Рассказ 4-й. Извлечено из дневника Ездры Дженнингса
1849-го, июня 15-го… Несмотря на то что меня отвлекали и больные, и собственное страдание, я все-таки вовремя кончил письмо к мисс Вериндер, чтобы сегодня же отправить его на почту. Мне хотелось бы, чтоб оно было кратко, но это не удалось; за то, кажется, вышло ясно. Оно предоставляет ей полную свободу выбора. Если она согласится присутствовать при опыте, то это будет по собственной ее воле, а не из милости к мистеру Блеку, или ко мне.
Июня 16-го. Поздно встал, проведя ужасную ночь; вчерашний прием опиума дал себя знать, наказав меня целою вереницей страшных сновидений. То кружился я вихрем в пустом пространстве, с призраками умерших, — друзей и врагов. То милое лицо, которого я никогда более не увижу, возникало у моего изголовья, фосфорично и неприятно светясь в черной мгле, уставлялось на меня страшным взглядом и смеялось, оскалив зубы. Легкий припадок давнишней боли, в обычное время раннего утра, порадовал меня как перемена. Он разогнал видения, и вследствие того был сносен.
По случаю дурно проведенной ночи, и несколько опоздал поутру к мистеру Франклину Блеку; я застал его лежащим в растяжку на диване за завтраком, который состоял из водки с содовою водой и сухого бисквита.
— Я так славно начал, что вам и желать ничего не остается, — сказал он, — ночью несносная бессонница; поутру полнейшее отсутствие аппетита. Точь-в-точь, что было в прошлом году, когда я отказался от сигар. Чем скорее я подготовлюсь ко вторичному приему опиума, тем это для меня будет приятнее.
— Вы примете его в тот же день, как только это станет возможно, — ответил я, — а между тем надо как можно более позаботиться о вашем здоровье. Если допустить вас до истощения, то легко потерпеть неудачу. Как надо промыслить себе аппетит к обеду. Иначе сказать, вы должны предпринять поездку верхом, или прогулку на чистом воздухе.
— Я поеду верхом, если мне достанут здесь лошадь. Кстати, я вчера писал к мистеру Броффу. А вы написали мистрис Вериндер?
— Да, со вчерашнею почтой.
— Очень хорошо. Значит, завтра мы сообщим друг другу кой-какие интересные вести. Постойте, не уходите еще! Я хочу вам сказать одно словечко. Вы, кажется, полагали вчера, что некоторые из моих друзей не совсем благосклонно отнесутся к нашему опыту с опиумом. Вы были совершенно правы. Я считаю старика Бетереджа в числе своих друзей; и вас позабавит, если я вам скажу, как сильно протестовал он при вчерашнем свидании со мной. «В течении вашей жизни, мистер Франклин, вы наделали столько глупостей, что удивляться надо; но уж эта — верх всего!» Вот какого мнения Бетередж. Но я уверен, что вы извините его предрассудки, если встретитесь с ним.
Я расстался с мистером Блеком и пошел в обход по больным, чувствуя себя здоровее, и счастливее после свидания с ним, хотя, и короткого. В чем же заключается тайна моего влечения к этому человеку? Неужели на одном чувстве противоположности между его чистосердечною добротой, с которою он допустил меня в число своих знакомых, и жестокосердым отвращением и недоверием, встречаемыми мной в других людях? Или в нем действительно есть нечто, удовлетворяющее ту жажду хоть капли людского участия, которая пережила во мне одиночество и преследование в течении многих лет и становится все томительней, по мере того как подходит время, когда я перестану страдать и чувствовать? Что пользы задавать себе эти вопросы? Мистер Блек доставил мне новый интерес в жизни. Удовольствуемся же тем, не доискиваясь, в чем состоит этот новый интерес.
Июня 17-го. Поутру, перед завтраком, мистер Канди сообщил мне, что уезжает недели на две погостить к одному приятелю, на юг Англии. Бедняга надавал мне такое множество разных поручений относительно больных, как будто у него все та же обширная практика, что была до болезни. Практика наша теперь почти что ничего не стоит! Его заменили другие доктора; меня же все, по возможности, обходят. Оно, пожалуй, и лучше, что он именно теперь уезжает. Он был бы огорчен, если б я не сообщил ему об опыте, который собираюсь произвесть над мистером Блеком. А если сообщить ему тайну, то нельзя ручаться, чтоб из того не вышло каких-либо весьма нежелательных последствий. Так оно и лучше. Бесспорно лучше.
По отъезде мистера Канди мне доставали с почты ответ мистрис Вериндер.
Очаровательное письмо! Я стал весьма высокого мнения о ней. Ни малейшей попытки скрыть, насколько она заинтересована в нашем предприятии. Она, в самых прелестных выражениях, сообщает мне, что письмо мое убедило ее в невинности мистера Блека и (по крайней мере, в ее глазах) вовсе не нуждается в подтверждении опытом. Она даже укоряет себя, — вовсе незаслуженно, бедняжка, — что не догадалась тогда же об истинном смысле загадки. Скрытая цель всего этого очевидно состоит кое в чем посильнее великодушного желания вознаградить за зло, невинно причиненное ею другому. Ясно, что она любила его, несмотря на все отчуждение их друг от друга. Во многих местах восторг от сознания, что он достоин любви, наивно проглядывает в строжайших формальностях выражений и даже преодолевает еще более строгую сдержанность письма к незнакомому человеку. Возможно ли (спрашиваю я себя, читая это очаровательное письмо), чтоб из всех людей на свете именно я был выбран средством примирения этой молодой парочки? Собственное мое счастье попирали ногами; любовь мою отняли у меня. Доживу ли я до того, чтоб увидеть хоть чужое счастие, мною созданное возобновление любви, мною возвращенной? О, милосердная смерть, дай мне увидать это прежде, чем примешь меня в объятья, и голос твой шепнет мне: вот наконец успокоение!
