— Если б я высказалась перед другими, — возразила она с новым взрывом негодования, — вы были бы опозорены на всю жизнь! Если б я высказалась наедине с вами, вы бы отвергли это, как и теперь отвергаете! Не думаете ли вы, что я бы вам поверила? Разве задумается солгать человек, сделавший то, что вы сделали на моих глазах, а потом поступивший так, как вы поступили при мне? Повторяю вам, я ужаснулась вашей лжи после ужаса при виде вашего воровства. Вы говорите об этом как о недоразумении, которое можно рассеять несколькими словами! Ну, вот конец недоразумению. Что же, дело поправлено? Дело остается совершенно по-прежнему. Теперь я вам не верю! Не верю тому что вы нашли шлафрок, не верю в письмо Розанны Сперман, не верю ни слову из того что вы говорили. Вы украли его, — я это видела! Вы притворялись, будто помогаете полиции, — я это видела! Вы заложили алмаз лондонскому ростовщику, — я в этом уверена! Вы набросили подозрение в вашем позорном деле (благодаря моему молчанию) на человека невинного! Вы на другое утро бежали с своею покражей на континент! После всех этих низостей оставалось лишь одно, что вы могли еще сделать: это придти сюда с последнею ложью на устах, — придти сюда и сказать мне, что я была несправедлива к вам!
Останься я еще хоть на минуту, как знать, не вырвались ли бы у меня такие слова, о которых впоследствии я стал бы вспоминать с тщетным раскаянием и сожалением. Я прошел мимо нее и вторично отворил дверь. И она вторично, с бешеною назойливостью раздраженной женщины, схватила меня за руку и преградила мне дорогу.
— Пустите меня, Рэйчел! — сказал я, — право лучше будет для нас обоих. Пустите.
Истерическое волнение колыхало ее грудь; ускоренное, судорожное дыхание почти касалось моего лица, в то время как она удерживала меня возле двери.
— Зачем вы пришли сюда? — упорствовала она в отчаянии. — Повторяю вам, зачем вы сюда пришли? Не боитесь ли вы, что я вас выдам? Теперь, когда вы стали богатым человеком, когда у вас есть положение в свете, когда вы можете жениться на лучшей из всех здешних женщин, — не боитесь ли вы, что я скажу то, чего не говорила до сих пор никому кроме вас? Я не могу это сказать! Не могу выдать вас! Если можно быть хуже вас, то я хуже вас самих!
Она разразилась рыданием и слезами. Она гневно старалась подавить их и все крепче держала меня.
— Я не могу вырвать вас из своего сердца, — сказала она, — даже теперь можете рассчитывать на постыдную, бессильную слабость!
Она внезапно выпустила меня, покинула рука и безумно заломила их в воздухе.
— Ни одна женщина в мире не решилась бы позорить себя прикосновением к нему! — воскликнула она, — Боже мой! я презираю себя более чем его самого!
Слезы невольно рвались у меня из глаз, ужас этого положения становился невыносимым.
— Вы однако узнаете как несправедливо оскорбили меня, — сказал я, — или мы никогда более не увидимся!
С этими словами я оставил ее. Она вскочила с кресла, на которое бросилась за минуту перед тем; она встала, благородная душа, и последовала за мной в другую комнату, провожая словом милосердия на прощанье.
— Франклин! — сказала она, — я прощаю вас! О, Франклин, Франклин! Мы никогда больше не увидимся. Скажите, что вы меня прощаете!
Я обернулся, и она могла видеть в лице моем это, и уже не в состоянии говорить, обернулся, махнул рукой и едва разглядел ее в тумане, как призрак, сквозь одолевшие меня слезы. Миг спустя невыносимая горечь миновала. Я опять очутился в саду и уже не видел, не слыхал ее.
VIII
Поздно вечером ко мне на квартиру неожиданно зашел мистер Брофф.
Обращение адвоката заметно переменилось. Оно утратило обычную развязность и живость. Он первый раз в жизни молча пожал мне руку.
— Вы едете обратно в Гампстед? — сказал я первое, что пришло в голову.
— Я только что из Гампстеда, — ответил он, — мне известно, мистер Франклин, что вы наконец добились правды. Но, говоря откровенно, если б я мог предвидеть, чего это будет стоить, а предпочел бы оставить вас в неведении.
— Вы видели Рэйчел?
— Я зашел к вам, проводив ее назад в Портленд-Плес; отпустить ее одну в экипаже не было возможности. Принимая во внимание, что вы виделись с нею в моем доме и с моего позволения, я почти не могу считать вас виновным в том потрясении, которое произвело в ней это несчастное свидание. В моей власти лишь позаботиться о том, чтоб эта беда не повторялась. Она молода, в ней много решимости, время и покой помогут ей оправиться. Я хочу быть уверенным, что вы ничем не помешаете ей выздоровлению. Могу ли рассчитывать на то, что вы не станете добиваться вторичного свидания с ней, — по крайней мере без моего согласия и одобрения?
— После того что она выстрадала, и после того что я сам выстрадал, — сказал я, — можете положиться на меня.
— Вы обещаете?
— Обещаю.
Это, по-видимому, облегчило мистера Броффа. Он отложил шляпу и придвинул свое кресло поближе к моему.
