— Разумеется, — ответил я, — если только я до того времени не освобожу вас от необходимости производит опыт?
Мистер Брофф улыбнулся, и взял свою шляпу.
— Скажите приставу Коффу, — возразил он, — что, по-моему, открытие истины зависит от открытия того лица, которое заложило алмаз; и сообщите мне, что на это скажет опытность пристава.
Так мы расстались в тот вечер. На другой день, рано поутру, я отправился в миленький городок Доркинг, место отдохновение пристава Коффа, указанное мне Бетереджем.
Расспросив в гостинице, я получал надлежащие сведение о том, как найти коттедж пристава. Он стоял на проселочной дороге, невдалеке от города, приютясь посреди облегающего его садика, защищенного сзади и с боков арочною кирпичною стеной, и спереди высокою живою изгородью. Ярко-раскрашенные решетчатые ворота была заперты. Позвонив в колокольчик, я заглянул сквозь решетку и увидал повсюду любимый цветок великого Коффа, в саду, на крыльце, под окнами. Вдали от преступлений и тайн большего города, знаменитый ловец воров доживал сибаритом последние годы жизни, покоясь на розах!
Прилично одетая пожилая женщина отворила мне ворота и сразу разрушила все надежды, какие я питал на помощь пристава Коффа. Он только вчера выехал в Ирландию.
— Что же, он по делу туда поехал? — спросил я.
Женщина улыбнулась.
— У него теперь одно дело, сэр, — сказала она — это розы. Садовник какого-то ирландского вельможи нашел новый способ выращивать розы, — вот мистер Кофф и поехал разузнать.
— Известно вам, когда он вернется?
— Наверно нельзя ожидать, сэр. Мистер Кофф говорил, что может вернуться тотчас же, или пробыть несколько времени, смотря по тому, покажется ли ему новое открытие стоящим того, чтобы им позаняться. Если вам угодно оставить ему записку, я поберегу ее до его приезда.
Я подал ей свою карточку, предварительно написав на ней карандашом. «Имею кое-что сообщить о Лунном камне. Уведомьте меня тотчас по приезде». После этого ничего не оставалось более, как покориться силе обстоятельств и вернуться в Лондон.
При раздраженном состоянии моего ума в описываемое время, неудачная поездка в коттедж пристава только усилила во мне тревожное побуждение действовать как бы то ни было. В день моего возвращения из Доркинга я решился на следующее утро снова попытаться проложить себе дорогу, сквозь все препятствия, из мрака на свет.
В какой форме должна была проявиться следующая попытка? Будь со мной бесценный Бетередж, в то время как я обсуждал этот вопрос, и знай он мои тайные мысли, он объявил бы, что на этот раз во мне преобладает немецкая сторона моего характера. Без шуток, очень может быть, что немецкое воспитание обусловило тот лабиринт бесполезных размышлений, в котором я плутал. Почти всю ночь просидел я, куря, и создавая теории, одна другой невероятнее. Когда же заснул, то мечты, в которые погружался наяву, преследовала меня, и в грезах. К утру я проснулся, ощущая в мозгу нераздельную путаницу объективной субъективности с субъективною объективностью. Этот день, — долженствовавший быть свидетелем новой попытки моей к практическим предприятиям, — я начал тем, что усомнился, имею ли право (на основании частой философии) считать какой бы то ни было предмет (в том числе и алмаз) действительно существующим.
Не могу сказать, долго ли провитал бы я в тумане своей метафизики, если бы мне пришлось выбираться оттуда одному. Но оказалось, что на помощь мне явился случай и благополучно выручил меня. В это утро я случайно видел тот самый сюртук, который был на мне в день моего свидания с Рэйчел. Отыскивая что-то в карманах, я нашел какую-то скомканную бумагу, и вытащив ее, увидел забытое мной письмо Бетереджа.
Было бы грубо оставить без ответа письмо доброго старого друга. Я сел к письменному столу и перечел письмо.
Не всегда легко отвечать на письма, не заключающие в себе ничего важного. Настоящая попытка Бетереджа вступить в переписку принадлежала именно к этой категории. Помощник мистера Канди, он же Ездра Дженнингс, — сказал своему хозяину, что видел меня; а мистер Канди в свою очередь желал меня видеть и кое-что передать мне в следующий раз, как я буду во фризингальском околотке. В ответ на это не стоило тратить бумага. Я сидел, от нечего делать рисуя на память портреты замечательного помощника мистера Канди на листке бумаги, который хотел посвятить Бетереджу, как вдруг мне пришло в голову, что неизбежный Ездра Дженнингс опять подвертывается мне на пути! Я перебросил в корзину с ненужными бумагами по крайней мере дюжину портретов пегого человека (во всяком случае, волосы выходили замечательно похожи), и время от времени дописывал ответ Бетереджу. Письмо целиком состояло из одних общих мест, но имело на меня превосходное влияние. Труд изложения нескольких мыслей простым английским языком совершенно расчистил мой ум от туманной чепухи, наполнявшей его со вчерашнего дня.
