель и убрать комнату. То были мои счастливейшие часы во весь день. Я всегда целовала подушку, на которой ночью покоилась ваша голова. Не знаю, кто вам служил впоследствии, но платье ваше никогда не было так тщательно сложено, как я складывала его для вас. Из всех мелочей вашего туалета ни на одной пятнышка не бывало. Вы никогда не замечали этого, так же как не замечали меня самое. Простите меня, я забываюсь. Поспешу продолжить.
Ну, так я пошла в то утро убирать вашу комнату. На постели валялся ваш шлафрок, как вы его сбросили. Я подняла его, хотела сложить и вдруг увидела, что он запачкан в краске с двери мисс Рэйчел!
Я так испугалась этого открытия, что выбежала вон со шлафроком в руках, пробралась через заднюю лестницу и заперлась в своей комнате, чтоб осмотреть его в таком месте, где никто не помешал бы мне.
Как только я пришла в себя, мне тотчас вспомнился разговор с Пенелопой, и я сказала себе: «вот доказательство, что он был в комнате мисс Рэйчел между прошлою полночью и тремя часами нынешнего утра!»
Не стану разъяснять простыми словами, каково было первое подозрение, промелькнувшее в моем уме при этом открытии. Вы только рассердились бы, а рассердясь, вы можете разорвать мое письмо и не дочитать его.
Позвольте мне ограничиться лишь следующим. Обсудив, насколько у меня хватило уменья, я поняла, что это невероятно, а я вам скажу, почему именно. Если бы вы были в комнате мисс Рэйчел в такое время ночи, с ее ведома (и если бы вы неблагоразумно забыли остеречься от сырой двери), она бы напомнила вам, она бы не дозволила вам унести с собой такую улику против нее, какова улика, на которую я смотрю теперь! В то же время сознаюсь, что я не была вполне уверена в ошибочности своих подозрений. Не забудьте, что я созналась в ненависти к мисс Рэйчел. Припишите все это, если можете, небольшой доле той ненависти. Кончилось тем, что я решилась удержать у себя шлафрок, выжидать и высматривать, не пригодится ли он на что-нибудь. Помните, пожалуйста, в это время мне еще и на мысль не приходило, что это вы украли алмаз».
Тут я вторично прервал чтение письма.
Лично меня касавшиеся отрывки признания несчастной женщины я прочел с неподдельным изумлением и, говоря по совести, с искреннею скорбию. Я сожалел, искренно сожалел, что так легкомысленно оскорбил ее память, не видав ни строчки ее письма. Но когда я дошел до вышеприведенного отрывка, сознаюсь, что в уме моем все более, и более накоплялось горечи против Розанны Сперман, по мере того как я продолжал чтение.
— Прочтите остальное про себя, — сказал я, передавая письмо через стол Бетереджу. — если там есть что-нибудь такое, что мне следует знать, вы можете передавать мне по мере чтения.
— Понимаю вас, мистер Франклин, — ответил он, — с вашей стороны это совершенно естественно, сэр. Но, да простит вам Бог! прибавил он, понизив голос, — оно не менее естественно и с ее стороны.
Продолжаю списывать письмо с оригинала, хранящегося у меня.
«Решась удержать у себя шлафрок и посмотреть, какую пользу могу я извлечь из него в будущем для своей любви или мести (право, не знаю чего именно), я должна была придумать, как бы мне удержать его, не рискуя тем, что об этом дознаются.
Единственный способ — сшить другой точно такой же шлафрок, прежде чем наступит суббота, в которую явятся прачка с ее счетом белья по всему дому.
Я не хотела откладывать до следующего дня (пятницы), боясь, чтобы не случалось чего-нибудь в этот промежуток. Я решилась сшить новый шлафрок в тот же день (в четверг), пока еще могла рассчитывать на свободное время, если ловко распоряжусь своею игрой. Первым делом (после того как я заперла шлафрок в свой комод) надо было вернуться к вам в спальню, не столько для уборки (это и Пенелопа сделала бы за меня, если б я попросила ее), сколько для того, чтобы разведать, не запачкали ли вы своим шлафроком постель или что-нибудь из комнатной меблировки.
Я внимательно осмотрела все и, наконец, нашла несколько чуть заметных пятнышек краски на изнанке вашей блузы, — не полотняной, которую вы обыкновенно носили в летнее время, но фланелевой блузы, также привезенной вами с собою. Вы, должно быть, озябли, расхаживая в одном шлафроке, и надели первое, что нашли потеплее. Как бы то ни было, эти пятнышки чуть виднелись на изнанке блузы. Я легко уничтожила их, выщипав мякоть фланели. После этого единственною уликой против вас оставалась та, которую я заперла к себе в комод.
Только что я кончила уборку вашей комнаты, меня позвали к мистеру Сигреву на допрос, вместе с остальною прислугой. Затем обыскали все ваши ящики. А затем последовало самое чрезвычайное событие в тот день, — для меня, — после того, как я нашла пятно на вашем шлафроке. Произошло оно по случаю вторичного допроса Пенелопы Бетередж мистером Сигревом.
Пенелопа вернулась к вам вне себя от бешенства на мистера Сигрева за его обращение с ней. Он намекнул, как нельзя яснее, что подозревает ее в краже. Все мы равно удивились, услыхав это, и спрашивали: почему?
— Потому что алмаз был в комнате мисс Рэйчел, — ответила Пенелопа, — и потому что я последнею вышла из этой комнаты прошлую ночь.
Чуть ли не прежде чем слова эта вышли из уст ее, я вспомнила, что другое лицо было в этой комнате позднее Пенелопы. Это лицо была вы. Голова у меня закружилась, а мысли страшно спутались. Между тем, нечто шептало мне, что пятно на вашем шлафроке может иметь совершенно иное значение, нежели то, какое я придавала ему до сих пор. «Если подозревать последнего бывшего в комнате», подумала я про себя, — «то вор не Пенелопа, а мистер Франклин Блек!» Будь это другой джентльмен, мне кажется, я устыдилась бы подозревать его в краже,