том обстоятельстве.
— Оно должно было произвесть впечатление на ее ум, — серьезно проговорил он, — я желал бы, ради вашей пользы, чтоб этого вовсе не было. Во всяком случае, вот мы нашли предрасполагающее влияние против вас и отделались по крайней мере от одного из сомнений. Мне кажется, пока нам нечего делать. Остается обратиться к Рэйчел.
Он встал и начал задумчиво ходить из угла в угол. Раза два я хотел сказать ему, что решился лично повидать Рэйчел; и оба раза, из уважения к его летам и характеру, боялся застигнуть его врасплох в неблагоприятную минуту.
— Главная трудность в том, — начал он, — каком образом заставить ее не стесняясь высказать все, что у нее на уме. Не имеете ли вы в виду какого-нибудь средства?
— Мистер Брофф, я решил, что мне следует лично переговорить с Рэйчел.
— Вам! — он вдруг остановился и посмотрел на меня, словно думая, что я с ума сошел, — Любому, кому угодно, только не вам! — он вдруг осекся, и прошел еще раз по комнате, — Погодите-ка, — сказал он, — в таких необыкновенных случаях кратчайший путь иногда лучше коего. — Он подумал минуты с две об этом вопросе с новой точки зрение и храбро заключал решением в мою пользу. — Ничем не рискнешь, ничего и не возьмешь, — продолжил старый джентльмен, — в вашу пользу есть вероятность, которой у меня нет: вам первому и следует попытаться.
— Вероятность в мою пользу? — повторил и с величайшим удивлением. Лицо мистера Броффа в первый раз еще смягчилось улыбкой.
— Вот как обстоит дело, — сказал он, — я вам откровенно скажу, что не полагаюсь на вашу сдержанность, на ваш характер. Но рассчитываю на то, что Рэйчел все еще хранит в каком-то дальнем уголочке своего сердца некоторую безнравственную слабость к вам. Сумейте ее затронуть, и поверьте, что следствием этого будет полнейшее объяснение, на какое только способны уста женщины! Вопрос вот в чем, как вы с ней увидитесь?
— Она гостила у вас в доме, — ответил а, — смею ли я предложить… если бы не говорить ей обо мне заранее… я мог бы видеть ее здесь?
— Холодновато! — сказал мистер Брофф. С этим словом, в виде комментария на мой ответ, он еще раз прошелся из угла в угол. — Попросту, по-английски, — сказал он, — надо обратить мой дом в западню, чтоб изловить мисс Рэйчел, на приманку в виде приглашение от моей жены и дочерей. Будь вы кто иной, а не Франклин Блек, или будь это дело хоть крошечку помаловажней, я бы отказал наотрез. В теперешних обстоятельствах, я твердо уверен, что Рэйчел, если живы будем, поблагодарит меня за измену ей на старости лет. Считайте меня сообщником. Рэйчел будет приглашена сюда на целый день, и вы получите надлежащее уведомление.
— Когда же? Завтра?
— Завтра еще не успеем получить и ответа ее. Ну, послезавтра.
— Как вы дадите мне знать?
— Будьте дома все утро и ждите, — я зайду.
Я поблагодарил его с искреннею признательностью за оказываемую мне неоцененную помощь, и отклонив гостеприимное приглашение переночевать в Гампстеде, вернулся на свою квартиру в Лондон.
О следующем дне я могу сказать лишь то, что продолжительнее его не видал во всю жизнь. Как ни сознавал я свою невинность, как ни был уверен в том, что подлый извет, тяготевший надо мной, рано или поздно рассеется, тем не менее меня угнетало какое-то чувство самоунижения, инстинктивно не дозволявшее мне видеться с кем-нибудь из моих друзей. Мы часто слышим (почти всегда, впрочем, от поверхностных наблюдателей), что преступление может иметь вид невинности. Я считаю бесконечно более справедливою аксиомой, что невинность может казаться преступлением. Я дошел до того, что приказал отказывать всем, кто бы ни зашел посетить меня, и осмелился выйти лишь под кровом ночи. На следующее утро мистер Брофф застал меня за чаем. Он подал мне большой ключ и объявил, что в первый раз от роду стыдится самого себя.
— Приедет?
— Приедет сегодня полдничать и провести время с моею женой и дочерьми.
— А мистрис Брофф и ваши дочери тоже в секрете?
— Неизбежно. Но у женщин, как вы могли заметить, нет никаких правил. Моя семья не чувствует моих угрызений совести. Так как цель этого — помирить вас, то жена и дочери совершенно спокойно смотрят сквозь пальцы на употребляемые средства, точно иезуиты.
— Бесконечно обязав им. А что это за ключ?
— От калитки в стене моего садика. Будьте там в три часа пополудни. Проберитесь садом и войдите в дом через теплицу. Минуйте маленькую гостиную и отворите дверь, которая ведет в комнату с фортепиано. Там вы найдете Рэйчел, — и одну!
— Как мне благодарить вас!
— А вот как. Не вините меня в том, что будет после.
С этими словами он ушел.
Мне еще следовало ждать несколько томительных часов. Чтоб убить время, я просмотрел письма ко мне. В числе их было одно от Бетереджа.
