Вскоре после того некоторым утешением в этом вторичном крушении брачных надежд Годфрея послужило нежное и выгодное в денежном отношении воспоминание, какое обнаружила относительно его одна из многочисленных его поклонниц. Богатая старушка, — пользовавшаяся большим почетом в материнском обществе обращения на путь истинный и большая приятельница мисс Клак, — завещала достойному удивления по заслугам Годфрею пять тысяч фунтов. Получив эту кругленькую прибавку к своим скромным денежным средствам, он во всеуслышание объявил, что ощущает потребность в небольшом отдыхе после подвигов милосердия, и что доктор предписал ему «пошляться на континенте, что, по всей вероятности, принесет в будущем большую пользу его здоровью». Если мне надо его видеть, то не следует терять времени, откладывая посещение его.
Я тотчас же поехал к нему. Что-то роковое, заставившее меня опоздать одним днем при посещении пристава Коффа, и теперь преследовало меня в поездке к Годфрею. Утром накануне он выехал из Лондона с пароходом в Дувр. Далее он должен был следовать на Остенде; слуга его полагал, что он отправился в Брюссель. Время возвращения его наверно неизвестно; но по всей вероятности, отсутствие его продлится не менее трех месяцев.
Я вернулся к себе на квартиру, несколько упав духом. Трех приглашенных на обеде в день рождения, — и трех умнейших, — недоставало в то самое время, когда мне всего нужнее было бы войти с ними в сношения. Оставалась последняя надежда на Бетереджа и на друзей покойной леди Вериндер, которых я мог еще найти в живых по соседству с деревенским домом Рэйчел.
На этот раз я отправился прямо в Фризингалл, — так как город этот был центральным пунктом моих исследований. Я приехал слишком поздно вечером, чтоб известить Бетереджа. На следующее утро я отправил к нему рассыльного с запиской, в которой просил его прибыть ко мне в гостиницу при первой возможности. Частью для сбережения времени, частью ради удобства старого слуги позаботясь отправить рассыльного в одноколке, я мог благоразумно рассчитывать, если не будет задержки, увидать старика часа через два после того, как послал за нам. В течение этого времени я располагал начать задуманные исследования с тех из присутствовавших на обеде в день рождения, которые были мне знакомы и находились у меня под рукой. Таковы были родственники мои Абльвайты и мистер Канди. Доктор особенно желал видеть меня и жил в соседней улице. Я и пошел прежде всего к мистеру Канди.
После оказанного мне Бетереджем, я весьма естественно думал найти в лице доктора следы вынесенной нм тяжелой болезни. Но я вовсе не был приготовлен к той перемене, которую заметил в нем, когда он вошел в комнату и пожал мне руку. Глаза у него потускли; волосы совсем поседели; весь он опустился. Я глядел на маленького доктора, некогда живого, ветреного, веселого, — неразлучного в моей памяти с бесчисленными проступками по части неизлечимой нескромности и ребяческих шалостей, — и ничего не видел в нем из прежнего, кроме старой склонности к мещанской пестроте одежды. Сам он стал развалиной; но платье и дорогие безделушки, — как бы в жестокую насмешку над происшедшею в нем переменой, — была пестры и роскошны по-прежнему.
— Я часто вспоминал о вас, мистер Блек, — сказал он, — и сердечно рад видеть вас наконец. Если у вас есть ко мне какая-нибудь надобность, располагайте, пожалуйста, моими услугами, сэр, пожалуйста располагайте моими услугами!
Он проговорил эти обычные фразы с излишнею поспешностью, с жаром и с видимым желанием знать, что привело меня в Йоркшир, — желанием, которого он, можно сказать, совершенно по-детски не умел скрыть.
Задавшись моею целью, я, конечно, предвидел, что должен войти в некоторые объяснения, прежде чем успею заинтересовать в моем деле людей, большею частью посторонних. По дороге в Фразингалл я подготовил эти объяснения, — и воспользовался представлявшимся теперь случаем испытать их действие на мистере Канди.
— Я на днях был в Йоркшире, и вот сегодня опять приехал с целью несколько романического свойства, — сказал я. — Это дело, мистер Канди, в котором все друзья покойной леди Вериндер принимали некоторое участие. Вы помните таинственную пропажу индийского алмаза около года тому назад? В последнее время возникли некоторые обстоятельства, подающие надежду отыскать его, — и я сам, как член семейства, заинтересован в этих розысках. В числе прочих затруднений является надобность снова собрать все показания, добытые в то время и, если можно, более того. В этом деле есть некоторые особенности, вследствие которых мне было бы желательно возобновить в своей памяти все происходившее в доме в день рождения мисс Вериндер. И я решаюсь обратиться к друзьям ее покойной матери, бывшим на этом празднике, чтоб они помогли мне своими воспоминаниями…
Прорепетировав свое объяснение до этих слов, я вдруг остановился, явно читая в лице мистера Канди, что мой опыт над ним совершенно не удался.