Письмо заключает в себе две просьбы. Первая: не показывать его мистеру Франклину Блеку. Мне разрешается сказать ему, что мистрис Вериндер охотно предоставляет свой дом в его распоряжение; за тем просят ни чего не прибавлять.
До сих пор ее желания легко исполнимы. Но вторая просьба серьезно затрудняет меня.
Не довольствуясь письменным поручением мистеру Бетереджу выполнять все распоряжения, какие бы я ни сделал, мистрис Вериндер просит позволение помочь мне личным своим надзором за работами в собственной ее гостиной. Мне стоит только черкнуть ей словечко в ответ, для того чтоб она приехала в Йоркшир и присутствовала в числе свидетелей вторичного приема опиума.
В этом опять кроется тайная цель; и мне снова сдается, что я могу разгадать ее.
То, что запрещено мне говорить мистеру Франклину Блеку, она (как мне кажется) страстно желает сказать ему сама, прежде чем он подвергнется опыту, долженствующему восстановить его добрую славу в глазах других. Я понимаю и ценю великодушное нетерпение, с которым она спешит оправдать его, не дожидаясь, будет ли или не будет доказана его невинность. Этим самым она, бедняжка, жаждет вознаградить его за неумышленную и неизбежную ее несправедливость к нему. Но это невозможно. Я положительно уверен, что обоюдное волнение при этой встрече, — прежние чувства и новые надежды, которые она пробудит, — почти наверное подействуют на мистера Блека самым гибельным образом в отношении успеха нашего опыта. И без того трудно воспроизвести условия, хоть приблизительно сходные с прошлогодними. При новых интересах, при новых волнениях, попытка была бы просто бесполезна.
И однако же, несмотря на полное сознание этого, у меня не хватает духу отказать ей. Надо попытаться до отхода почты, нельзя ли как-нибудь иначе уладить это, чтобы можно было дать утвердительный ответ мисс Вериндер, не вредя той услуге, которую я обязался оказать мистеру Франклину Блеку.
Два часа пополудни. Я только что вернулся с обхода своих больных, начав, разумеется, с гостиницы.
Отчет мистера Блека об этой ночи тот же, что в прошлый раз. По временам ему удавалось задремать ненадолго, и только. Но сегодня он меньше тяготится этим, выспавшись вчера после обеда. Этот послеобеденный сон, без сомнения, следствие прогулки верхом, которую я ему посоветовал. Боюсь, не пришлось бы мне прекратить эта целебные упражнения на чистом воздухе. Надо чтоб он был не слишком здоров и не очень болен. Тут следует весьма ловко держать руль, как говорят матросы.
Он еще не имеет вестей от мистера Броффа и с нетерпением осведомлялся, получал ли я ответ мисс Вериндер. Я сказал ему только то, что мне было разрешено; излишне было бы придумывать извинение в том, что я не показываю ему самого письма ее. Он, бедняга, не без горечи сказал мне, что вполне понимает деликатность, не дозволяющую мне представить письмо: «Она, конечно, соглашается из простой вежливости и справедливости, — сказал он, — но остается при своем мнении обо мне и ждет результата». Мне до страсти хотелось намекнуть ему, что в этом отношении он так же несправедлив к ней, как она была несправедлива к нему. Но порассудив, я не захотел предвосхищать у нее двойного наслаждения: сначала удивить, а потом простить его.
Посещение мое недолго длилось. После вчерашней ночи я должен был вновь отказаться от обычного приема опиума. Неизбежным следствием того было что болезнь моя опять стала превозмогать. Я почувствовал приближение припадка и наскоро простился, чтобы не тревожить и не огорчать мистера Блека. На этот раз припадок продолжился не более четверти часа, так что я был еще в силах продолжать свое дело.
Пять часов. Я написал ответ мисс Вериндер.
Я предлагаю так уладить это дело, что если она будет согласна, то интересы обеих сторон вполне примирятся. Изложив ей сначала все невыгоды встречи ее с мистером Блеком до произведения опыта, я советовал ей так распорядиться своею поездкой, чтобы тайно прибыть в дом к ночи перед самым опытом. Выехав из Лондона с полуденным поездом, она поспеет не ранее девяти часов. А в это время я беру на себя задержать мистера Блека в его спальне, и таким образом мисс Вериндер беспрепятственно займет свои комнаты, до тех пор, пока не настанет время принимать опиум. Когда же, и это будет сделано, ничто не помешает ей наблюдать последствии вместе с нами. На другое же утро, если ей будет угодно, она может показать мистеру Блеку переписку со мной и убедить его в том, что он был оправдан в ее мнении еще до подтверждения его невинности опытом.