Я торопливо распечатал его. К удивлению и разочарованию моему, оно начиналось извинением, уведомлявшим меня, чтоб я не ждал важных вестей. На следующей строчке появился вечный Ездра Дженнингс! Он остановил Бетереджа по дороге по станции и спросил, кто я. Узнав мое имя, он рассказал своему хозяину, мистеру Канди, о нашем свидании. Мистер Канди, услыхав это, сам поехал к Бетереджу выразить ему сожаление о том, что мы с ним не встретились. Он, по некоторым причинам, особенно желал бы переговорить со мной и просил, чтоб я уведомил его, в следующий раз, как буду поблизости Фризингалла. Вот в чем заключались вся суть письма моего корреспондента, если не считать кое-каких характеристичных изречений Бетереджевой философии. Любящий, верный старик сознавался, что написал письмо «просто из удовольствия писать ко мне».
Я скомкал письмо к себе в карман и минуту спустя забыл о нем при всепоглощающем интересе предстоящего свидания с Рэйчел. Как только на Гампстедской церкви пробило три, я вложил данный мне мистером Броффом ключ в замок калитки у садовой стены. Едва вступя в сад и снова запирая калитку изнутри, я, надо сознаться, ощутил какую-то робость преступника относительно грядущего. Я осторожно огляделся на все стороны, подозревая присутствие каких-то неожиданных свидетелей в одном из неведомых закоулков сада. Но страх мой ничем не оправдывался. Тропинки, все до одной, пустынны; птицы и пчелы — единственные свидетели.
Я пробрался садом, вошел через теплицу и миновал маленькую гостиную. Взявшись за ручку противоположной двери, я услышал несколько жалобных аккордов, взятых на фортепиано в той комнате. Она часто коротала свой досуг, сидя за инструментом, в то время как я гостил в доме ее матери. Я должен был немного переждать и собраться с духом. В этот торжественный миг прошлое и настоящее возникли предо мной рядом, и противоположность их потрясала меня.
Прошло несколько минут; мужество мое пробудилось; я отворил дверь.
VII
Как только я показался на пороге, Рэйчел встала из-за фортепиано. Я затворил за собой дверь. Мы молча глядели друг на друга через всю комнату. Встав с места, она, казалось, уже не могла пошевельнуться. Все прочие способности ее, как телесные, так и душевные, по-видимому, сосредоточились в ее взгляде.
Мне пришло в голову опасение, что я слишком внезапно вошел. Я ступил несколько шагов к ней на встречу. «Рэйчел», тихо проговорил я.
Звук моего голоса возвратил ей способность двигаться и краску на лицо. Она с своей стороны, тоже приблизилась, все еще молча. Медленно, словно подчиняясь независящему от нее влиянию, ближе и ближе подходила она ко мне, а живой, темный румянец разливался у нее по щекам, и в глазах, с каждым мигом все ярче просвечивая, восстановлялось разумное выражение. Я забыл ту цель, которая привела меня к ней; забыл про низкое подозрение, тяготевшее над моим добрым именем, утратил всякое сознание прошлого, настоящего и будущего. Я ничего не видал, кроме приближения любимой женщины. Она дрожала; остановилась в нерешительности. Я не мог более сдерживать себя, принял ее в объятия, и покрыл поцелуями ее лицо. Была минута, когда мне показалось, что поцелуи мои не остаются без ответа, словно и для нее также настала минута забвения. Но не успела еще эта мысль образоваться в уме моем, как первый сознательный поступок ее дал мне почувствовать, что она помнит. С криком, похожим на крик ужаса, с силой, которой едва ли я мог бы противиться, если б и хотел, она толкнула меня прочь от себя. Я прочел в глазах ее беспощадный гнев, беспощадное презрение в усмешке. Она смерила меня взглядом с головы до ног, как бы оскорбившего ее незнакомого человека.
— Трус! — проговорила она, — низкий, негодный, бездушный трус!
То была первые слова ее. Обращаясь ко мне, она выбрала невыносимейший укор, какой только может услыхать мужчина из уст женщины.
— Мне помнится время, Рэйчел, — сказал я, — когда вы умели более достойным образом выразить мне, что я оскорбил нас. Прошу прощения.
Некоторая доля ощущаемой мною горечи, по-видимому, сообщалась моему голосу. При первых словах моего ответа, глаза ее, миг тому назад отвращенные от меня, невольно снова остановились на мне. Она отвечала, понизив голос и с какою-то упрямою сдержанностью, до сих пор мне совершенно неизвестною в ней.
— Мне, быть может, извинительно, — сказала она. — После того что вы сделали, мне кажется, низко с вашей стороны искать во мне доступа по-сегодняшнему; только трус, кажется, решился бы произвести опыт над моею слабостью, только трус, кажется, и мог воспользоваться нечаянностью, когда я допустила расцеловать себя врасплох. Впрочем, это женский взгляд. Я должна была знать, что он не мог быть вашим взглядом. Лучше бы мне удержаться и ничего не говорить.
Извинение было невыносимее обиды. Оно унизило бы падшего из падших.
— Если бы честь моя не была в ваших руках, — сказал я, — то я сейчас же ушел бы с тем, чтобы никогда более не видать вас. Вы говорили о чем-то мною сделанном. Что же я сделал?
— Что вы сделали! Вы это спрашиваете у меня?
— Спрашиваю.
— Я сохранила втайне ваш позор, — ответила она, — и претерпела все последствие утайки. Ужели я не вправе требовать, чтобы меня избавили от оскорблений подобным вопросом? Разве в вас умерло