— Ну, это решено! — сказал он, — теперь о будущем, — я разумею ваше будущее. По-моему, результат необычайного оборота, который приняло теперь это дело, в кратких словах вот каков: прежде всего, мы уверены, что Рэйчел сказала вам всю правду и как нельзя более откровенно. Во-вторых, — хотя мы и знаем, что тут должна быть какая-то ужасная ошибка, — едва ли можно осуждать ее за то, что она считает вас виновным, основываясь на свидетельстве собственных глаз, подкрепляемом обстоятельствами, которые, по-видимому, неопровержимо говорят против вас.
Тут я прервал его.
— Я не осуждаю Рэйчел, — сказал я, — я только сожалею, что она не могла заставить себя высказаться яснее в то время.
— Это все равно, что жалеть, зачем она — Рэйчел, а не другая, возразил мистер Брофф. — Но даже, и в таком случае я сомневаюсь, чтобы девушка, несколько деликатная, и желавшая выйти за вас замуж, смогла сказать вам в лицо, что вы вор. Как бы то ни было, это не в характере Рэйчел. В деле, вовсе не похожем на ваше, которое, впрочем, поставило ее в положение несколько сходное с теперешним относительно вас, она, как мне известно, руководствовалась теми же побуждениями, который обусловили ее поступок с вами. Кроме того, как она говорила мне сегодня по дороге в город, если б она в то время и ясно высказалась, то все-таки не поверили бы вашему отрицанию, точно так же как не верит ему теперь. Что вы на это ответите? Тут нечего отвечать. Ну! Полно! Мой взгляд на это дело, мистер Франклин, — оказался совершенно ложным, согласен, — но в теперешних обстоятельствах совет мой все-таки может пригодиться. Я вам откровенно скажу, что мы будем напрасно тратить время и без всякой пользы ломать себе голову, если захотим возвращаться к прошлому и разматывать эту страшную путаницу с самого начала. Закроем же глаза решительно на все случившееся прошлый год в деревенском доме леди Вериндер; и от того, чего нельзя разведать в прошлом, обратимся к тому, что можно открыть в будущем.
— Вы верно забываете, — сказал я, — что все дело существеннейшем образом заключается в прошлом, по крайней мере насколько и в нем замешав?
— Вот что вы мне скажите, — возразил мистер Брофф, — в чем все беда-то, в Лунном камне или нет?
— Конечно, в Лунном камне.
— Очень хорошо. Что же, по вашему мнению, сделали с Лунным камнем, провезя его в Лондон?
— Заложили его мистеру Локеру.
— Мы знаем, что не вы его заложили. Знаем ли мы кто именно?
— Нет.
— А где теперь Лунный камень, по вашему мнению?
— Сдан под сохранение банкирам мистера Локера.
— Точно так. Ну, слушайте же. У нас теперь июнь месяц. К концу его (я не могу в точности определить дня), будет год с тех пор как, по нашему мнению, алмаз заложен. По меньшей мере вероятно, что заложившее это лицо может приготовиться к выкупу его по прошествии года. Если оно выкупит его, то мистер Локер, по условию, должен будет лично принять его из рук банкира. В таком случае я предлагаю в конце настоящего месяца поставить у банка вестовых и разведать, кому именно мистер Локер передаст Лунный камень. Понимаете ли теперь?
Я согласился (несколько неохотно), что мысль эта во всяком случае нова.
— Мысль эта на половину принадлежит мистеру Мортвету, — сказал мистер Брофф, — она, пожалуй, никогда бы не пришла мне в голову, не будь у нас в то время известного разговора. Если мистер Мортвет не ошибается, индийцы, вероятно, тоже будут высматривать у банка к концу месяца, — и очень может быть, что из этого выйдет кое-что серьезное. Что именно выйдет, до этого нам с вами дела нет, — если только оно не поможет нам захватить таинственного незнакомца, заложившего алмаз. Это лицо, поверьте мне, виновно (хотя я не беру на себя решать как именно) в теперешнем нашем положении; и только это лицо может восстановить вас в уважении Рэйчел.
— Не смею отвергать, — сказал я, — что предлагаемый вами план разрешает затруднение весьма смелым, остроумным и новым способом. Но…
— Но вы хотите что-то возразить?
— Да. Мое возражение состоит в том, что он заставляет вас ждать.
— Согласен. По моему расчету, вам следует подождать недели две или около того. Разве это так долго?
— Это целый век, мистер Брофф, в моем положении. Мне просто невыносимо станет самое существование, если я тотчас не предприму чего-нибудь для оправдания своей личности.
— Ладно, ладно, я понимаю это. А вы уж обдумали, что можете сделать?
— Я хотел посоветоваться с приставом Коффом.
— Он вышел из полиции. Вы напрасно надеетесь на его помощь.
— Я знаю, где он живет; отчего не попытаться?
— Попробуйте, — сказал мистер Брофф, с минуту подумав, — дело приняло такой необычайный над после пристава Коффа, что вы можете оживить в нем интерес к следствию. Попробуйте, и уведомьте меня о результате. А между тем, — продолжал он, вставая, — если вы ничего не разведаете к концу месяца, могу ли я попробовать, с своей стороны, нельзя ли чего сделать, поставив вестовых у банка?