Все время пока я говорил, маленький доктор сидел, тревожно пощипывая кончики пальцев. Мутные, влажные глаза его были устремлены прямо в лицо мне, с выражением какого-то беспредметного, рассеянного любопытства, на которое больно было смотреть. Кто его знает, о чем он думал. Одно было ясно — то, что с первых же слов мне вовсе не удалось сосредоточить его внимание. Единственная возможность привести его в себя, по-видимому, заключалась в перемене разговора. Я тотчас попробовал дать ему другое направление.
— Так вот зачем я приехал в Фризингалл! — весело проговорил я, — теперь ваша очередь, мистер Канди. Вы прислали мне весточку через Габриеля Бетереджа…
Он перестал щипать пальцы и вдруг просиял.
— Да! да! да! — с жаром воскликнул он, — это так! Я послал вам весточку!
— А Бетередж не преминул сообщить мне ее в письме, — продолжал я, — вы хотели что-то передать в следующий раз, как я буду в вашем околотке. Ну, мистер Канди, вот я здесь налицо!
— Здесь налицо! — повторил доктор, — а Бетередж-то ведь прав был. Я хотел кое-что сказать вам. Вот в этом и весточка заключалась. Удивительный человек этот Бетередж. Какая память! В его лета и какая память!
Он опять замолк и снова стал пощипывать пальцы. Вспомнив слышанное мною от Бетереджа о влиянии горячки на его память, я продолжил разговор в надежде на то, что могу навести его на точку отправления.
— Давненько мы с вами не видались, — сказал я, — последний раз это было на обеде в день рождения, который бедная тетушка давала в последний раз в жизни.
— Вот, вот! — воскликнул мистер Канди, — именно обед в день рождения!
Он нервно задрожал всем телом и поглядел на меня. Яркий румянец внезапно разлился у него на бледном лице; он проворно сел на свое место, словно сознавая, что обличил свою слабость, которую ему хотелось скрыть. Ясно, — к величайшему прискорбию, — ясно было, что он чувствовал недостаток памяти и стремился утаить его от наблюдения своих друзей.
До сих пор он возбуждал во мне лишь одно сострадание. Но слова, произнесенные им теперь, — при всей их немногочисленности, — в высшей степени затронули мое любопытство. Обед в день рождения уже и прежде был для меня единственным событием прошлых дней, на которое я взирал, ощущая в себе странную смесь чувства надежды и вместе недоверия. И вот теперь этот обед несомненно являлся тем самым, по поводу чего мистер Канди хотел мне сообщить нечто важное!
Я попробовал снова помочь ему. Но на этот раз основным побуждением к состраданию были мои собственные интересы, и они-то заставили меня слишком круто и поспешно повернуть к цели, которую я имел в виду.
— Ведь уж скоро год, — сказал я, — как мы с вами так весело пировали. Не написали ли вы на память, — в своем дневнике, или как-нибудь иначе, — то, что хотели сообщить мне?
Мистер Канди понял намек и дал мне почувствовать, что принял его за обиду.
— Я не нуждаюсь в записках для памяти, мистер Блек, — проговорил он довольно гордо, — я еще не так стар, и слава Богу, могу еще вполне полагаться на свою память!
Нет надобности упоминать о том, что я сделал вид, будто не заметил его обидчивости.
— Хорошо, если б я мог сказать то же о своей памяти, — ответил я, — когда я стараюсь припомнить прошлогодние дела, мои воспоминание редко бывают так живы, как бы мне хотелось. Возьмем, например, обед у леди Вериндер…
Мистер Канди опять просиял, как только этот намек вышел из уст моих.
— Эх, да! Обед, обед у леди Вериндер! — воскликнул он горячее прежнего. — Я хотел вам кое-что сказать о нем.
Глаза его снова остановилась на мне с выражением рассеянного, беспредметного любопытства, беспомощно жалкого на вид. Он, очевидно, изо всех сил и все-таки напрасно старался припомнить забытое.
— Весело попировали, —вдруг вырвалось у него, словно он это самое и хотел сообщить мне, — ведь очень весело попировали, мистер Блек, неправда ли?
Он кивнул годовой, улыбнулся и, кажется, думал, бедняга, что ему удалось-таки скрыть полнейшую несостоятельность памяти, своевременно пустив в ход свою находчивость. Это подействовало на меня так тяжело, что я тотчас, — как ни был глубоко заинтересован в том, чтоб он припомнил забытое, — перевел разговор на местные интересы. Тут у него пошло как по маслу. Сплетни о городских скандальчиках и ссорах, случившихся даже за месяц тому назад, приходили ему на память. Он защебетал с некоторою долей гладкой, свободно текучей болтовни прежнего времени. Но и тут бывали минуты, когда он в самом разгаре своей говорливости вдруг запинался, — опять взглядывал на меня с выражением беспредметного любопытства, — потом овладевал собою и продолжал. Я терпеливо сносил свое мучение (разве не мука, сочувствуя лишь всемирным интересам, погружаться с молчаливою покорностью в новости провинциального городка?), пока не увидал на каминных часах, что визит мой продолжился уже более получаса. Имея некоторое право считать жертву принесенною, я стал прощаться. Пожимая мне руку, мистер Канди еще раз добровольно возвратился к торжеству дня рождения.