Посвятив себя снова разбору непроницаемой безвыходности моего положения, я старался разрешить всю трудность, исследовав ее с чисто практической точки зрения. Так как события незабвенной ночи оставались все еще непонятными, то я старался оглянуться подальше назад, припоминая первые часы дня рождения, отыскивал там какого-нибудь обстоятельства, которое помогло бы мне найти ключ к разрешению загадки.
Не было ли чего-нибудь в то время, как мы с Рэйчел докрашивали дверь? Или позже, когда я поехал верхом во Фризингалл, или после того, когда я возвращался с Годфреем Абльвайтом и его сестрами? Или еще позднее, когда я вручил Рэйчел Лунный камень? Или еще позже, когда гости уже собрались, и мы сели за стол? Память моя довольно свободно располагала ответами на эту вереницу вопросов, пока я не дошел до последнего. Оглядываясь на обеденные происшествия в день рожденья, я стал в тупик при самом начале. Я не мог даже в точности припомнить число гостей, с которыми сидел за одним и тем же столом.
Почувствовать свою несостоятельность относительно этого пункта и тотчас заключить, что события за обедом могут щедро вознаградить за труд исследование их — было делом одного и того же умственного процесса. Мне кажется и другие, находясь в подобном положении, рассудили бы точно так же, как я. Когда преследование наших целей заставляет нас разбирать самих себя, мы естественно подозрительны относительно того, что нам неизвестно. Я решился, как только мне удастся припомнить имена всех присутствовавших на обеде, — для пополнения дефицита в собственной памяти, — прибегнуть к воспоминаниям прочих гостей: записать все, что они припомнят из происшествий во время обеда, и полученный таким образом результат проверить при помощи случившегося после того как гости разъехались по домам.
Это последний и новейший из замышляемых мною опытов в искусстве исследования, — который Бетередж, вероятно, приписал бы преобладанию во мне на этот раз светлого взгляда или французской стороны моего характера, — вправе занять место на этих страницах в силу своих качеств. Как бы ни казалось это неправдоподобным, но я действительно дорылся наконец до самого корня этого дела. Я нуждался лишь в намеке, который указал бы мне, в каком направлении сделать первый шаг. И не прошло дня, как этот намек был подан мне одним из гостей, присутствовавших на обеде в день рождения. Имея в виду этот план действия, мне прежде всего необходимо было достать полный список гостей. Я легко мог добыть его у Габриеля Бетереджа. Я решился в тот же день вернуться в Йоркшир и на другое утро начать предполагаемые исследования.
Поезд, отходящий из Лондона в полдень, только что отправился. Ничего не оставалось, как переждать часа три до отхода следующего поезда. Не было ли возможности заняться пока в самом Лондоне чем-нибудь полезным?
Мысли мои упорно возвращались к обеду в день рождения.
Хотя я забыл число и многие имени гостей, а все же довольно ясно помнил, что большая часть их приезжала из Фризингалла и окрестностей. Но большая часть еще — не все. Некоторые из нас не были постоянными жителями графства. Я сам был один из этих некоторых. Другим был мистер Мортвет. Годфрей Абльвайт — третьим. Мистер Брофф. Нет: я вспомнил, что дела не позволяли мистеру Броффу приехать. Не было ли между ними постоянных жительниц Лондона? Из этой категории я мог припомнить одну мисс Клак. Во всяком случае, здесь были трое он числа гостей, которых мне явно следовало повидать до отъезда из города. Я тотчас поехал в контору к мистеру Броффу, так как не знал адреса разыскиваемых мною лиц и думал, что он может навести меня на след их.
Мистер Брофф оказался слишком занятым для того, чтоб уделить мне более минуты своего драгоценного времени. Впрочем, в эту минуту он успел разрешить все мои вопросы самым обезнадеживающим образом.
Во-первых, он считал новоизобретенный мною способ найти ключ к разгадке слишком фантастичным, чтобы серьезно обсуждать его. Во-вторых, в-третьих и в-четвертых, мистер Мортвет возвращался в это время на поприще своих прошлых приключений. Мисс Клак понесла убытки и поселилась, из экономических расчетов, во Франции; мистера Годфрея Абльвайта еще можно найти где-нибудь в Лондоне, а пожалуй и нельзя; не справлюсь ли я в клубе? И не извиню ли я мистера Броффа, если он вернется к своему делу, пожелав мне доброго утра?
Так как поле исследований в Лондоне сузилось до того, что ограничилось одною потребностью достать адрес Годфрея, то и воспользовался советом адвоката и поехал в клуб.
В зале я встретил одного из членов, старого приятеля моего кузена и вместе моего знакомого. Этот джентльмен, дав мне адрес Годфрея, сообщил о двух последних событиях в его жизни, имевших некоторое значение и до сих пор еще не дошедших до моего слуха.
Оказалось, что Годфрей, далеко не падая духом вследствие отказа Рэйчел от своего слова, вскоре после того стал ухаживать с брачными целями за другою молодою леди, славившеюся богатою наследницей. Он имел успех, и женитьба его считалась уже делом решенным и верным. Но и здесь внезапно и неожиданно произошла размолвка, — на этот раз, как рассказывали, благодаря серьезной разнице во мнениях жениха и отца невесты по вопросу о приданом.